Страница 195 из 215
"Готовьте судно!" - раздался приказ, и началась предотъездная суматоха. Сюнкан то входил в лодку, то снова выходил из нее на берег. Он так жаждал уехать со всеми! Но что было делать?
Нарицунэ подарил ему на память свое покрывало, Ясуёри оставил несколько свитков священной сутры.
Вот наконец подняли парус, столкнули лодку в воду, но Сюнкан все не отпускал канат, вцепившись в него руками. Уже вода доходила ему до пояса, а потом и до шеи, а он все тащился за лодкой. Когда же глубина стала больше роста и ноги уже не касались дна, он обеими руками уцепился за борт.
- Так вот как поступаете со мною вы оба! Значит, все-таки бросаете меня здесь! Не думал я, что и тот и другой, вы окажетесь столь вероломны! Значит, долгая дружба ваша на поверку - всего лишь личина, притворство! Возьмите же и меня, пусть нельзя, а возьмите, молю вас! Отвезите хотя бы до Цукуси! - Так просил он, не умолкая, но посланник сказал: "Никак невозможно!" - оторвал его руки, цеплявшиеся за борт лодки, и гребцы налегли на весла.
Сюнкан вышел на сушу, ибо ничего другого ему больше не оставалось, упал на землю у самой кромки воды, там, где волны разбивались о берег, и в отчаянии стал колотить оземь ногами, как малый ребенок, в исступлении зовущий мать или няньку. Он вопил, надрывая голос:
- Эй, возьмите же меня с собой, негодяи! Заберите и меня, говорю вам!
Но лодка уплывала все дальше, и за нею, как всегда, шумели лишь белопенные волны. Лодка была еще близко, но слезы застилали взор, мешая видеть. Сюнкан бегом взбежал на пригорок и оттуда махал руками, обратившись к открытому морю. Поистине, сама Саёхимэ, махавшая шелковым шарфом с берега Мацура вслед отплывавшей в Силлу ладье, горевала не больше, чем Сюнкан в эти мгновенья...
Вскоре лодка скрылась из виду, настали сумерки, а Сюнкан, не возвращаясь под жалкий кров свой, всю ночь пролежал неподвижно на морском побережье, не чувствуя даже, что волны лижут ему босые ноги и ночная роса насквозь пропитала одежду... И если в тот час он не бросился в море, не утопился, то лишь потому, что в душе все-таки уповал на доброту Нарицунэ и верил -а вдруг тот и в самом деле поможет ему вернуться, - напрасная, несбыточная надежда! Вот когда в полной мере познал он горе братьев Сори и Сокури, покинутых мачехой на скалистом морском берегу, в Индии, в древние времена!
7 Возвращение Нарицунэ в столицу
И снова сменился год, наступил новый, третий год эры Дзисё. В конце первой луны Нарицунэ покинул Касэ, имение своего тестя в краю Хидзэн, торопясь поскорее прибыть в столицу. Но сильный холод еще держался, море было неспокойно; пробираясь вдоль побережья от бухты к бухте, от островка к островку, лишь к середине второй луны добрался он до острова Кодзима. Здесь отыскал Нарицунэ хижину, где жил ссыльный его отец, и увидел на бамбуковых столбах, на старых бумажных перегородках след кисти, оставленный дайнагоном.
- Вот лучшая память, которая остается по человеку! Если бы не эти письмена, как узнали бы мы обо всем, что здесь было?
Вдвоем с Ясуёри читали они надписи, сделанные дайнагоном, и плакали; плакали и снова читали...
"В двадцатый день седьмой луны третьего года эры Ангэн принял постриг".
"На двадцать шестой день той же луны прибыл Нобутоси..." - увидели они среди других такую надпись. Из нее узнали они, что Гэндзаэмон Нобутоси навестил дайнагона. Рядом на стенке виднелась другая надпись: "Три великих божества - Амида, Каннон, Сэйси - встретят истинно верующего на пороге райских чертогов! Верую без сомнений и с радостью ожидаю возрождения к новой жизни в Обители вечного блаженства!"
"Значит, несмотря на все муки, отец все-таки уповал на вечную жизнь в раю!" - подумал Нарицунэ, прочитав эту надпись, и эта мысль немного утешила его сердце.
