Семья Рэдли

Аромат кажется чарующе экзотичным и в то же время почему-то удивительно близким. Зажмурившись, он жадно пьет, отдавая должное изысканности букета. Это вкус всех чудес света, но такой подозрительно знакомый — Роуэн словно возвращается в родной дом, о существовании которого давно позабыл.

Только оторвавшись от бутылки, чтобы вдохнуть и вытереть губы, Роуэн наконец обращает внимание на этикетку. Вместо имени Уилл написал: «ВЕЧНАЯ — 1992».

И его осеняет.

Вечная.

И год его рождения.

Он чувствует ее на языке и в горле.

Рука с бутылкой дрожит, это отголоски внутреннего землетрясения, вызванного ужасом и яростью.

Он швыряет бутылку об стену, кровь стекает по керамической плитке, и на полу образуется лужа. Красная лужа, которая подползает к нему, словно медленно высовывающийся язык.

Но Роуэн успевает обойти ее, раздавив кусок стекла. Он выходит в фойе — там никого нет, только кассир сидит на своем рабочем месте, жует жвачку и читает «Рейсинг пост».

Он бросает на Роуэна неодобрительный взгляд — должно быть, слышал, как разбилась бутылка, — но тут же возвращается к газете или просто делает вид. Уж больно жуткое выражение лица у мальчишки.

Остановившись на ступеньках кинотеатра, Роуэн дышит ровно и глубоко. На улице прохладно. Воздух какой-то сухой. Надо срочно нарушить эту абсолютную невыносимую тишину — и он что есть мочи кричит в ночное небо.

Луна на три четверти скрыта тонким облачком.

Звезды шлют сигналы из минувших тысячелетий.

Выдохшись, Роуэн умолкает, сбегает по ступенькам и несется по улице.

Он бежит все быстрее и быстрее, пока бег не переходит в нечто другое. Он больше не чувствует твердой земли под ногами — только пустоту.

Атом

«Перерождение III: Ледяные мутанты» — не лучший фильм, который видела Ева. По сюжету зародыши внеземной жизни, вмерзшие в полярный лед во времена последнего ледникового периода, из-за глобального потепления начинают оттаивать, вылупляются и превращаются в живущих под водой смертоносных пришельцев, уничтожающих подводные лодки, рыболовные траулеры, глубоководных дайверов и эко-воинов, но потом их разносит на куски американский флот.

Но примерно через двадцать минут сюжет перестал прослеживаться, фильм превратился в набор кадров: все более и более навороченные взрывы да идиотские осьминоги-пришельцы — чудеса компьютерной графики. Впрочем, это не имело особого значения, потому что рядом сидел Роуэн, и Ева потихоньку признавалась себе, что быть рядом с ним ей нравится чуть ли не больше всего на свете. Даже если ради этого приходится смотреть подобную чепуху. Хотя, в оправдание Роуэна, надо отметить, что других фильмов сегодня и не показывали. Все же кинотеатр в Тёрске, прямо скажем, не мультиплекс. Но Роуэн ушел, Ева сидит одна — она смотрит на циферблат часов, освещенный очередным взрывом целой лодки, полной пришельцев, — уже почти полчасаи начинает беспокоиться, куда же он запропастился.

Она ставит ведерко с попкорном на пол и отправляется искать его. Чувствуя себя неловко, она поспешно проходит мимо нескольких молодых пар и придурковатых любителей катастроф со взрывами и выходит в старенькое фойе.

Роуэна там нет, да и вообще никого нет, кроме кассира в маленькой будке, который, похоже, ничего, кроме своей газеты, не замечает. Она направляется к туалетам, расположенным в небольшом закутке поблизости.

Ева подходит к двери мужского туалета.

— Роуэн?

Молчание. Но она слышит, что там кто-то есть.

— Роуэн?

Ева вздыхает. Она думает, что, наверное, чем-то его оттолкнула. К ней возвращается привычная неуверенность. Может, она слишком много болтала об отце. Может быть, это из-за набранного килограмма, о котором ей сегодня утром сообщили весы. Может, у нее неприятно пахнет изо рта. (Ева лижет ладонь и принюхивается, но чувствует лишь едва различимый сладковатый запах слюны, как у младенца.)

