Желанное рабство

Мать в изумлении опустилась в кресло.

— Что заставило тебя разлюбить его так скоро? Я-то надеялась, что у вас любовь до гроба, как было у нас с отцом.

— Я люблю его. Но, ты не понимаешь... Это любовь на всю жизнь, но при чем здесь брак? Ты ведь сама не сразу вышла за отца.

— Так-то оно так, но сколько косых взглядов нам пришлось вынести...

— Теперь это уже не имеет значения. Ты никогда не задумывалась, почему он, оставаясь рядом, постоянно отворачивался от твоих проблем, оставляя тебя один на один с ними?

— Ему было тяжело, Лейла. И он стыдился своей слабости. Вдали от меня он умер сломленным человеком.

— Он был трусом, мама.

— Постыдись, Лейла! Как можно такое говорить об отце?

— Все мужчины одинаковы. И Данте не лучше других, — ответила Лейла. — Если я дам этому человеку обет перед Господом в вечной любви, верности и послушании, это будет для меня выбором между одним из зол.

— Не повторяй моих ошибок, — сказала Клео.

— Что ты можешь понимать в таких делах, Клео? Ты же не любила никогда, ты типичная старая дева!

Пропустив мимо ушей выходку Лейлы, Клео продолжила спокойным голосом:

— Я любила однажды, но этот джентльмен не оценил мои чувства. Если Лейла думает так же насчет Данте, пусть поступает, как считает нужным...

Сандра, которая, казалось, рассеянно наблюдала за мухой на столе, вдруг взорвалась:

— Вздор! Лейла, дорогая, одумайся, еще не поздно. Один телефонный звонок, и все уладится!

— Нет, мама.

— Данте — человек с положением. Если его так унизят перед родными и друзьями, он не скоро простит.

— Но если я сейчас передумаю, я себе никогда не прощу!

— А что будет с детьми? Моя хорошая, неужели ты хочешь, чтобы они выросли, не зная отца?

Прежде чем ответить, Лейла намазала еще один тост. Ей пришла в голову фантазия сделать бутерброд из вафли и селедки. Или намазать ежевичным вареньем маринованный огурчик.

— Будет хуже, если они вырастут посреди разлада и скандалов. А так и будет, если я выйду замуж сейчас. Данте не годится на роль мужа.

— Но он же любит тебя!

— Да. — Взгляд Лейлы затуманился. — Пусть идет своим путем. Он сильный, он сможет. Беда в том, мама, что даже слишком сильный и не особенно во мне нуждается. Одной моей любви недостаточно, чтобы удержать его надолго.

Припомнив все это, она утвердилась в решении, принятом еще по дороге домой. На самом деле ее выбор был предрешен. Уяснив это, она ощутила покой.

Лейла вышла из здания речного вокзала. Идя через зал, она вдруг задалась вопросами: где теперь Данте, чем он занят, о чем думает? Нет, долой упаднические настроения. Она теперь самостоятельная женщина, ее судьба зависит только от нее самой. Замужество подождет, если он ее действительно любит и нуждается в ней. Она ему верила, но эта вера лежит словно погребенная под толстым ледяным покровом, который мог бы растаять, заметь она хоть искру понимания, в котором так нуждается.

Но где это понимание? Холодный туман окутал ее душу, полную разочарования и досады. Глаза Лейлы, обыкновенно похожие на тропическую лагуну, залитую ярким солнцем, теперь напоминали скованное льдом северное озеро, печальное и мертвое.

Под шуршание гравия дорожки, ведущей к дому Флетчеров, Лейла обдумывала письмо, которое неплохо было бы написать миссис Росси. Но как объяснить матери Данте, что ее сын не оправдал возлагавшихся на него надежд. А сестры? Ей стало жалко их. Они были к ней так добры, смогут ли они простить оскорбление, нанесенное семье?

Близ коттеджа ей встретился человек лет пятидесяти, вежливо представившийся Дейлом, смотрителем здешней усадьбы.

— Что же вы не позвонили? Я бы встретил на причале, — сказал он. — Я проветрил комнаты, прибрал все. Знаете, ведь в коттедже не жили с прошлого лета. Давайте сумку, я понесу. Ступайте за мною, я ориентируюсь здесь как кошка, даже в темноте. В шкафу и холодильнике вы найдете все необходимое. Если что-нибудь потребуется, я принесу, только скажите.

