Реестр убийцы

— Тот турнир в Чарльстоне, — говорит капитан. — Где у вас частная практика. Как это… Lowcountries? А что такое Lowcountries? Что это означает? — Он смотрит на Скарпетту, медленно крутя в руке бокал.

— Мы находимся почти на уровне моря. Буквально — низинная местность.

— И ваша местная полиция не проявила к делу никакого интереса? Хотя она и выступала у вас на турнире за два-три дня до убийства?

— Да, любопытно… — бормочет Скарпетта.

— К убийству Дрю Мартин чарльстонская полиция никакого отношения не имеет, — перебивает ее Бентон. — Это не их юрисдикция.

Скарпетта снова смотрит на него, а капитан наблюдает за обоими. И так весь день.

— Никакая юрисдикция еще никогда никого не останавливала. Особенно тех, кто любить заявляться без приглашения и совать всем под нос свои жетоны.

— Если вы намекаете на ФБР, то ваша мысль мне понятна. Если вы намекаете на мою службу в ФБР, то и здесь вы своей цели достигли. Если же вы имеете в виду доктора Скарпетту и меня, то позволю напомнить — вы сами нас пригласили. Мы не заявились, Отто. Раз уж вы просили так вас называть.

— Это я такой или вино нехорошо? — Капитан поднимает бокал и рассматривает его, точно бракованный брильянт.

Бентон выпивает. В итальянских винах Скарпетта разбирается лучше, но сегодня ему, похоже, необходимо любым способом утвердить свое превосходство, как будто он только что взлетел на пятьдесят ступенек по эволюционной лестнице. Она чувствует интерес к себе со стороны капитана Помы и, разглядывая следующую фотографию, тихонько радуется, что официант вроде бы забыл дорогу к их столику. Ему хватает забот с пьяными американцами.

— Крупный план ног. Синяки вокруг лодыжек.

— Свежие синяки, — уточняет капитан. — Может, хватал ее за ноги.

— Не исключено. Они определенно не от повязок.

Было бы, конечно, лучше, если бы капитан Пома не сидел так близко, но отодвинуться некуда, разве что въехать со стулом в стену. И было бы лучше, если бы он не дотрагивался до нее, когда тянется за фотографией.

— Ноги недавно выбриты, — продолжает Скарпетта. — Я бы сказала: выбриты не раньше чем за двадцать четыре часа до смерти. Волосков почти не видно. Путешествуя с подругами, она думала о том, чтобы выглядеть лучше. Это может быть важно. Надеялась с кем-то встретиться?

— Конечно. Три молодые женщины в поиске молодых людей.

Краем глаза она замечает, как Бентон делает знак официанту принести еще бутылку вина.

— Дрю — знаменитость. Мне говорили, она была очень осторожна в отношениях с незнакомыми людьми и не терпела приставаний.

— Непонятно, почему она пила, — говорит Бентон.

— Речь не идет о хроническом пьянстве. Посмотрите на фотографии — она в хорошей физической форме, подтянута, у нее отлично развита мускулатура. Если она и пила, то лишь недолго, и ее недавний успех это подтверждает. Опять-таки встает вопрос: не случилось ли чего-то в последнее время? Может быть, какое-то сильное эмоциональное потрясение?

— Подавленность. Неуравновешенность. Злоупотребление алкоголем, — перечисляет Бентон. — Такой человек — легкая добыча для хищника.

— Именно это, думаю, с ней и случилось, — заключает капитан Пома. — Случайность. Легкая добыча. Одна на площади Испании, где она встретила золотого мима.

Золотой мим исполнил свой номер, и Дрю бросила монету в его кружку, а он — к ее радости — показал еще один номер.

Она отказалась пойти с подругами. Последнее, что она сказала им, было: «Под всей этой золотой краской скрывается очень симпатичный итальянец». Последнее, что подруги сказали ей, было: «Может, он и не итальянец». Ценное замечание — ведь мимы не разговаривают.

Дрю предложила им погулять без нее, пройтись по магазинам на виа деи Кондотти и пообещала встретить их на пьяцца Навона, у фонтана Четырех рек, где они ждали ее долго-долго. Девушки рассказали капитану Поме, что попробовали хрустящих вафель, которые делают из яиц, картофельной муки и сахара, а потом еще посмеялись над итальянскими мальчишками, которые обстреливали их из баблгана. Вместо этого подруги Дрю сделали временные татуировки и упросили уличных музыкантов сыграть несколько американских мелодий на свирели. Они признались, что выпили немного за ленчем и вели себя глупо.

