Шепот моего сердца

Время от времени он проваливался в сон, будто спасаясь бегством от внутренней борьбы, но истинного спасения во сне не было. Ему грезилась беседка в удивительно красивом саду, где они втроем — он, Карен и Кэрол — пили чай, причем женщины друг друга почему-то не видели, а он чувствовал, как сходит с ума.

Он забыл зажечь свет и смотрел, как воздух в палате сначала уплотняется, потом темнеет, становится сероватым, потом сиреневым, потом синим…

Он знал, что прошло уже много часов, но нисколько об этом не заботился. Ему нужно было принять решение.

Почему-то в вопросах правосудия он почти никогда не сомневался, а если и сомневался, то недолго. Он выслушивал все стороны, воссоздавал в сознании максимально полную картину происходящего — и выносил решение. С годами он научился доверять своей интуиции, стал лучше чувствовать людей, и иногда ему казалось, что вся жизнь — открытая книга. Ему требовалось все меньше и меньше фактов, чтобы понять ситуацию. Он стал мудрее. У кого-то из мыслителей прошлого он вычитал, что умный человек — тот, кто, проанализировав все, приходит к верному выводу. Мудрый — тот, кто приходит к верному выводу, не анализируя ничего. А вот если вывод неверный, то человек в любом случае глуп.

Сегодня, как никогда, Йен боялся оказаться глупцом.

И слушать совесть в данном случае — не выход. Совесть сама не знает, кто прав, кто виноват. Точнее, как будет правильно — так, как хочется, или так, как должно.

Часа в два ночи его осенила простая мысль: а кто решил, что так — должно? Он сам установил правила. Он сам сказал себе, что Кэрол — это его единственная любовь, и никаких других женщин быть в его жизни не может. Сам выстроил вокруг себя клетку. Тюрьму. И приговорил себя к пожизненному заключению. И вот впервые за несколько лет почувствовал себя несчастным, по сути, не оттого, что потерял любимую, а оттого, что заперт в этой темнице.

Это осознание было настолько ярким и ясным, что Йен ощутил себя так, будто вынырнул из ледяной воды. Сделал несколько глубоких вдохов. Рука потянулась к телефону.

— Черт, что я делаю? Или это сказывается травма? Она наверняка спит, ей же завтра на работу… — остановил себя Йен. Он никогда не имел привычки разговаривать с собой вслух, но сейчас, видимо, сказалась эйфория, смешанная с волнением и почти непреодолимым желанием поговорить с Карен.

Тут он вспомнил, что ему, если честно, тоже завтра нужно бы на работу. Разумеется, его никто не отпустит из больницы, хотя если взять такси и просто разбираться с бумагами в кабинете, благо слушаний на завтра не назначено… И все-таки нет. Не стоит так безрассудно рисковать.

А вот предупредить коллег о том, что он в больнице, определенно стоит, равно как и извиниться перед Карен за свое долгое молчание. Йен поставил на сотовом будильник на семь и провалился в исцеляющий, глубокий сон без сновидений.

8

Карен не могла дождаться обеда. У нее даже мелькнула мысль сорваться с места и съездить к нему, хоть на десять минут, но потом она подумала, что не стоит смущать человека таким напором.

Проблема была в том, что ей никак не удавалось выкроить минутку, чтобы укрыться от посторонних глаз — и ушей — и позвонить Йену. Разговаривать при Мишель совершенно не хотелось. Мишель, по-видимому, чувствовала это и из-за недоверия Карен дулась все больше и больше. Она делала все нарочито медленно, а это значило, что в то время, пока Мишель справлялась с одним делом, Карен вынуждена была делать два, а то и три. Выходные казались чем-то невыразимо прекрасным и далеким, как сон, приснившийся в прошлом году.

— Спасибо за адрес того центра. — Карен казалось, что будет совсем несправедливо, если она не поблагодарит Мишель. Ведь все в общем-то начала она.

— Пригодился?

— Да. Я к ним ездила. Доктор Аманда Эвис — просто супер.

И Карен загладила вину своего молчания рассказом о том, что такое тренинг личностного роста и какие там интересные люди.

Мишель была, вообще говоря, девушкой доброй и потому тут же ее простила.

Было почти одиннадцать, когда Карен, отчаявшись отвоевать хоть пять минут времени для себя и своей личной жизни, написала Йену коротенькую эсэмэску: «Спасибо за розы. Они великолепны».

