Кровожадные сказки

Не стоит и говорить, что все напились допьяна, я в том числе. Кое-кто валялся на полу, другие дремали, привалившись к стене. Некоторые заявляли, что им требуется хорошенько «прочиститься», и выходили на улицу, а потом возвращались, утирая рот тыльной стороной ладони. Голова у меня кружилась, и я предостерег Гордона, который не всегда умел вовремя остановиться. Он крикнул, что все в порядке, хотя в этот самый момент его кружил в танце лысый толстяк, хохотавший как безумный при каждом пируэте.

Я отыскал свободный стул, сел передохнуть, и тут ко мне подошел Миколай: вид у него был на удивление серьезный.

— Скоро будет цвек, — объяснил он.

— Что будет?

— Цвек.

— Цвек?

Внезапно я осознал, что в зале стоит неясный гул и все повторяют одно и то же слово — цвек. Лица замкнулись, с них исчезли улыбки, словно набравшиеся до бровей гуляки готовились идти на мессу. Расположившийся неподалеку Гордон тоже мало что понимал.

Зазвенел колокольчик, и разговоры стихли. Посетители окружили стойку. В полной тишине трактирщик отдал приказание служанке, она метнулась в подсобку и вернулась с бутылкой, в которой плескалась светло-желтая жидкость. Хозяин продемонстрировал бутылку присутствующим, вынул пробку, налил три рюмки и выставил в ряд на стойку. Наполнил он их до половины, и я подумал, что напиток, должно быть, очень крепкий.

Служанка сразу унесла бутылку. Атмосфера в зале наэлектризовалась. Кто-то за моей спиной прошептал: «Цвек!»; я вздрогнул. Люди начали скандировать: «Цвек! Цвек! Цвек!» — и топали в такт ногой. Это напоминало негритянские церемонии в африканских селениях, а трактирщик исполнял роль шамана.

Внезапно установилась полная тишина: из круга вышел человек и двинулся к стойке. Одет он был неряшливо и, как мне показалось, немного дрожал. Наверно, слишком много выпил и устал от танцев. На что он решился? Трактирщик грозно кивнул на стаканчики; мужичок захохотал, взял одну из стопок, поднял ее вверх, как будто хотел взглянуть на донышко, выпил одним глотком и швырнул стопку на пол. Я ждал аплодисментов, но никто не шелохнулся. Оставалось выпить еще две порции.

Ритуал возобновился: первый участник тихо отключился в уголке, толпа начала выкрикивать «Цвек!», топать ногами, и я скандировал вместе со всеми. Через несколько секунд нашелся следующий смельчак, нескладный юноша в разных ботинках. Он повернулся к публике, пробормотал что-то невразумительное, ненатурально рассмеялся, захлебнулся кашлем, схватил стопку и выпил. Людей пробрала нервная дрожь. Как и первый участник действа, он бросил стопку и потащился к пустому стулу, что-то тихо приговаривая. Бедолагу так шатало, что его уложили на столе и оставили в покое.

На стойке одиноко стоял третий стаканчик. Снова — еще громче, чем прежде, как мантра или молитва, — раздались крики: «Цвек! Цвек! Цвек!» Голова у меня кружилась все сильнее, я едва не потерял равновесие и вынужден был ухватиться за плечо Гордона. Спиртное отравой разливалось по жилам. Внезапно мной овладело безумие: я рванулся вперед, к стойке, к последней порции цвека. Под ногами хрустнуло разбитое стекло.

Трактирщик выглядел удивленным, в глазах служанки я увидел опасливое восхищение. Вблизи стопка выглядела крошечной, в ней почти ничего не было, я даже засомневался, что такая доза может подействовать на пьющего. Я сделал глубокий вдох и схватил стопку, намереваясь поднести ее к губам, но тут кто-то поймал меня за запястье. Миколай.

— Это — цвек, — сказал он.

— Знаю, — отвечал я. — И что с того?

— Опасно. Очень опасно. Выпьешь — останешься пьяным.

Я смотрел на Миколая и не понимал смысла его слов. Разве все мы не пьяны? Трактирщик что-то пробурчал.

— Он говорит: цвек — это навечно, — перевел Миколай. — Останешься по ту сторону. — Пристально поглядев на меня, он добавил: — Цвек — попойка без конца и без начала.

