Последняя инстанция

— Миссис Киффин — это вы? — спрашивает Марино.

— А вы кто? — отвечает вопросом на вопрос.

— Капитан Марино, ричмондская полиция. Это доктор Скарпетта.

— А доктора зачем с собой привели? — Она нахмурилась и подняла на меня взгляд из своей темной щели. Какое-то шевеление у нее в ногах: из-за юбки выглянуло детское личико и хитровато, как гномик, улыбнулось. — Зак, марш в дом. — Маленькие голые ручки с грязными ногтями обвились вокруг маминой коленки. — Пошел! — Малыш отцепился и исчез.

— Нам понадобится осмотреть номер, в котором случился пожар, — говорит Марино. — Сюда должен был подъехать детектив Стэнфилд из округа Джеймс-Сити. Не видели его?

— Никаких полицейских с утра не показывалось. — Она хлопает дверью, раздается позвякивание дверной цепочки, дверь снова открывается — на этот раз широко, и хозяйка выходит на порог, попутно запихивая руки в рукава красной клетчатой куртки, какие носят лесорубы; в пальцах позвякивает кольцо с ключами. Она оборачивается и громко командует: — Чтобы из дома ни шагу! Зак, в тесто не лазить! Скоро вернусь. — Закрывает дверь. — Еще не видела, чтобы кто-нибудь так обожал сдобное тесто, как этот мальчишка, — сообщает она, пока мы спускаемся по ступенькам. — Бывает, покупаю готовое тесто. Однажды оставила на столе, прихожу — хитрец отвернул упаковку, как шкурку у банана, и сидит уплетает. Уже половину умял, когда я подоспела. Вот и говорю: ты что делаешь-то? Здесь же сырые яйца, ясно тебе?

Бев Киффин лет сорок — сорок пять. Она хороша кричащей красотой, как официантка в придорожной забегаловке или круглосуточном кафе. Волосы у нее осветлены до предела и завиты, словно кудряшки на французском пуделе, на щеках глубокие ямочки, фигура полная, раздавшаяся. Похоже, женщина пробивная, точно постоянно на стреме и готова защищаться — так бывает у людей, которых сильно потрепала жизнь. И еще я бы сказала, дамочка себе на уме — ни одному ее слову не поверю.

— Мне здесь, знаете, проблемы не нужны, — поверяет нам хозяйка. — Вот еще забот недоставало. Так и едут, так и едут. Пялятся, а то и фотографируют. Спасения нет: утром, днем, даже ночью им не спится.

— О ком вы? — спрашивает Марино.

— Да просто народ всякий в машинах, притормозят у дорожки, смотрят. Некоторые вылезают побродить по окрестностям, разнюхивают что-то. Вот прошлой ночью меня шум разбудил: проехал кто-то. В два ночи-то.

Марино раскуривает сигарету. Мы идем вслед за Киффин по заросшей, тенистой от сосен дорожке, хлюпающей снежной грязью, мимо старых домов-автоприцепов, ржавеющих тут, как негодные к плаванию корабли. Возле столика для пикников раскиданы чьи-то пожитки, и с первого взгляда может показаться, будто кто-то из отдыхающих не потрудился за собой убрать перед отъездом. Однако при ближайшем рассмотрении в глаза бросаются совершенно необычные вещи: странное сочетание игрушек, кукол, книжек в мягкой обложке, простыней, двух подушек, одеяла и двойной детской коляски — все промокло и перепачкано в грязи. Да только не кажутся эти вещи бесполезными предметами, с которыми сознательно распрощались хозяева. Их будто случайно оставили на расправу всем ветрам. Повсюду разбросаны мелкие клочки от хрустящих оберток, которые я тут же связываю с прилипшим к обожженной спине первой жертвы фрагментом. Когда-то это было оберткой в синем, белом и ярко-оранжевом тонах, порванной на узкие полоски, словно ее теребили в руках, пытаясь успокоить нервы.

— Кто-то очень торопился съехать, — замечает Марино.

Киффин глядит на меня.

— Смылись, не заплатив за место? — предполагает полицейский.

— О нет. — Такое чувство, что она торопится поскорее увести нас к маленькому, кричаще оформленному административному зданию мотеля, проглядывающему сквозь деревья прямо по курсу. — Уплатили, как и положено, заранее. Здесь в палатке жила семейка с двумя малышами, да вдруг взяли да и припустили отсюда. И вещи почему-то побросали. Не понимаю. Ну, например, детская колясочка очень неплохая. А потом, само собой, все снегом завалило.

