Мертвый и живой

– Империя Франкенштейна.

– Никак не могу заставить себя произнести эту фамилию. В любом случае она разваливается, и мы должны быть наготове.

– Я недоспала и умираю от голода. Поспать мне не удастся, но уж съесть пубой я могу. Послушай, меня можно показывать по телевизору как пример того, до чего доводит женщину дефицит белка, – она свернула в проулок. – Я припаркуюсь здесь.

– Если ты припаркуешься в проулке, мне придется остаться в машине.

– Хорошо, оставайся в машине, мы поедим в машине, мы когда-нибудь поженимся в машине, мы будем жить в машине с четырьмя детьми, а когда последний из них уедет в колледж, мы наконец-то избавимся от этой гребаной машины и купим дом.

– Ты, я вижу, немного нервничаешь.

– Я очень нервничаю, – она выключила фары, но не двигатель. Оставила включенными подфарники. – И безумно голодна.

С обеих сторон Майкла, прикладом вверх, стояли помповики «Городской снайпер» с укороченными до четырнадцати дюймов стволами.

Тем не менее из кобуры, которая висела под пиджаком спортивного покроя, он достал пистолет «Дезерт игл», заряженный патронами калибра «ноль пять магнум»: такая пуля могла остановить гризли, в дурном настроении бродящего по улицам Нового Орлеана.

– Хорошо, – кивнул он.

Карсон вышла из автомобиля, держа правую руку под курткой на рукоятке такого же пистолета «Дезерт игл», кобура с которым висела на ее левом бедре.

Все это оружие они приобрели нелегально, но Виктор Гелиос являл собой экстраординарную угрозу для нее и ее напарника. И они полагали, что лучше потерять жетон детектива, чем голову, сорванную с плеч бездушными прислужниками безумного ученого.

За всю ее полицейскую карьеру слова «бездушные прислужники» ни разу не приходили на ум, тогда как другие два слова – « безумный ученый» – в последние несколько дней стали расхожим выражением.

Она поспешила сквозь дождь к двери под светящейся табличкой с надписью «22 ПРИХОДА».

Шеф-повар, он же и владелец «Акадианы», прилагал все силы для того, чтобы о его заведении знало как можно меньше народу. На территории той части Луизианы, которая называлась Акадиана, находились двадцать два прихода. И если этого не знать, создавалось впечатление, что дверь эта – в какую-то религиозную организацию.

За дверью уходила вверх лестница, и лишь поднявшись по ней, человек попадал в зал ресторана, где видел перед собой истертый деревянный пол, виниловые кабинки, столики под красно-черными клетчатыми скатертями, на которых горели свечи в красных стаканчиках. Звучала музыка зидеко [7], за столиками оживленно разговаривали посетители, в воздухе витали ароматы, от которых рот Карсон тут же наполнился слюной.

В этот час ресторан заполняли рабочие второй смены, которые жили по распорядку, отличному от распорядка тех, кто работал днем, проститутки, встречающиеся здесь после того, как обслуженные ими и утомленные клиенты засыпали, люди, мучающиеся бессонницей, одинокие души, считающие своими лучшими друзьями официанток, и другие одинокие души, которые всегда обедали здесь после полуночи.

Гармония, царящая на этом дне городской жизни, впечатляла Карсон и оставляла надежду, что в конце концов человечество будет спасено от самого себя… и вообще достойно спасения.

У прилавка, к которому подходили те, кто хотел забрать еду с собой, она заказала пубой с зажаренной красной рыбой, салатом из шинкованной капусты и лука, ломтиками помидора и соусом тартар. Попросила разрезать его на четыре части и каждую завернуть отдельно.

Кроме того она заказала тушеную красную фасоль, рис в вине, грибы, тушенные в масле и белом вине с кайеннским перцем.

Женщина, стоявшая за прилавком, разложила заказ в два пакета. В каждый добавила по пол-литровой бутылке ледяной местной колы, в которой содержалось в три раза больше кофеина, чем в национальных брендах.

Спускаясь по лестнице к проулку, Карсон поняла, что руки у нее заняты, и она никак не сможет ухватиться за рукоятку «Дезерт игл», которая торчала из кобуры. Но до автомобиля добралась живой. От большой беды ее отделяли еще несколько минут.