О Дрю они сказали, что она была «выпивши». По их словам, она не считала себя хорошенькой и говорила, что люди смотрят на нее только потому, что узнают в ней известную теннисистку, хотя на самом деле многих привлекала ее красота. «Те, кто не интересуется теннисом, не узнавали ее, потому что никогда и не видели, — объяснила капитану Поме одна из подруг. — Дрю просто не понимала, какая она красивая».

За главным блюдом капитан рассказывает, а Бентон в основном пьет, и Скарпетта знает, о чем он думает — что ей нужно отвергать авансы капитана и держаться от него подальше, но для этого ей пришлось бы просто-напросто выйти из-за стола и, может быть, даже из траттории. Бентон считает капитана прохвостом, потому что судмедэксперт не должен допрашивать свидетелей, как будто он детектив, и заниматься расследованием. Это противоречит здравому смыслу. А еще его задевает, что итальянец говорит только о себе, не упоминая никого из тех, кто тоже бьется над этим делом. Бентон забывает, что перед ними римский Шерлок Холмс. Точнее, Бентон не желает этого признавать, потому что ревнует.

Капитан подробно, во всех деталях повествует о своей долгой беседе с золотым мимом, а Скарпетта слушает и время от времени делает пометки. У мима, оказывается, безупречное алиби. В тот день он так и выступал на том же месте, у начала Испанской лестницы, до самого вечера, когда подруги Дрю уже вернулись, разыскивая ее. Мим утверждал, что смутно помнит девушку, хотя и понятия не имел, кто она такая. Ему показалось, что она пьяна, а потом ее просто не стало, наверно, ушла. В общем, какого-то особенного внимания он на нее не обратил. Он ведь мим. У него свои заботы. По ночам он работает швейцаром в отеле «Хасслер», где остановились и Бентон со Скарпеттой. «Хасслер», один из лучших отелей в Риме, находится на самом верху Испанской лестницы, и Бентон — по причинам, которые ему еще предстоит объяснить, — настоял, чтобы они поселись именно в нем, причем в пентхаусе.

К рыбе Скарпетта едва притронулась. Снова и снова, словно в первый раз, рассматривает она фотографии. Бентон и капитан Пома спорят о том, почему убийцы придают телам жертв гротескное положение, но Скарпетта в их дискуссии участия не принимает. Бентон говорит о возбуждении, которое испытывают сексуальные маньяки, читая заголовки в газетах или, что еще лучше, прячась поблизости от места преступления или скрываясь в толпе, наблюдая за разворачивающейся драмой, первоначальным шоком и последующей паникой. Скарпетта слушает вполуха и рассматривает изуродованное обнаженное тело — на боку, ноги вместе, колени согнуты, ладони под щекой.

Как будто спит.

— Не уверена, что это презрение, — говорит она.

Бентон и капитан Пома умолкают.

— Если вы посмотрите на это, — Скарпетта подталкивает снимок Бентону, — без всякого предубеждения, не думая о сексуальной деградации, то, возможно, увидите нечто совершенно иное. Нет, религия тут тоже ни при чем. Это не обращение к святой мученице Агнессе. В том, как она лежит… — Мысль еще не сформировалась, и Скарпетта говорит то, что приходит на ум. — В этом есть что-то… почти нежность.

— Нежность? — Капитан удивлен. — Вы шутите?..

— Она как будто спит, — продолжает Скарпетта. — Положение тела нетипично для жертвы сексуальной деградации — на спине, руки и ноги раскинуты и так далее. Чем больше я смотрю, тем больше в этом убеждаюсь.

— Может быть. — Бентон берет снимок.

— Но ее нагота выставлена на всеобщее обозрение, — возражает капитан Пома.

— Присмотритесь. Конечно, я могу и ошибаться. Я всего лишь пытаюсь найти другие интерпретации, отказавшись от предубеждений, от эмоциональной предпосылки, что убийца преисполнен ненависти. Такое у меня ощущение. Я всего лишь предлагаю альтернативную возможность. Может быть, он хотел, чтобы ее нашли, но мотивом было не сексуальное унижение.