Землянин

— Это — раз, это — два, это — три. Четыре будет ноготь большого пальца левой ноги. Пять — кончик носа. Произношу цифру — ты максимально быстро касаешься костяшками сжатого кулака правой руки названной точки и столь же максимально быстро убираешь руку на колено и расслабляешь ее, — после чего сел в двух шагах и взял в руку тонкий гибкий шланг.

— Зачем это?

— У тебя плохая реакция. Будем тренировать.

Коля недоуменно пожал плечами и замер, покорно ожидая команды.

— Раз, — негромко произнес старик. Ник поспешно ткнул стиснутым кулачком в указанную выбоину.

— Четыре, — Николай коснулся рукой ногтя большого пальца левой ноги.

— Пять.

— Уй! — Коля вскочил на ноги, обеими руками держась за нос. — Ты… ты чего?

— Слишком медленно, — спокойно произнес Лакуна, опуская руку со шлангом.

— И что, сразу надо бить? — возмущенно поинтересовался Коля. Старик молча пожал плечами и равнодушно произнес:

— Три.

— Да пошел ты! — зло буркнул Николай. Лакуна окинул его спокойным взглядом и, поднявшись на ноги, тихо сказал:

— Пошел вон…

После чего развернулся и двинулся к костру, на котором жарилась очередная крысиная тушка. Коля проводил его недоуменным взглядом, а потом задумался. Это что же, старик его прогоняет? То есть, он опять остается один и… Николай вздрогнул и, бросив робкий взгляд в сторону Лакуны, сделал осторожный шаг к костру Старик медленно повернул голову в его сторону и уставился на парня равнодушным взглядом. Жутко-равнодушным. Таким, каким он, вероятно, смотрел на мертвых крыс. Коля сглотнул:

— Я… это… я больше никогда… я согласен делать все, что ты скажешь. Всегда. Прости…

Старик несколько мгновений молча смотрел на него, а затем указал бородой в сторону плиты. И Николай понял, что прощен. Но только этот, один-единственный раз. Больше никакого прощения не будет. И либо он терпит все и остается со стариком, либо ему лучше убежать. Прямо сейчас. Меньше достанется…

К вечеру Николай понял, что все, что он раньше считал побоями, было скорее этакой лаской, ну или, максимум, невинной шалостью. А вот сейчас он почувствует, что такое, когда бьют по-настоящему. Болело все — разбитый нос, который Лакуна, похоже, обрабатывал с особым злорадством, пальцы, спина, ребра. Старик прекратил тренировку, когда окончательно стемнело. Встал на ноги, буркнул:

— Плохо, — и двинулся к костру, потеряв всякий интерес к своему молодому соратнику, или, скорее даже, ученику. А тот свалился на бок и молча заплакал. От боли, от всей той несправедливости, которая обрушилась на него, в общем-то обычного и совсем неплохого парня, от ужаса перед тем, что еще готовило ему грядущее, короче от всего на свете, из-за чего стоило плакать. Потому что он знал, что все это ему скоро предстоит.

— Иди есть, — послышалось от костра, и Николай, кряхтя и постанывая, поднялся на отзывавшиеся болью на каждое движение ноги и побрел к костру.

Следующую неделю они тренировались. Не для охоты на крыс, а в общем. У Коли оказалась слабая реакция, никакая выносливость, полное отсутствие навыков концентрации внимания, общая хилость и недоразвитость организма и еще множество недостатков. Так что Лакуна был к нему совершенно безжалостен. Как понял Ник много позже, он вообще был человеком, не признававшим компромиссов. Ты либо сделал — либо нет. Никаких оправданий типа «да если бы эти уроды не» или «да если бы тот придурок вовремя» для него не существовали. Есть ты, и есть задача, которую следует решить, в чем бы она ни заключалась.

— Человек может все, — тихо рассказывал старик Нику, лежа вечером у костра. — Все, что угодно. Все, что он осознал своей целью. Невозможного нет. Если ты не просто валяешься на пузе, пялясь в потолок и мечтая о чем-то, попутно убивая этим бездельем уйму отведенных тебе богами драгоценных минут, часов, дней, незаметно, но очень быстро складывающихся в потерянные месяцы и годы, а воспринял эти свои мечты как цель — значит, ты их достигнешь. Путь к цели очень легко разбить на отрезки, каждый из которых, взятый отдельно, является некой вполне себе достижимой задачей. То есть, ее уже кто-то когда-то решил. Причем — в схожих с тобой условиях. Тебе же остается самое простое: взять это решение и повторить. И тем еще на один шаг приблизиться к цели.

