Последняя инстанция

— Могу только сказать, что, когда он вошел в мой дом, — отвечаю я, — сразу попытался накинуть мне на голову свое пальто. — Я делаю то, чего она от меня ожидает: отстраняюсь, словно речь идет о постороннем человеке.

— Тогда, возможно, он сковал ее движения, набросив на голову что-нибудь из верхней одежды, и силой затащил в комнату?

— Может быть. Пистолета Брэй полицейские так и не нашли. По крайней мере я об этом не слышала.

— М-да, интересно, куда он его дел? — размышляет Бергер. В зеркале заднего обзора моргнули фары, и я оборачиваюсь.

К особняку медленно подъезжает «универсал».

— Кстати, из ее дома исчезли деньги, — добавляю я. — Двадцать пять сотенных — деньги от наркотиков. Их тем вечером завезла Андерсон. Во всяком случае, так она утверждает. — «Универсал» останавливается позади нас. — Вырученные от продажи каких-то пилюль, если свидетельница не лжет.

— Думаете, она правду говорит? — интересуется Бергер.

— Всю правду? Не знаю. Получается, что Шандонне прихватил и деньги, и пистолет. Если только Андерсон сама их не забрала, когда на следующее утро вернулась в дом и обнаружила труп. Только вот после зрелища, которое предстало ее глазам в хозяйской спальне, честно говоря, любой здравомыслящий человек дал бы деру.

— Знаете, судя по тем фотографиям, которые вы мне показывали, я склонна с вами согласиться, — отвечает Бергер.

Мы выходим из машины. Не могу рассмотреть Эрика Брэя — из автомобиля он так и не вышел, — а потому его и не узнаю, хотя складывается впечатление, что перед нами хорошо одетый привлекательный мужчина, приблизительно ровесник своей убиенной сестры. Я бы сказала, ему около сорока. Он протягивает Бергер ключ с биркой из манильской бумаги.

— На нем код сигнализации, — поясняет Брэй. — Я вас подожду здесь.

— Мне очень жаль, что пришлось вас побеспокоить. — Прокурор забирает фотоаппарат и папку-гармошку с заднего сиденья. — Тем более в сочельник.

— Такая у вас работа, что поделаешь, — говорит он тихим бесцветным голосом.

— Вы сами внутрь уже заходили?

Он отвечает не сразу, долго глядит на дом.

— Не смог себя заставить. — От переполняющих его переживаний голос доходит до высокой ноты и обрывается. Беднягу душат слезы. Брэй качает головой. — Не знаю, сможет ли кто-нибудь из нас... сможет ли кто-нибудь из нас войти, чтобы там со всем разобраться. — Его взгляд останавливается на моем лице, и Бергер представляет нас друг другу. У меня нет ни малейших сомнений, что этот человек прекрасно осведомлен, кто я такая.

— У нас в городе есть специальные службы, занимающиеся профессиональной уборкой, — деликатно намекаю я. — Советую вам обратиться к их помощи, и пусть они сами все здесь приберут до вашего появления. Скажем, «Сервис-мастер». — Мне не раз доводилось сталкиваться с подобными ситуациями, когда человека настигала насильственная смерть в семейном доме. Не должны люди сами смывать со стен мозги недавно почивших близких.

— А они сумеют разобраться там без нас? — спрашивает Эрик Брэй. — Там не обязательно присутствовать членам семьи?

— Оставьте ключ в почтовом ящике на двери. Специалисты сами зайдут и позаботятся обо всем без вашего участия.

— Хорошо бы. Мы решили отказаться от дома, продать его, — сообщает Эрик моей спутнице. — Если вам он больше не понадобится.

— Я вас сразу оповещу, — отвечает Бергер. — И разумеется, вы имеете полное право поступать с собственностью по своему усмотрению, мистер Брэй.

— Эх, теперь уже и не знаю, согласится ли кто его покупать, когда тут такие дела творятся, — бормочет он про себя.

Мы с Бергер не отпускаем комментариев. Вероятно, этот человек действительно прав. Большинство потенциальных покупателей не позарятся на дом, где кто-то был убит.

— Я уже разговаривал с одним риелтором, — продолжает Брэй сдавленным голосом, выдающим его озлобленность. — Мне ответили отказом: мол, очень жаль, но этой собственностью они заниматься не хотят. Не знаю теперь, как быть. — Устало смотрит на темный, безжизненный дом. — Мы не поддерживали особенно тесных отношений с Дианой, с ней вообще никто из семьи не был близок. Я бы не назвал ее человеком, который сильно нуждается в родных или друзьях. Она в основном собой занималась. Мне, может, не стоит такого говорить, да только что греха таить...

