Рассказы; Повести; Пьесы

Белинский утверждал, что»… смешное комедии вытекает из беспрестанного противоречия явлений с законами высшей разумной действительности». Выделяя и подчеркивая принципиально важные черты характера и нравственного облика своих героев, пародийно заостряя их, Чехов потому и позволяет себе воздерживаться от авторской оценки изображаемого, что полностью полагается на читателей, для которых эти «законы высшей разумной действительности», как бы ни были они затенены уродливыми социальными правами, остаются естественным достоянием. Несколько позже Чехов писал Суворину: «Вы браните меня за объективность, называя ее равнодушием к добру и злу, отсутствием идеалов и идей и проч. Вы хотите, чтобы я, изображая конокрадов, говорил бы: кража лошадей есть зло. Но ведь это и без меня давно уже известно… Когда я пишу, я вполне рассчитываю на читателя, полагая, что недостающие в рассказе субъективные элементы он подбавит сам».

Нет, Чехов не порывал с гуманистическими традициями русской литературы. Однако, продолжая их, он не ограничивался наследием. Учитывая исторический опыт, он развивал и обогащал их. Не отказался писатель и от темы «униженных и оскорбленных».

Уже с середины восьмидесятых годов начинают появляться рассказы Чехова, по своему топу и структурному принципу резко отличные от его юмористических и сатирических произведений. Если там писатель старался выявить и показать превращение человека в некий бездуховный механизм, движимый лишь мертвенными узаконениями, то теперь, напротив, он стремится выявить духовное начало, таящееся в глубине человеческой души. Эти рассказы полностью проясняли социальную позицию автора, его симпатии и антипатии. Их героями неизменно являются люди социальных низов. Немало таких рассказов талантливо и ярко продолжали традиционное раскрытие темы «униженных и оскорбленных». Как чаще всего это и было в дочеховской и современной ему русской литературе, в них шла речь об угнетении, бесправии, ужасающей нищете трудового народа. Таковы рассказы «Кошмар», «Свистуны», «Ванька», «Спать хочется» и др. В ряде рассказов Чехов подхватывал и продолжал традиции шестидесятых годов — Левитова, Николая Успенского, — рисовал трагикомедии, порождаемые духовной обездоленностью, темнотой и забитостью трудового народа. Классическими образцами таких произведений являются «Злоумышленник», «Темнота», «Беглец». Постепенно, однако, все яснее проявляется новый, необычный подход писателя к традиционной теме.

Миниатюрные лирические драмы Чехова из народной жизни все чаще рисуют пробуждение самосознания героев. Своеобразие построения этих произведений состоит прежде всего в том, что неприглядность жизни героя и выявляется в результате пробуждения в нем человечности. Образцом таких произведений можно считать рассказ «Горе». Потеряв жену, токарь Григорий Петров думает теперь, что сорок лет жизни прошли, как в тумане. «За пьянством, драками и нуждой не чувствовалось жизни. И, как назло, старуха умерла как раз в то самое время, когда он почувствовал, что жалеет ее, жить без нее не может, страшно виноват перед ней…

«Жить бы сызнова», — думает токарь».

Стремясь показать человечность, духовное богатство простых людей, чаще всего мужиков, Чехов обращается к традициям сороковых годов, прежде всего тургеневским «Запискам охотника». Вместе с тем он учитывает, что традиции эти были радикально пересмотрены писателями-шестидесятниками. Идеализации русского мужика, которая заметно сказывалась в литературе сороковых годов, они противопоставили картины идиотизма деревенской жизни, образы темных, невежественных, забитых крестьян. Во времена Чехова проблема идеализации сельской жизни вновь приобрела особую остроту прежде всего в связи с народнической беллетристикой, создавшей целую вереницу сусальных образов народных «правдолюбцев».

Развивая традиции «Записок охотника», следуя правде жизни, Чехов создает внешне весьма непривлекательных, неказистых героев. Тем острее выявляется контраст между их внешним обликом и таящимся в них душевным богатством — поэтичностью, любовью к природе и, наконец, их непреодолимым отталкиванием от убогой деревенской жизни. Так возникает цикл рассказов об отщепенцах — охотниках, бродягах, мечтателях, художниках из народа. Наиболее показателен в этом цикле рассказ «Счастье».