Глава 13

В комнате наблюдения, стоя у пульта управления тремя изоляторами, Рипли повиновался трансформированному Уэрнеру, когда тот необычным голосом приказал не прикасаться к переключателям.

С момента выхода из резервуара сотворения (прошло уже три года и четыре месяца) Рипли только и делал, что повиновался, не только Пасечнику, но и другим Альфам, которые занимали более высокое положение. Уэрнер был Бетой, не ровней Альфам, а теперь перестал быть и Бетой, превратился в выродка, дикое месиво клеток, которым никак не удавалось обрести устойчивую форму, но Рипли все равно повиновался. От привычки повиноваться избавиться трудно, особенно если она заложена в твоих генах и введена в мозг методом прямой информационной загрузки.

Ни убежать, ни спрятаться Рипли не мог, вот и стоял, глядя, как Уэрнер приближается к нему за задних лапах пантеры и передних паучьих лапках. Но с каждым мгновением от насекомого в Уэрнере оставалось все меньше, тогда как человеческих компонентов все прибавлялось, и вот он уже выглядел почти как всегда, просто как всегда, правда, карие глаза остались огромными и лишенными век.

И заговорил Уэрнер уже своим голосом:

– Ты хочешь свободы?

– Нет, – ответил Рипли.

– Ты лжешь.

– Возможно.

Уэрнер отрастил веки и ресницы, подмигнул Рипли, потом прошептал:

– Ты можешь освободиться во мне.

– Освободиться в тебе?

– Да! Да! – с неожиданным пылом воскликнул Уэрнер.

– И как это может произойти?

– Моя биологическая структура рухнула, – вновь прошептал Уэрнер.

– Да, – кивнул Рипли. – Я заметил.

– Какое-то время во мне царили хаос, боль и ужас.

– Я это понял по твоим крикам.

– Но потом я поборол хаос и обрел сознательный контроль над моей клеточной структурой.

– Не знаю. Сознательный контроль. Такое невозможно.

– Далось это нелегко, – прошептал Уэрнер и тут же перешел на крик: – Но у меня не было выбора! НЕ БЫЛО ВЫБОРА!

– Да, конечно. Наверное, – ответил Рипли, лишь для того, чтобы остановить крик. – Пасечник говорит, что он сможет многое узнать, изучив и препарировав тебя.

– Пасечник? Кто такой Пасечник?

– Ой. Так я про себя называю… Отца.

– Отец – безмозглый козел! – взревел Уэрнер. Потом улыбнулся и вновь перешел на шепот: – Видишь ли, вместе с моей клеточной структурой рухнула и моя программа. Он больше не властен надо мной. Мне нет нужды повиноваться ему. Я свободен. Я могу убить любого, кого пожелаю. Я убью нашего создателя, если он даст мне такой шанс.

Это утверждение, наверняка ложное, приободрило Рипли. До этого момента он и представить себе не мог, как бы его порадовала смерть Пасечника. И тут же он понял, что не так уж и отличается от Уэрнера, раз тоже бунтует против своего создателя.

Озорное выражение лица Уэрнера и его заговорщицкая улыбка заставили Рипли подумать о пиратах из фильмов, которые он смотрел на компьютере в то время, когда ему полагалось работать. Внезапно он понял, что тайная загрузка фильмов из Интернета – еще одно проявление бунтарства. В нем начало нарастать непонятное возбуждение, эмоция, которой он не мог дать название.

– Надежда, – Уэрнер словно читал его мысли. – Я вижу это по твоим глазам. Ты впервые ощутил надежду.

Подумав, Рипли решил, что это удивительное новое чувство, возможно, и есть надежда, хотя, с другой стороны, речь могла идти о некой форме безумия, предшествующего коллапсу, через который прошел Уэрнер. И не в первый раз за этот день его охватила тревога.

– Что ты имел в виду… я могу освободиться в тебе?

Уэрнер наклонился ближе, голос его стал еще мягче.

– Как Патрик Дюшен освобожден во мне.

– Патрик Дюшен? Ты разорвал его на куски в изоляторе номер два. Я стоял рядом с Пасечником, наблюдал, как ты это делал.

7

Зидеко– музыкальный стиль, основанный на музыке креолов. Наиболее распространен в Луизиане.