Он отпустил мою руку, позволяя самому принять решение — пить или нет. Я не до конца понял его слова, но уже не был так уверен, что хочу попробовать цвека. Охваченный страхом, я вернул стопку на место и отступил. Трактирщик разочарованно покачал головой. Я был раздосадован, думал, все будут смеяться, но место у стойки уже занял другой безумец, так что мое фиаско осталось незамеченным. Я не решился взглянуть на смельчака, шатаясь, поднялся по лестнице, ввалился в комнату, рухнул на кровать и тут же уснул.

Я проснулся в десять утра. Рядом мирно сопел Гордон. Я потряс его за плечо: нужно было поторопиться со сборами и отправляться в путь, мы и так сильно задержались. Наскоро умывшись, мы спустились вниз и нашли зал вычищенным и убранным. Улыбчивая служанка подала нам толстые ломти хлеба с маслом и налила кофе. Мы позавтракали и расплатились с хозяином за комнату и выпитое накануне спиртное. Он снабдил нас в дорогу хлебом, яблоками и холодным вареным мясом, мы искренне поблагодарили и с тяжелым сердцем покинули место веселых подвигов.

На выходе из деревни мы купили у торговца железным ломом ржавый велосипед-тандем и карту местности, хоть и не были уверены в ее точности. Мы пустились в путь, молча крутя педали двухседельного коня, и только много времени спустя Гордон нарушил молчание и рассказал, что такое этот самый цвек, которым я едва не угостился прошлой ночью. После того как я ушел спать, Миколай просветил моего друга насчет свойств загадочного напитка: по его словам выходило, что они просто чудовищны.

— Если я все правильно понял, — сказал Гордон, — цвек замораживает хмель и не позволяет человеку протрезветь.

— Каким образом?

— На тех, кто ничего не пил, он не действует, но, если выпил хоть чуть-чуть, глоток цвека оставляет тебя пьяным на веки вечные. Трое давешних сельчан наверняка храпят в каком-нибудь стогу, а когда проснутся, будут по-прежнему пьяны, даже если алкогольный дурман уже испарился.

— Ты это серьезно?

— Совершенно. На каждом празднике трактирщик достает бутылку и наполняет три стопки. Если момент выбран правильно, всегда находятся три алкоголика, жаждущие оставаться пьяными вечно. Они выпивают цвек и, как здесь говорят, переходят на другую сторону. Что-то вроде самоубийства, только без смерти.

Я задумался.

— И что с ними потом происходит?

— С кем?

— С теми, кто выпил.

— Ну, остаются в подпитии до самой смерти, и близкие заботятся о них, как о слабоумных детях. Многие сбегают. Бродят по деревням и требуют цвека у каждого встречного. Самые крепкие выживают, но большинство гибнут через несколько месяцев. — Гордон помолчал и добавил: — Так, во всяком случае, утверждает Миколай.

Снова пошел дождь, поднялся ветер. Мы поднажали — Гордон впереди, я сзади — и поехали быстрее, перебирая в памяти детали странного приключения.

Тут рукопись обрывается; не знаю, были ли еще страницы, посвященные этому эпизоду, или отец сжег продолжение, но не могу не связать рассказ с одним воспоминанием детства и исчезновением папы.

Когда мы с братом были маленькими, наш отец держал бумаги, деньги и револьвер в сейфе, спрятанном в стене кабинета. Нам запрещали входить в эту комнату, но однажды мы с Джоном заигрались и все-таки оказались в кабинете — совершенно случайно, разумеется. Сейф был открыт, и я увидел маленькую бутылочку, которую принял за дезинфицирующее средство, поскольку часто падал с велосипеда и мне потом прижигали ушибы и ссадины. (Тем же вечером я выдал наш проступок, сказав отцу, что бутылку нужно переставить в аптечку.)

Что в ней было? Учитывая содержание рукописи, я почти уверен, что это был цвек. Рассказ определенно неполон. Папа был гордым человеком; он чувствовал себя униженным из-за того, что дал тогда слабину, хотя ни словом об этом не обмолвился. Думаю, он захотел реабилитироваться, рано утром украл бутылку и спрятал ее в котомке с едой, а может, подкупил служанку — доллары редко кого оставляют равнодушным — и только после рассказа Гордона понял, что стал владельцем опасного яда.