Посетили они и 'могилу дайнагона, увидали посреди небольшой сосновой рощи не то чтобы настоящее надгробие, а просто небольшой холмик. Обратившись к нему и молитвенно сложив руки, Нарицунэ со слезами на глазах сказал так, словно говорил с живым человеком:
- Отец, смутные вести о вашей кончине дошли до меня еще в то время, когда я находился на острове, в ссылке. Но я не мог сразу же поспешить к вам, ибо был не волен в своих поступках. Конечно, я радуюсь тому, что, несмотря на два года ссылки, сохранил жизнь, непрочную, как росинка. Но что моя жизнь, если вас нет в живых?! Ныне я возвращаюсь в столицу, но что толку, если вас уже нет там? Только надежда на встречу с вами побуждала меня спешить в эти края; теперь же мне больше некуда торопиться! - Так горевал он и плакал.
Будь дайнагон жив, наверное, он сказал бы в ответ: "Здравствуй, сын! Ну, как ты, здоров?" Но безжалостна смерть, человек уходит туда, где нет ни света, ни мрака! Никто не отзовется из-под одетой мхами могилы, слышен лишь неумолчный шум сосен, шелестящих под порывами бури...
Эту ночь вдвоем с Ясуёри они провели возле могилы, ходили вокруг, читая молитвы, а когда рассвело, заново насыпали холм, окружили оградой, рядом соорудили хижину и в течение семи дней
и семи ночей молились и переписывали священную сутру. Когда же исполнился положенный срок молитвы, они выдолбили большую ступу и на ней написали: "Благородный дух почившего здесь да покинет сей мир, где жизнь неизбежно сменяется смертью! Да обретет он великое просветление!" Обозначив год, луну, день, они внизу поставили подпись: "Преданный сын Нарицунэ". При виде сего даже темные простолюдины, обитавшие в этом глухом горном селении, говорили: "Нет сокровища дороже родного сына!" И не было среди них ни одного человека, кто не прослезился бы в умилении.
Нет, никогда не угаснет память об отце-благодетеле, лелеявшем тебя с детства, сколько бы лун, сколько бы лет ни прошло! Давно миновали детские годы, словно сон, словно призрак... Но слезы по умершему отцу все льются и льются, и нет сил сдержать их! Будды и бодхисатвы всех трех миров с состраданием взирали на доброе сердце Нарицунэ, а уж как обрадовался, верно, дух его отца дайнагона!
- Хотел бы я остаться здесь и молиться, дабы мои молитвы обрели благую силу, но и там, в столице, тоже, наверное, ждут меня не дождутся! Сюда я еще приеду! - И, попрощавшись с отцом, Нарицунэ в слезах покинул могилу. А там, в глубине могилы, под покровом травы и листьев, дух умершего тоже, наверное, скорбел о разлуке с сыном.
Шел шестнадцатый день третьей луны, и солнце уже клонилось к закату, когда Нарицунэ прибыл в Тоба. Здесь, в Тоба, находилась усадьба Сухама, имение покойного дайнагона. Прошли годы с тех пор, как обитатели внезапно покинули усадьбу. Ограда еще держалась, но черепичные навесы упали; ворота еще стояли, но створки исчезли. Войдя во двор, увидали они, что давно уже не ступала тут нога человека, все вокруг заросло густыми мхами. Над Осенней горкой, устроенной посреди пруда, веял весенний ветерок, морща водную гладь, и тихо плавали взад-вперед бесприютные, никому не нужные более, яркие мандаринские утки и белые чайки. "Покойный отец так любил этот вид!" - подумал Нарицунэ, и из глаз его снова хлынули слезы. Дом еще не разрушился, но узорные решетки прогнили, ставни и раздвижные двери бесследно исчезли.
- Здесь он сидел, бывало...
- В эти двери, бывало, входил...
- Это дерево посадил своими руками...
Так говорил Нарицунэ, и в каждом слове звучала любовь и неутешная скорбь. Стояла середина третьей луны, еще благоухали цветы сакуры.
Кусты и деревья, персик и слива, словно встречая приход весны, обильно цвели цветами множества оттенков. Пусть прежнего хозяина давно нет на свете - забудут ли цветы о приходе весны!