«Рад, что они тебе понравились», — написал он уже в следующую минуту.

Карен была ему благодарна за то, что он не стал перезванивать.

«Я позвоню тебе вечером», — пообещала она.

«Только девушки, которые совсем себя не уважают, звонят мужчинам сами», — встрял внутренний голос.

Да, точно. Именно это говорила бабушка.

«А мне терять нечего, я ведь и на свидание его первая пригласила, и визитку попросила, и приехала по звонку из больницы», — отбрила его Карен.

После работы — а все складывалось как нельзя лучше, ее задержали только на час — Карен долго приводила себя в порядок в дамской комнате. Ну и что, что Йен не сможет ее увидеть по телефону? Когда общаешься с мужчиной, в любом случае крайне важно чувствовать себя уверенно, а ничто не придает такой уверенности, как свежий цвет лица, сочные, яркие губы и художественно растрепанные волосы. У Карен ведь выбор невелик — либо аккуратно пригладить, либо художественно взлохматить, когда волосы длиной в дюйм, особой фантазии для создания прически не требуется.

— Алло? — Он ответил после первого гудка, как будто ждал этого звонка. Ну или просто трубка лежала неподалеку.

— Привет, Йен! Как чувствуешь себя?

— Спасибо, все в порядке. Как твой день?

— Обычно…

— Начальница вела себя хорошо?

— В меру своих возможностей…

В этом незатейливом обмене простыми фразами была такая теплота, что Карен почувствовала, как что-то внутри тает. Давно никто не спрашивал у нее, как прошел день на работе, причем не из вежливости, а… по-семейному внимательно.

— А у меня на работе известие об аварии вызвало фурор. Мне целый день звонят все кому не лень и спрашивают, как я себя чувствую.

— Ну это же приятно. Люди о тебе беспокоятся.

— Мне неприятно, когда обо мне беспокоятся. Я имею в виду, чужие мне люди, — поправился Йен. — На правах больного спрошу, что ты делаешь сегодня вечером.

— А почему на правах больного? Не вижу связи.

— А это был тонкий намек. — Йен улыбался, и это было слышно по голосу.

— Хочешь, чтобы я приехала?

— Если честно, то хочу. Но просить не стану. Я понимаю, как ты устала и что тебе нужно отдохнуть.

Отдохнуть. Карен вспомнила про свою крохотную комнатушку, веселых соседок, ноутбук, диски с мультфильмами… И вспомнила глаза Йена — пронзительно-проницательные, живые, то ли карие, то ли зеленые глаза.

— Знаешь, будем считать, что ты тонко мною манипулировал, и я ощутила непреодолимое желание скрасить твое больничное одиночество. — За шутливыми интонациями Карен попыталась скрыть совсем другое желание, гораздо более простое и в то же время почти необъяснимое — увидеть его.

— Такси за мой счет.

— Нет, за счет фирмы. Я проторчала здесь лишний час, но мне опять не заплатят за сверхурочную работу. Пусть в таком случае платят за такси. Может, в конце этого месяца задумаются и выделят мне служебный транспорт?

— Я тебя жду.

— А ты какую пиццу любишь?

— С морепродуктами.

— Хм. Странный у тебя вкус, но я все равно учту. До встречи.

— Пока, моя добрая фея…

Йен пролежал в больнице до четверга.

Каждый вечер Карен была у него. Каждое утро он присылал ей букет цветов. Когда она спросила зачем, он ответил, что ему хочется позлить ее начальницу.

Больше об отношениях они не разговаривали. Карен чувствовала, как с каждым прожитым часом все сильнее раскручивается внутри нее какой-то механизм. Когда Йен, приветствуя или прощаясь, пожимал ей руку, она чувствовала, как по телу пробегает искра, и молилась, чтобы она не привела к взрыву.

Что обо всей этой странной ситуации думает Йен, она не знала. Карен нашла более-менее приемлемое объяснение: у него просто нет друзей и ему особенно одиноко в эти дни. На том и успокоилась. Внутренний голос пытался ее образумить, но она только отмахивалась. Аманда объяснила ей, что, попросту говоря, можно думать мысли свои, а можно думать мысли чужие. И ее внутренний голос — это именно не ее мысли. А так как Карен была девушкой очень независимой, то думать хотела по-своему и активно боролась с проявлениями «внутреннего врага».