Страница 144 из 161
Целый ряд критиков (А. Сикроф, Ф. Айяла и др.) полагают, что и разделение повести на главы-рассказы (tratados), и развернутые названия глав, и даже порядок расположения отдельных глав внутри повествования принадлежат не автору «Ласарильо», а его добровольным «редакторам» и издателям: как иначе объяснить диспропорцию в объеме разных глав повести — бросающийся любому читателю в глаза развернутый характер первого, второго, третьего, пятого и седьмого рассказов и сжатость и схематизм четвертого и шестого?
С другой стороны, анонимность повести может быть расценена и как демонстративный жест пожелавшего скрыть свои имя писателя, как одна из сторон его глубоко оригинального творческого замысла, сводящегося к тому, чтобы заставить героя самого рассказывать о своей жизни, что было совершенно неизвестным приемом в повествовательном искусстве XVI века. «Вопрос об источниках «Ласарильо», — пишет по этому поводу А. Кастро, — будет иметь второстепенное значение до тех пор, пока мы не соотнесем его с творческой установкой автора… Иначе не объяснить принятого писателем решения — взять за шиворот своего ничего из себя не представляющего героя и выставить его на всеобщее обозрение. Обыденная жизнь — нечто, полностью противоположное героическому деянию, — здесь повествует о себе самой. Таково было гениальное решение… И для того чтобы как-то сгладить подобную дерзость, истинный автор остается в тени. Автобиографичность «Ласарильо» и его анонимность — две стороны одной медали».
Однако, если анонимность повести вовсе не является помехой для восприятия ее во всей полноте авторского замысла и даже, если стать на точку зрения А. Кастро, в этот замысел входит, вполне оправданным остается любопытство потомков, желающих узнать, кто же все-таки был творцом этого шедевра.
Первые попытки раскрыть тайну имени автора «Ласарильо» относятся к началу XVII века. В 1605 году Хосе де Сигуэнса в своей истории ордена святого Иеремии указывает на настоятеля ордена Хуана де Ортога как на творца «Ласарильо», сочиненного якобы Ортегой еще в молодости, во время обучения в Саламанкском университете. В 1607 году библиограф Валерий Таксандр в своем каталоге книг испанских писателей приписывает авторство «Ласарильо» другому современнику Карла V — известному писателю- гуманисту, поэту, историографу и дипломату Диего Уртадо де Мендоса (1503–1575). И хотя атрибуция Таксандра была практически ничем но подтверждена, именно его версия легла в основу историко-литературной легенды, на протяжении веков связывающей имя Уртадо де Мендоса с «Ласарильо». В конце XIX века французский ученый-испанист А. Морель-Фасьо почти неопровержимо доказал несостоятельность мнения Таксандра, хотя кандидатуру Мендосы в авторы «Ласарильо» поддерживают и в наши дни такие критики, как А. Гонсалес Палеисиа, Э. Меле. Вместе с тем М. Батайон — создатель множества трудов, посвященных испанскому плутовскому роману и, в частности, новейшего фундаментального исследования о «Ласарильо» — вновь поднял вопрос о Хуане де Ортега как возможном сочинителе повести. Кроме Диего Уртадо де Меидоса и Хуана де Ортега, в качестве гипотетических авторов «Ласарильо» критики называли и называют имена Лопе де Руэда (мало обоснованное мнение Ф. де Хаана), Себастиана де Ороско, в одном из эпизодов своего «Кансьонеро» выведшего на сцену Ласарильо и его первого хозяина (гипотеза X. Сехадора-и-Фрауки), Хуана де Вальдес, чьи взгляды на язык прекрасно иллюстрируются стилистикой «Ласарильо» (точказреиия М.-Х. Асенсио), Эриана Нуиьеса де Толедо (недавно выдвинутое предположение А. Рюмо). Ни одну из этих гипотез нельзя считать доказанной. Единственное, что можно сказать достоверно об авторе «Ласарильо», — то, что он принадлежал к группе религиозных вольнодумцев, появившихся в Испании в первой половине XVI века, людей, увлекавшихся религиозными и социальными вопросами, читавших Эразма Роттердамского и весьма скептически относившихся к господствующим церковным догмам. «Ласарильо» по сути дела являет собой развернутое пародийное отрицание понятия «чести» — краеугольного камня официальной идеологии, а для автора его не существует представления о «святости» и «неприкосновенности» Священного писания (текст повести полон пародийными аллюзиями на те или иные места из Библии).
