Страница 6 из 13
Омара, однако, не удовлетворяла луна. Луна совершала свой путь, оставляя много часов времени за пределами каждого года. Почему люди должны терять эти часы? В этой потере виновата луна, но люди не хотят оставлять привычку все мерить луной и начать истинный отсчет времени.
Ясми понимающе кивала ему, думая совсем о другом. Если бы Омар смог обзавестись своей обсерваторией и если… если бы он сумел полюбить ее хоть немного, она бы убирала там, и стирала бы для него чалму, и расшила бы ему шлепанцы. И они вдвоем прожили бы все отведенные им часы жизни в этой его обсерватории.
Теперь уже Ясми больше не хотела идти домой. Ей хотелось слушать голос сына Ибрахима, смотреть, как солнечные блики играют на его гладкой коже, а его глаза то вспыхивают, то гаснут. Она поняла, что без Омара жизнь ее станет пуста и ничто, ничто никогда не будет ее радовать. Она незаметно придвинулась к нему ближе, сжимая в руке розу, которую сорвала, чтобы приколоть к своим волосам.
– Тебе нравится? – едва слышно спросила она, когда он исчерпал свои обвинения в адрес луны.
– Что? О, это! Почему… – Он взял цветок и вдохнул его аромат. – Это твоя?
– Да, но мне хочется, чтобы ты ее взял… – пробормотала она, – и сохранил…
Ясми видела, как однажды ее сестра бросила бутон розы сквозь решетку балкона и молодой человек из Багдада подобрал его и прижал к своему сердцу. Ибн Ибрахим же только молча смотрел на розу; его мысли остались где-то далеко, рядом с луной. Ясми постаралась снова вернуть его к себе.
– Если у тебя появится твоя обсерватория, – Ясми думала, что обсерватория должна чем-то походить на круглую башню дворца эмира, – я буду рада.
Омар улыбнулся:
– Сколько тебе лет, Ясми?
– Почти тринадцать, – прошептала она. Девочка слышала, как ее мать и другие жены говорят, будто девочку можно выдавать замуж в тринадцать.
– Когда тебе исполнится тринадцать, я пошлю тебе розы, много роз.
И он ушел, удивляясь тому, почему он столько всего наговорил этому ребенку в полосатом платьице с голодными глазами. Но Ясми не двинулась с места, ее темные глаза выдавали внутреннее волнение. Все ее тело трепетало от восторга. Звон ослиных колокольчиков и чьи-то крики доносились до нее, будто издалека. Вся улица словно переменилась, и все эти люди стали для нее незнакомцами. Где-то там, в глубине души появилось чувство, что никогда больше ничего не вернется и не станет для нее опять привычным…
Она не возражала, когда женщины отшлепали ее за баловство с водой у фонтана. Через некоторое время она выбежала и сорвала цветок розы с той же самой живой изгороди и отнесла его вместе с серым котенком в свой угол, где спала на стеганом одеяле.
– Пора бы, – заметила одна из женщин на следующий день, – и Ясми надеть покрывало и держать ее дома. Клянусь душой, все видели, как она битый час торчала у фонтана, болтая с каким-то безбородым студентом.
– Больше она не будет помогать в лавке, – согласилась ее мать.
Ясми ничего не сказала. Этого следовало ожидать. Наконец она наденет покрывало взрослой девушки, которой предстоит выйти замуж. Она не сомневалась, что никакие стены и решетки не смогут помешать ее любви. Но Омар пропал.
Глава 2
Никто не спал в те первые ночные часы, просто потому, что никто не мог заснуть. Костры из колючего кустарника потрескивали на открытом внутреннем дворе; верблюды похрюкивали, мычали и вздыхали в отведенных им местах, где они могли улечься, подогнув колени; лошади жевали сено по углам, кругом бродили нищие со своими чашами и бесконечным «йа хакк».
Вокруг пустых котлов сидели мужчины, слизывая с пальцев остатки жира и риса, прерывая это занятие, чтобы бросить горсть сухих фруктов или медяшки в чаши нищих. Все они были настроены к нищим благодушно и по-своему проявляли щедрость, поскольку оказались втянутыми в опасное дело, весьма опасное. Впереди им предстояло много испытаний, а раздача милостыни считалась благочестивым делом и могла помочь заговорить судьбу.