Коля же лежал рядом, пялясь в горящие высоко над головой пунктиры трасс и думая, что таки да, большую часть своей пока еще не очень долгой жизни он провел как раз за этим — лежал на пузе или спине, пялился в потолок, мечтал, слушал музыку, часами и сутками играл на компе. Даже в универе большая часть его времени уходила отнюдь не на учебу, а на общение с друзьями, обсуждение спортивных матчей, ухлестывание за девчонками и все такое прочее. Та же учеба текла как-то мимо, сама собой, почти не напрягая и не задерживаясь в памяти. Только перед сессиями бывал некоторый всплеск, но весьма недолгий… Он и не задумывался ни о какой собственной цели и жил, как живется. И только здесь у него она, наконец, появилась — выжить! Именно она и помогает ему терпеть все издевательства старика, которые тот именует тренировками. Она, цель, а также то, что до встречи с Лакуной Коля успел очень хорошо почувствовать на своей собственной шкуре альтернативные варианты. Вот только «выжить» никак не тянуло на цель жизни. Для жизни надо бы выбрать что-нибудь иное. Впрочем, пока хватало и ее…

Спустя неделю они вышли на охоту, на которой Коля убил двух крыс. С трудом. Получив довольно болезненную рану на ноге и разодранную кожу на животе. Лакуна во время обоих схваток молча стоял за спиной ученика и не вмешивался. А когда закончилась вторая, буркнул:

— Ну, хоть что-то, — после чего развернулся и, бросил: — Хватай мясо и пошли. Будем учиться дальше.

После чего ад продолжился и даже заметно усугубился. Поскольку задания, которые придумывал старик, все более усложнялись. Здесь не было никаких тренажерных залов, стильных спортивных костюмов, навороченного оборудования, но, как выяснилось, если есть задача, ее решения можно добиться очень простыми средствами. Качать выносливость можно простыми отжиманиями, подтягиваниями и наматыванием кругов вокруг костра, силу рук — кусками стеновых блоков и арматуринами, которые требуется регулярно скручивать в кольцо или спираль, а потом распрямлять, а ловкость — жонглируя камешками. Сначала более-менее одинаковыми, а затем более и более разными по весу, размеру и форме. Так что то первое сидение перед обломком плиты и тыканье кулачком в разные точки Коля теперь воспринимал как игрища в песочнице…

И вот где-то через полтора месяца после начала этого ада, прерывавшегося только на случавшиеся сначала каждую неделю, затем каждые четыре дня, потом каждые два дня, а затем и через день, охоты на крыс, он и пробурчал:

— Посмотри в Сети.

А выслушав недоуменный вопрос Николая, остановился и уставился на него.

— У тебя что, не установлена наносеть?

— Не-ет, — осторожно мотнул головой тот, продолжая уже привычно держать под контролем как окрестности, так и самого старика.

— Хм… — Лакуна задумчиво вытянул губы, а затем спросил: — А как ты попал в Трущобы?

— Я не знаю, — отозвался молодой землянин.

— Как это?

— Ну… это долгая история.

Старик бросил несколько быстрых взглядов по сторонам и, по-видимому, решил, что здесь относительно безопасно. Поэтому он просто уселся на кучу мусора там же, где стоял, и приказал:

— Рассказывай.

И Николай рассказал. Все и с подробностями. К тому моменту набранный словарный запас позволял ему общаться довольно свободно. Где жил, кем был и что последнее помнил перед тем, как попал сюда. Старик выслушал его внимательно, а когда Коля закончил — надолго задумался. После чего тихо спросил:

— А скажи: перед тем, как ты потерял сознание, у тебя не брали образцы крови?

— Да вроде нет, — удивленно отозвался Коля. — Хотя… я порезался. Там какая-то хрень в заборчике торчала, а я на него оперся, когда понимался… То ли гвоздь, то ли заусенец.