— Вы часто виделись? — спрашивает его Бергер.

Он качает головой, мол, нет.

— Наверное, я знал ее лучше, потому что у нас разница всего в два года. Родные не находили разумного объяснения, откуда у нее деньги. Однажды сестренка подкатила к моему дому на красном «ягуаре» последней модели. — Он скорбно улыбается и снова качает головой. — Я тогда сразу понял, что она ввязалась в какие-то делишки, о которых ни черта не хочу знать. Так что, — рассказчик тихо вздыхает, — неудивительно, что с ней такое произошло.

— Вы знали о том, что она замешана в наркоторговле? — Бергер перекладывает папку с бумагами в другую руку.

Я уже замерзла стоять на улице; мрачный дом так и манит к себе, затягивает как черная дыра.

— Полицейские обмолвились. Диана никогда не рассказывала, чем занимается; да мы, честно говоря, и не спрашивали. Насколько мне известно, она даже завещания не оставила. Так что теперь нам и с этим еще разбираться, — жалуется Эрик Брэй. — И куда теперь девать ее веши?.. — Он поднимает на нас взгляд, и даже в полумраке видно, насколько этот человек подавлен. — Не представляю, что делать.

Насильственная смерть как воронка — вместе с убиенным засасывает в себя и его окружение. В кино не показывают, да и в газетах не пишут обо всем, что выпадает на долю живых, потерявших своих близких, о заботах, ложащихся тяжким бременем на их плечи. Оставляю Эрику Брэю свою визитку и прошу звонить на рабочий номер, если возникнут какие-то вопросы. Придерживаюсь уже наработанной практики: сообщаю, что в институте есть буклет, отличный источник информации под названием «Что делать после отъезда полиции», написанный Биллом Дженкинсом, чей малолетний сын пару лет назад был убит в кафе во время бессмысленного ограбления.

— В книге вы найдете ответы на многие вопросы, которые у вас возникнут, — добавляю я. — Мне очень жаль. Насильственная смерть не довольствуется одной жертвой и долго преследует тех, кто остался в живых. Многие страдают из-за этого косвенно.

— Да уж, мэм, что верно, то верно, — соглашается Брэй. — Я бы с удовольствием почитал вашу книжку. Не знаю, чего теперь ждать, за что браться, — повторяется он. — Я здесь посижу, в машине, вдруг понадоблюсь.

В горле ком. Меня сильно тронуло горе несчастного, но все-таки я не испытываю сожаления из-за его покойной сестры. Что-что, а обрисованная им картина не добавляет ей качеств, достойных уважения. Она даже с собственной плотью и кровью обходилась не по-людски.

Поднимаемся по лестнице, Бергер молчит — чувствую, изучает меня, непрерывно изучает. Ей интересно, на что и как я реагирую. Она видит, что я по-прежнему не испытываю к Диане Брэй теплых чувств, как и к ее прижизненным «подвигам». Я даже не пытаюсь ничего скрывать. Да и что толку?

Спутница взглянула на светильник над входной дверью, которую слабо видно в свете фар. Простенькая стеклянная вещица, маленькая, круглая. Вероятно, вкрученная в потолок винтами. Полицейские обнаружили этот стеклянный купол в траве у кустика самшита, куда, по всей видимости, его отшвырнул Шандонне. Плафон он снял, оставалось выкрутить лампочку.

— Лампа скорее всего была горячая, — замечаю вслух, чтобы Бергер слышала. — Значит, он чем-то ее прикрыл, чтобы не обжечься. Может быть, полой пальто.

— Отпечатков не обнаружено, — говорит она. — Во всяком случае, когда мы разговаривали с Марино, речь шла о пальчиках Шандонне. — Для меня это новая информация. — Впрочем, ничего удивительного, раз он накрыл лампочку, чтобы защитить кожу, — добавляет она.

— А на плафоне?

— Никаких отпечатков. Во всяком случае, его. — Прокурор вставляет ключ в замок. — Только ведь убийца мог прикрыть руки и когда плафон откручивал. Интересно, как он до светильника дотянулся. Тут высоковато. — Открывает дверь, срабатывает сигнализация: раздаются мерные гудки. — Думаете, на что-то взобрался? — Она проходит к панели с кнопками и набирает код.