Внутренняя линия

— Кто таков?

— Прежде у нас служил. — Секретарь начал читать по бумаге: — В гражданскую войну — адъютант Первого образцового полка крестьянской бедноты, потом был милиционером, агентом уголовного розыска, по здоровью комиссован…

— И что ему сейчас нужно?

— Собирает бумаги для пенсии. Ему назначать ее не хотят.

— Почему вдруг?

— Так он из бывших.

— То есть?

— Штабс — капитан, после Февральской революции был комиссаром Главпочтамта. Временному, значит, служил. Оттого и не дают. Вот он и собирает характеристики — что, значит, не враг трудового народа.

— Понятно. Ладно, зови. Да, постой. Сейчас — то он чем занимается?

— Литератор.

— А — а, ну давай. Пусть входит.

Орлинский повернулся к задержанному:

— Надеюсь, скоро мы встретимся вновь — уже не в этих стенах. — Он протянул датчанину пропуск.

Тот быстрым шагом направился к выходу.

Дверь отворилась, и навстречу Нильсу Кристенсену вошел болезненного вида сухощавый мужчина с тонким, довольно красивым, смуглым лицом.

— Позвольте отрекомендоваться, — начал новый гость. — Михаил Михайлович Зощенко.

Он повернул голову в сторону Нильса, и глаза его заметно расширились.

— Господи, Сергей Владиславович, вы ли это?

ГЛАВА 7

«Либо добро должно быть с кулаками, либо с протянутой рукой».

Штаб — ротмистр граф Евгений Комаровский был прекрасным офицером. Лихой александрийский гусар — он успел послужить и в родном воронежском кадетском корпусе, и в строю, и адъютантом генерала Корнилова. Флер геройства, окружавший всех участников «Ледяного» похода, сопутствовал и ему, добавляя к вполне заслуженному авторитету храброго человека отсвет славы первого командующего Добровольческой армией. Пройдя всю гражданскую войну, Комаровский прекрасно мог оценить и геройское самопожертвование фронта, и гнуснейший разброд тыла, одинаково свойственные белому движению.

Эвакуированный в Галлиполи, он вместе со всеми пух от голода в предоставленном союзниками лагере для перемещенных лиц. По иронии судьбы помогло ему выжить несчастье, случившееся в семье незадолго до начала великой войны. Тогда в Венеции в собственной квартире был застрелен двоюродный брат Евгения, Павел Комаровский. Совместные усилия по расследованию дела венецианской и петербуржской полиции увенчались победой: несчастный граф Павел, обладатель большого состояния, пал жертвой обольстительной авантюристки. Та морочила ему голову, обещая выйти замуж, с помощью любовника — нотариуса заставила влюбленного аристократа подписать завещание в свою пользу, а еще одного воздыхателя отправила застрелить соперника. Пока тянулось следствие, завещание было оглашено, деньги переведены в пражский банк — по месту обитания роковой красавицы. Но тут — то ее и настигла карающая рука закона в лице великого русского сыщика Филиппова. Преступница была заключена за решетку, завещание отменено. Родственники погибшего наперебой претендовали на лакомый кусок, но война неумолимо внесла коррективы в судебное решение. Граф Комаровский остался единственным наследником состояния. Из продуваемого всеми ветрами палаточного лагеря на бесприютном берегу Средиземного моря граф Комаровский переехал в уютную квартиру в столице молодой Чешской республики.

На этом бы у кого другого и закончилась ужасная, пропитанная кровью, глава биографии, именуемая Гражданской войной, но граф Евгений Комаровский был не таков. Прежние вожди более ему не внушали доверия — слишком близко он к ним стоял и знал то, что оставалось невидимым за фанфарами парадов и лаконичными строками приказов. В Праге у лихого гусара наконец появились время и возможность все обдумать и спокойно оценить. Любовь к Отечеству, природная храбрость и ненависть к быдлу, возомнившему себя вершителями судеб, толкала к решительным действиям. Следовало продолжать борьбу. Но как?

Пользуясь упавшим на него с неба состоянием, Комаровский сколотил в Праге небольшую офицерскую группу, желавшую, как и он, сражаться во благо Отечества. Поиск личностей, способных повести за собой, продолжался несколько месяцев — как показалось Комаровскому, мучительно долго, — пока в один прекрасный день в квартиру графа не постучался коммивояжер, продававший французские велосипеды и мотоциклы.