В другой ситуации она бы нашла домик для гостей очаровательным: огромные окна раскрывались на три стороны света, а в большой гостиной был камин, сложенный из необработанного камня. Стены покрывали сосновые панели, потолок поддерживали массивные деревянные балки. Широкий диван, убранный дорогим ковром, так и приглашал прилечь и отдохнуть.

— Как видите, здесь у нас тишина и покой, — говорил Дейл, наполняя вазу свежими фруктами. — Вы попали в хорошее место. Меня предупредили, чтобы вас не тревожили по пустякам.

Он еще что-то говорил, приготовляя ей ванну, включая обогреватели, но она почти не вслушивалась в назойливую болтовню.

Как только он ушел, она поняла, что впервые осталась абсолютно одна, с тех пор как отказала Данте. На нее нахлынули воспоминания, и наедине с собой ей некуда стало бежать от той тревоги, которая приходила с мыслями о ее поступке. С одной стороны, она жалела отца своих будущих детей, так разочаровавшего ее, с другой — именно этот мужчина вызвал к жизни половодье чувств одним только своим прикосновением.

— Зачем тебе эти игры, Лейла? — говорил он во время последнего их разговора. — Я не могу позволить тебе уйти просто так. Ты должна быть в церкви. Не глупи!

— Нет, я сказала, — отрезала Лейла, зная, что уступи она сейчас, и всю дальнейшую жизнь будет вынуждена принимать один за другим его ультиматумы.

— Будь по-твоему, дорогая. — В его голосе звякнул металл. — Ты не оставляешь мне выбора, понимаешь?

Она вспылила.

— Я еще никому не продавалась. И ты не исключение, Данте!

Сказав это, она сорвала с пальца подаренное им кольцо, которое, ударившись о кофейный столик, звякнуло и вылетело в открытое окно.

Что ему оставалось делать? Он поднялся к себе, налил скотча и принялся обдумывать, как преподнести новость семье, чтобы смягчить удар, и гостям, чтоб избежать осложнений в бизнесе.

Все это Лейла очень хорошо себе представляла. Чтобы отделаться от мрачных мыслей, она вышла на веранду. Луна, поднимавшаяся на юго-востоке, пробила слой негустых облаков и озарила призрачным светом воды залива, обрамленного грядой острых камней, за которыми простирался обширный пляж. А тем временем вокруг гостевого домика начинался ночной концерт лягушек и цикад.

Если бы она исполнила свою часть брачного контракта, сейчас бы у них с Данте начался медовый месяц. Могла ли она принять его имя, его кольцо и стать его женой перед Богом и людьми? Как бы это было? Любовный восторг и счастье на брачном ложе или холодный секс для здоровья без страсти и огня?

Посреди сияния ночи, глядя на великолепие залива, она вдруг испытала тошнотворный приступ отвращения к жизни, какого не испытывала никогда.

Слезы, застилавшие глаза, превращали луну в дрожащее серебряное марево. Данте прав. Не в сексе дело, они бы могли заниматься этим так часто, как хотели.

Тоска стала сильней. Его холодность, его отстраненность разбивали в прах ее мечты. Каждый раз, когда она собиралась завести разговор об этом, он менял тему, желая говорить только о детях, как будто ничто другое его не интересовало. Но теперь она больше никогда не будет обращаться к нему с просьбою помочь ее детям. Никогда!

Она вспомнила, как бросила ему в лицо:

— Ты всегда думаешь о бизнесе, о бизнесе, и только о бизнесе? Но я не сдамся, Данте! Хватит крайностей, обойдемся без ультиматумов и взаимного шантажа. Первый шаг к примирению сделай сам, захочешь вернуться, вернись с повинной головой.

— Умерь свой пыл, — ответил он. — Никогда не ползал на брюхе перед женщинами и не собираюсь впредь!..

Она не дала ему развить мысль.

— Я не просто женщина, я мать твоих детей! И я люблю тебя, Данте! Любая другая на моем месте просто тянула бы из тебя деньги. Этого никогда не будет! Оцени мою откровенность, если можешь.

— Посмотрим, какую песню ты запоешь, когда придут описывать имущество твоей мамочки!

Но ей тоже было чем крыть: сапфиры и прочие индийские камни, покупаемые отцом для матери на протяжении многих лет, редкие изумруды, семикаратный рубин, алмазная диадема, тяжелый золотой браслет, удивительное платиновое кольцо редкой работы. В конце концов, все это можно было продать, и за хорошие деньги. Хватит, чтобы раздать основные долги и несколько месяцев пожить на оставшиеся деньги без подачек Данте.