Новаторская поэтика лирических чеховских рассказов проявляется тут с особой выразительностью. Стремясь ни в чем не приукрасить своих героев и в то же время раскрыть их человечность, Чехов разрабатывает оригинальную художественную структуру, которая получит богатое развитие в его последующем творчестве. Он избегает идеализации не только внешнего облика героев, но и их интеллектуальных возможностей, склада их мыслей. Герои рассказа «Счастье» — и старик пастух, и объездчик Пантелей, рассуждающие о счастье, — не говорят ничего, что выходило бы за узкий горизонт их интересов. Их мысли так же тягучи и вялы, как это и естественно для темных людей, заброшенных в молчаливых, равнодушных степных просторах. Писатель, однако, так передает их беседу, что за их разговорами о заколдованных кладах, зарытых в степи, проглядывают мечты о настоящем человеческом счастье, о большой жизни, идущей где-то там — за границей молчаливой степи. Писатель достигает всего этого не только особой формой повествования, но и целенаправленным использованием всех элементов художественной структуры. Уже современники отметили изумительную живописную выразительность степных пейзажей в этом рассказе; не уловили они, однако, главного не поняли, что пейзажи тут не являются самоцелью, что они помогают автору создать нужное ему настроение, раскрыть главную мысль рассказа, что они не только живописны, но и философски содержательны.

Выработанные в лирических рассказах принципы повествования и общей поэтической структуры легли в основу повести «Степь». Это был, так сказать, первый официальный выход Чехова на большую арену русской литературы. Повесть была опубликована в столичном журнале «Северный вестник». «Степь» — вершина лирической прозы Чехова восьмидесятых годов. Размышление о горькой судьбе простых людей вырастает здесь до мысли об обездоленности родины, сокровища которой гибнут никому не нужные и никем не воспетые, подавленные враждебными силами, олицетворенными в образе вездесущего купца Варламова, в свою очередь порабощенного деловой сухостью, властью чистогана. Более сложная творческая задача приводит, к значительному усложнению поэтической структуры. От мыслей и чувств своих героев Чехов поднимается к философским обобщениям, воедино сливает мысли и чувства героев, автора и читателей. Так возникают неповторимые чеховские лирические отступления, непосредственно продолжающие гоголевские традиции.

Конец восьмидесятых годов — период напряженных идейных и творческих исканий писателя, которые привели к существенной перестройке всей его художественной системы. Чехов стремится отойти от общей постановки вопроса об обездоленности человека, о человеческом счастье, пытается разобраться в конкретных социальных конфликтах, в тех острых проблемах, которые были в центре внимания современной общественной мысли. К этому вела его логика творческого развития и вместе с тем изменяющаяся общественная обстановка в стране, все более очевидно выявлявшийся кризис эпохи реакции восьмидесятых годов. Вопрос «что делать?» и в связи с этим решительная переоценка идейного достояния — и своего личного, и своих современников —? становился главным в жизни и творчестве писателя конца восьмидесятых годов. Жалобы на свою идейную незрелость являются в это время лейтмотивом чеховских писем. Поиски цельного и ясного мировоззрения, которое явилось бы ключом к решению назревших социальных проблем, ярко отразились в творчестве писателя 1888–1889 годов.

Именно в это время Чехов испытывает особенно мощное влияние Л. Н. Толстого. Это был сложный процесс. Антон Павлович учится у великого писателя, которому уверенно отводит первое место в русской литературе, острой постановке нравственных проблем, аккумулирующих все другие — и социальные и политические — вопросы. В связи с этим идет процесс совершенствования форм и метода психологического анализа. Чехов осваивает и перерабатывает в духе своей художественной системы толстовское искусство показа диалектики человеческой души. Вместе с тем он пытается разобраться в нравственном учении великого писателя. Все это нашло отражение в ряде рассказов второй половины восьмидесятых годов. Толстовская идея непротивления злу насилием тщательно анализируется и отводится как нежизнеспособная, решительно отвергаются толстовский аскетизм и религиозная проповедь. Однако идея всеобщей любви оказывает на Чехова все большее влияние. Она, несомненно, подкупала писателя как своей всеобщностью, так и резким противостоянием господствующим буржуазным нравам. С наибольшей полнотой это влияние сказалось в рассказе «Именины».