Хозяин караван-сарая, напротив, кричал, что он не Моисей, чтобы найти воду там, где последние запасы воды исчерпаны, и подсчитывал монеты в своем потайном кошельке. То были беспокойные дни для его караван-сарая на хорасанской дороге; даже теперь, к середине зимы, ежедневно сотни людей, направлявшихся дальше на запад, чтобы присоединиться к армии, останавливались на постой.
Подстилки из овечьих шкур заполняли каждый сантиметр крытой галереи вокруг внутреннего двора. Кое-кто жег уголь в жаровнях, и отблески пламени освещали бородатые лица сгрудившихся кругом мужчин. Хорасанцы, персы и арабы, кутаясь в стеганые чапаны или меховые накидки, улыбались и что-то оживленно обсуждали, радуясь отдыху после невыносимо резкого горного ветра. Только гладко выбритые лица турок с маленькими глазками и высокими скулами оставались безразличными. Они привыкли к стуже, эти выносливые всадники из степей Центральной Азии; они были приучены к войне и скитаниям и при любых обстоятельствах не отличались многословием.
Рахим-заде, сын нишапурского землевладельца, к счастью, имел свою жаровню, а красивый и теплый халат, отороченный соболем, не позволял ему мерзнуть.
Однажды ночью в Нишапуре, когда он пил вино, укрывшись за запертой дверью, он услышал вопли фанатика ханбалита, и они, казалось, прозвучали как предостережение. Рахим, обычно равнодушный и ленивый ко всему, кроме развлечений, почувствовал, что и он должен обнажить свой меч в этой войне, после чего они вдвоем со своим молочным братом Омаром из рода швецов шатров, сопровождаемые толпой вооруженных слуг, отправились на соединение с войсками султана Алп Арслана, далеко на запад.
– В конечном счете, – заметил он, – это будет более захватывающее развлечение, чем преследовать антилопу в степи.
Семья Рахима принадлежала к старинной персидской знати, более древней, чем греческая. Его отличали безупречные манеры и пристрастие к крепленым винам. Он неплохо играл в нарды, но игра его быстро утомляла.
– Ай-ва-алла, – пробормотал один из его спутников, – как холодно.
Рахим зевнул. Было и правда достаточно холодно, да и грязно. Кроме того, в его спальные подстилки забрались клопы. Он поднял глаза и посмотрел на хозяина караван-сарая, который стоял за его плечом и не уходил.
– Может, это доставит удовольствие достопочтенному молодому господину, – зашептал малый, – там, в доме позади караван-сарая, у нас остановились женщины.
Достопочтенный молодой господин не проявил признаков раздражения или неудовольствия, и хозяин караван-сарая нагнулся ближе к его уху.
– Кое-кто из них из самого Багдада, весьма славные и хорошо обучены, – прибавил он, раскрашивая свой домысел об обитательницах соседнего дома, якобы тоже путешественницах. – Если предводитель воинов желает развлечься…
Поколебавшись, Рахим поднялся.
– Передайте сыну Ибрахима, – приказал он слугам, – я ушел ненадолго… побеседовать с друзьями.
– О горе мне, – пробормотал человек, который сильнее всех страдал от холода.
Люди из отряда с завистью посмотрели на Рахима, когда тот последовал за хозяином караван-сарая к лестнице. Для простых воинов женщин здесь не нашлось, но, если на то будет воля Аллаха, после того как сражение с неверными завершится, рабов хватит на всех. Погревшись еще у жаровни, все отправились спать.
Было уже поздно, когда Рахим возвратился, переступая через обессиленные тела спящих, укутанных в покрывала, словно в погребальные саваны. Он был утомлен и явно не в духе.
Омар, привстав на колени на подстилке, раздувал жаровню и подвинулся, уступая место своему молочному брату.
– Откуда ты?
– Будь проклята вся порода хозяев караван-сараев, да пройдут они все семь кругов ада и задниц, – пробурчал Рахим. – Чтоб им землю есть!
Он рывком бросился на подстилку, довольный тем, что Омар не спит и есть кому пожаловаться.