Столь же спорным, как вопрос об авторстве, остается вопрос о времени написания «Ласарильо», ответить на который можно лишь основываясь на имеющихся в самой повести ссылках на те или иные исторические события или реалии. Таких ссылок в книге всего две. Во-первых, это одна из заключительных фраз повести, гласящая: «Все это случилось в тот самый год, когда победоносный наш император вступил в славный город Толедо и созвал кортесы» (с. 64). Во-вторых, в первом рассказе речь идет об отце Ласарильо, павшем «за веру в походе на Джербу» (с. 27). Но оба указания страдают извест- пой неопределенностью. «Победоносный император» — Карл V, правивший Испанией с 1517 по 1556 год, — дважды собирал в Толедо кортесы — совещательную палату представителей знати, духовенства и городов: в 1525 и в 1538 годах. О каких кортесах говорится в повести? Если о первых, то следует сделать вывод, что повесть написана где-то в 20-х годах XVI века, если о вторых, то время ее создания 40-е годы. И походов на Джербу — остров, расположенный в заливе Габес у побережья Туниса и населенный берберийцами, также было два: один состоялся в 1510 году, другой — в 1520-м; первый был для испанцев весьма неудачным, второй завершился их победой. Поэтому и этот намек на временной отрезок, в котором протекает действие повести, мало что дает для уточнения заключительной фразы. К более ранней датировке повести склоняются такие ее комментаторы и исследователи, как Ч.-Ф. Вагнер, Х.-М. Асенсио, М. Батайон (в ранних работах); версию о написании «Ласарильо» в 40-е годы поддерживают X. Сехадор-и-Фраука, М. Батайон (в последних трудах), Ф. Рико, А. Изази Ангуло и другие.
Хотя в случае с «Ласарильо» мы имеем дело с неокончательно сложившейся художественной структурой, повесть в целом не оставляет впечатления композиционного хаоса. И немаловажную роль в организации ее эстетической целостности играют сквозные темы и перекликающиеся мотивы, такие, как тема «голода», объединяющая три первых рассказа, как мотив исцеляющего Ласарильо «вина», который проходит через всю книгу, как тема «смерти — воскрешения» Ласарильо. Все эти темы связаны со специфической символикой и образностью, во многом ускользающими от взгляда современного читателя, способного, скорее, уловить социально-критический аспект повествования. Для читателя же XVI века образ Ласарильо еще многим напоминал травестированный сакральный образ умирающего и воскресающего героя, перенесенный на почву испанской действительности первой половины XVI века. Одно из ярких тому свидетельств — 259-й сонет Луиса де Гонгора, в котором есть такие строки (даем их построчный перевод):
Жизнь Ласарильо у трех первых хозяев — цепь «смертей» и «воскрешений», приводящих к тому, что в Ласарильо окончательно умирает наивно-природное восприятие мира и рождается Ласаро, готовый принять окружающую лицемерную реальность и жить как «добрые люди».
Но в еще большей степени, нежели сквозные темы и образы, структурное единство повести обуславливает принятая автором форма повествования от первого лица, позволяющая ему изобразить мир в перспективе мировосприятия героя-повествователя, с одной стороны, и героя — действующего лица, с другой, сохранив при этом свою особую точку зрения на описываемые события. Именно эта композиционная сложность повести, игра «точек зрения», и отличает ее от внешне схожих с ней собраний анекдотов, цикли- зованных вокруг образа главного героя, например, от «народной книги» о Тиле Уленшпигеле.