Внезапный порыв ветра взметнул в воздух цветные обрывки, как конфетти. Я подошла ближе и поддала ногой подушку, чтобы перевернуть ее. Присела на корточки, взглянуть поближе, и в нос ударил едкий кислый запах. На подушку налипли волосы — длинные, тонкие и очень бледные, почти совсем без пигмента. Сердце вдруг опустилось, будто рядом ударили в гулкий басовый барабан. Беру клочки обертки в руку, верчу в пальцах. Гибкий, податливый, но прочный материал — сразу не порвешь, если только не потянуть за рельефный запаянный шов. Тут попадаются и крупные куски. Ясно, от шоколадного батончика с арахисом и карамелью, «Пей-Дей» называется; даже читается адрес сайта «Хершис». И на одеяле тоже волосы: черные, короткие — как видно, паховые. И еще несколько длинных и бледных.

— Батончики «Пей-Дей», — сообщаю Марино. Расстегиваю сумку, а сама поглядываю на Киффин. — Случайно, не знаете любителя шоколадок, который пустые обертки рвет?

— Во всяком случае, у меня дома таких нет, — отрезает сухо, словно я ее в чем-то обвиняю. Или Зака-сладкоежку.

Алюминиевого чемоданчика для выезда на место преступления у меня с собой не было — трупа-то нет. Зато я всегда держу в рюкзаке набор инструментов на непредвиденный случай: мощный морозильник с одноразовыми перчатками, пакетики для улик, тампоны, крохотную пробирку дистиллированной воды и среди прочего — набор для гильз. Снимаю с него крышку. Это ведь просто-напросто маленькая прозрачная капсула из пластика. В нее-то и кладу три волоска с подушки и два с одеяла. Запечатываю капсулу в прозрачный пластиковый пакет для сбора улик.

— Можно кое-что спросить? — обращается ко мне Киффин. — Зачем это вам?

— Да я сейчас тут все соберу и в лабораторию отправлю. — Марино вдруг заговорил вполголоса, спокойно, как бывалый картежник. Он прекрасно знает, как надо управляться с Киффин, а сейчас настало самое время ее спровадить, потому что ему тоже слишком хорошо известно, как выглядят волосы страдающих гипертрихозом. Похожи на детские, длинные, без пигмента, недоразвитые... Только вот у младенцев они не бывают шести-семи дюймов длиной, как волосы Шандонне, рассыпанные на сценах его преступлений. Не исключено, что Жан-Батист побывал в этом палаточном лагере.

— Вы сами здесь заправляете? — спрашивает хозяйку мой напарник.

— Да в основном.

— Когда исчезло семейство из палатки? Погодка сейчас уж больно не подходящая для отдыха на открытом воздухе.

— Жили еще до снега. На прошлой неделе.

— Вы так и не выяснили, почему эти люди неожиданно решили съехать? — продолжает Марино вкрадчивым голосом.

— Не слышала о них с тех пор. И след простыл.

— Нам потребуется осмотреть брошенные вещи.

Киффин дует на голые озябшие руки, чтобы согреться, ежится, прячась от ветра. Она оглядывается на свой домик, гадая, какую еще неприятность уготовила для нее и ее семьи судьба. Марино машет мне рукой, приглашая идти за ним.

— Ждите здесь, — велит он Киффин. — Мы сейчас вернемся. Надо кое-что забрать из машины. Только ничего не трогайте, поняли?

Она смотрит нам вслед. Мы идем, тихо переговариваемся. За несколько часов до того, как Шандонне объявился на моем пороге, Марино во главе группы быстрого реагирования прочесывал местность в поисках Оборотня. Тогда же они и обнаружили его ричмондское логово: негодяй прятался в перестраивающемся особняке возле реки Джеймс, совсем неподалеку от моего коттеджного городка. Мы полагали, что в дневное время маньяк выходил редко, если вообще выходил, и определить его перемещения не удавалось, поскольку он отсиживался в доме и обходился тем, что имелось там. До сего момента никому из нас и в голову не приходило, что у Шандонне было еще одно лежбище.

— Думаешь, он их распугал, чтобы самому воспользоваться палаткой? — Марино отпирает пикап и тянется в заднюю часть кабины, где, как мне известно, он держит, кроме всего прочего, и помповое ружье. — Потому что должен тебе сказать, док, в том доме на Джеймсе повсюду валялись обертки. Все было завалено фантиками от шоколадных батончиков. — Он вытаскивает красный ящик для инструментов и захлопывает дверь. — Похоже, серьезно на сахар подсел.