Может, ему не понравилась ее майка с «Эйрборн Токсик Ивент». Мальчишки иногда ужасно придираются к таким вещам. Она вспоминает, как однажды в Сейле Тристан Вудс, правда уже изрядно набравшийся, заплакал — заплакал, — когда она призналась, что не разделяет его музыкальных пристрастий.

Может, она перестаралась с косметикой. Может быть, яблочно-зеленые тени чересчур броские для понедельника. А может, все дело в том, что она нищая дочь психованного параноика, который работает мусорщиком и не в состоянии даже заплатить за квартиру, — ну ни дать ни взять роман Диккенса. Или может быть, всего лишь может быть, Ева раскрылась перед ним настолько, что он почувствовал скорбь, засевшую в самой глубине ее души и тщательно упрятанную под маской бесшабашного сарказма.

А может быть, это из-за того, что она, кажется, стала отвечать ему взаимностью.

Третья попытка.

— Роуэн?

Ева опускает глаза на ковер, заканчивающийся у порога туалета.

Ужасный ковер, старый и истоптанный, а этот вычурный рисунок больше подходит для зала с игровыми автоматами — если смотреть на него слишком долго, начинает кружиться голова. Однако сейчас ее беспокоит не рисунок. А темное мокрое пятно, медленно выползающее из-под двери. Которое, соображает она, очень даже может быть кровью.

Ева осторожно открывает дверь, готовясь к самому худшему — увидеть Роуэна распростертым на полу в луже крови.

— Роуэн? Ты там?

Лужа крови бросается в глаза даже раньше, чем дверь открывается полностью, но все не так, как Ева себе представляла. На полу валяются осколки, как будто бы разбилась бутылка вина, но жидкость для вина слишком густая.

И такое ощущение, что тут кто-то есть.

Тень.

Движение. Кто-то, кто двигается слишком быстро, чтобы его заметить, и прежде чем Ева успевает понять, что к чему, чья-то нечеловечески сильная рука хватает ее и затаскивает в туалет.

Из-за резкого рывка в легких не остается воздуха, способность кричать возвращается к ней только через пару секунд. Она успевает увидеть мужское лицо, но внимание ее приковано к его зубам — то есть и не зубам вовсе, а…

За то мгновение, пока он тащит ее к себе, на фоне общей паники лишь одна ясная мысль вспыхивает в ее сознании. Папа был прав.

Крик наконец срывается с губ, но уже слишком поздно.

Он крепко обхватил ее рукой, и она чувствует, что эти неправдоподобные зубы уже совсем близко. Ева сопротивляется изо всех своих жалких сил, лупит его по голеням, пытается на ощупь вцепиться в лицо, извивается всем телом, как рыба на крючке.

—  А ты дерзкая. — Он дышит ей в ухо. — Прямо как мамочка.

Ева снова кричит, в отчаянии глядя на открытые двери пустых кабинок. Он касается ее кожи, пронзает шею. Каждый атом ее существа неистово борется за жизнь, не желая разделить судьбу матери.

Жалость

На полет от Бишопторпа до Тёрска Уилл потратил меньше минуты, а уж найти кинотеатр в маленьком безжизненном городке тем более ничего не стоило.

Он приземлился на крыльце и зашел внутрь, собираясь направиться прямо в зал, но в фойе уловил запах крови Хелен, который привел его в туалет.

А там он столкнулся наяву с самым страшным из своих кошмаров. Абсолютная и безупречная мечта той ночи в 1992-м, самое сладкое и чистое, что было у него в этой жизни, разбито и расплескано по грязному полу. Это было выше его сил. Какое-то время он просто стоял и смотрел, не веря собственным глазам, на плавнички разбитого стекла, вздымающиеся из крови Хелен.

А потом появилась девчонка. Дочка Коупленда. Наверное, ее мамочка в этом возрасте выглядела так же. И тот же страх в глазах.

Уилл схватил ее, потому что не осталось никаких причин не делать этого. Сейчас, сию секунду, впиваясь в нее зубами, он не отрывает взгляда от кровавой лужи на полу. Но потом закрывает глаза.

И снова оказывается в озере крови, на сей раз даже без лодки. Он просто плывет под водой.

Под кровью.