Беседа с потенциальным «велолюбителем» длилась несколько часов, а спустя три дня в Праге уже был открыт филиал — и не только Сент — Этьенской мануфактуры, но и организации, именуемой «Внутренняя линия». Официальное назначение ее было — контрразведка, борьба с вражеским проникновением в ряды белой гвардии. Впрочем, можно ли говорить об официальности, когда речь шла об организации, существование которой оставалось секретом для большинства членов Русского Обще — Воинского Союза, а настоящие цели и средства борьбы не были известны ни генералам Врангелю и Кутепову, ни самому великому князю Николаю Николаевичу. Жесткая, спаянная железной дисциплиной, тайная организация выгодно отличалась от рыхлой и зачастую деморализованной массы белой эмиграции.

Приезд генерала Згурского был настоящим праздником и для Евгения Комаровского, и его соратников. Мысль о том, что, может быть, здесь со дня на день будет решаться судьба России, не оставляла графа, наполняя и без того энергичного молодого офицера каким — то воистину электрическим зарядом.

«Если Шведов не врет, — крутилось у него в голове, — то ситуация в России развивается именно так, как подсказывает неумолимая логика. Окончание гражданской войны свело на нет отговорки большевиков — мол, немедленному выполнению сладкозвучных обещаний мешают Юденич, Деникин, Колчак, Врангель и иже с ними. Мир без аннексий и контрибуций? Где там! Шиш на блюде — миллиардные контрибуции, потеря Польши, Финляндии, Прибалтики, части Белоруссии и Украины. «Заводы и фабрики — рабочим»? Ан нет, не получается: без опытных инженеров и управленцев завод — не завод, а груда железного лома. «Земля — крестьянам»? Это да, это можно! Вот только идея отдавать урожай с этой земли большевикам у «пахарей — кормильцев» отчего — то не вызывает бурного восторга.

То и дело вспыхивают бунты: крестьяне — на Тамбовщине, рабочие — в самом Петрограде и его окрестностях… Знаемое ли дело — во время стачки на Обуховском заводе и в Колпино десятки тысяч воспетых «товарищами» пролетариев без всякой жалости разогнали прикладами и стрельбой поверх голов! Да что там рабочие! А мятеж Кронштадтских моряков? Казалось бы, вот она, цитадель революции, ленинская гвардия! Ведь и их допекло! И это только начальные толчки того огромного вулкана, которым не сегодня — завтра станет Россия!

Недаром же великий князь Кирилл Владимирович — местоблюститель императорского престола — в своем манифесте написал: «Пусть русская армия хотя и называемая Красной, но в составе коей большинством являются насильно призванные честные сыны России, скажет решающее слово, встанет на защиту попранных прав Русского народа! И, воскресив исторический завет «За Веру, Царя и Отечество», восстановит на Руси былой закон и порядок». Если он так написал, наверняка ему известно нечто, позволяющее возлагать на Красную Армию серьезные надежды».

Граф Комаровский поглядел на генерала Згурского, углубленного в разбор корреспонденции:

— Владимир Игнатьевич, скажите, будьте так любезны, каково ваше мнение о манифесте великого князя Кирилла Владимировича.

— В котором он в императоры себя производит?

— Так точно.

— Не мое дело критиковать великих князей. Знаете ли, милейший Евгений Александрович, вот что я вам скажу: после взятия Камышина Антон Иванович Деникин присвоил мне звание генерал — лейтенанта. А мы с ним, извольте понять, в Академии Генерального штаба учились на одном курсе. И вдруг — на тебе. Он меня жалует. Как — то так мне это все нелепо стало, и передать не могу. Кресты не взаправду, звания… Смерть и кровь — те да, настоящие. А это так — игрушки для молокососов. Стыдно — с. Отписал Антон Ивановичу, — отпивая чай, по московскому обыкновению — с блюдца, усмехнулся Згурский. — Чтоб его не огорчать, сказал, что непременно присланные им погоны надену, когда войска наши Москву возьмут. Вот так — то. Пока, сами понимаете, не довелось обнову примерить. Суть же сей басни такова: можно и местоблюстителем престола, и самодержцем, и хоть императором себя величать. Но коли трон Российский там остался, а его императорское высочество здесь, то от мишуры позлащенной толку чуть. Эмиграцию российскую этот маскарад не объединяет, напротив, увы, на части рвет. Так что не обессудьте, Евгений Александрович, не одобряю.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте