Страница 49 из 69
Все ясно! Хибарка была такая, какие обычно рисуют дети. Коробка с невысокой двускатной крышей. А если посмотреть спереди, получается квадрат с треугольником наверху. Так вот скаты крыши по сторонам треугольника не обрывались резко, а как бы загибались вниз. Наверно, таким образом стену защищали от воды, льющейся с крыши. Кажется, это называется стреха – или нет? Точно не помню. Ладно, пусть будет стреха. Так вот, за стрехой этой самой было небольшое пространство, снаружи невидимое. Я сунула туда руку и нащупала что-то жесткое. Какой-то ящичек.
Я хотела что-то крикнуть, но горло перехватило. Язык вдруг стал огромным и шершавым. С трудом переведя дыхание, я вытащила ящичек из дыры.
Когда Светка обнаружила на обороте синего кулона значки, она завопила «есть», и я вспомнила бессмертное творение Ильфа и Петрова. Тогда это воспоминание было несколько преждевременным, потому что расстояние действительно было указано. Но теперь, когда первый радостный шок прошел, я снова вспомнила шкатулку с пластинкой мастера Гамбса. Уж больно ящичек был для графских сокровищ невелик. И неказист. Больше похож на облезлую и местами проржавевшую жестяную коробку от чая. Я подергала крышку, она не поддавалась, хотя никакого замка не наблюдалось.
Прыгать вниз было высоковато. Я бросила коробку прямо в руки жадно ахнувшей Светки, сползла на животе к краю сенника, снова поцарапавшись, повисла на руках и спрыгнула, отбив пятки и едва не сбив с ног Светку. Впрочем, она этого даже не заметила, поскольку изо всех сил дергала крышку. Смотреть на нее было, мягко говоря, неприятно. И еще бегущей строкой пробежала мысль, что вряд ли она со мной поделится. Хотя, если хорошо подумать, на графские драгоценности я имею не меньше прав, чем она. И не больше. А если точнее, то вообще никаких. Я вдруг представила себе сценку, как мы деремся из-за сокровищ, катаясь по полу и вырывая друг у друга волосы. Довольно противная получилась сценка. Совсем не смешная.
Судорожно прижимая к себе коробку, Светка озиралась по сторонам, соображая, чем можно было бы поддеть крышку. На глаза ей попалась бутылка. Не выпуская коробку из рук, она схватила ее и ударила о край лавки. Брызнули осколки. Прежде чем я успела ее остановить, Светка схватила один из них, самый большой, и сунула его в щель. Результат, как говорится, не заставил себя долго ждать. Стекло хрустнуло, по Светкиной ладони побежала струйка крови. Она ойкнула, затрясла рукой, но коробку по-прежнему прижимала к себе – одной левой.
- Дай сюда, - я протянула руку к коробке, но Светка, зло прищурившись, отскочила в сторону.
- Не отдам! – прошипела она.
- Дура, руку покажи!
- Отойди от меня!
Я пожала плечами, стряхнула с лавки осколки стекла и села, глядя, как Светка продолжает сражаться с «ларцом». Руку она, похоже, порезала основательно: кровь капала ей на штаны, на пол, но Светка уже не обращала на это внимание. Глаза ее стали совершенно безумными, и я даже испугалась, а что, если, открыв коробку и, обнаружив драгоценности, она меня с дури придушит? Конечно, я так просто не сдамся, но сумасшедшие бывают настолько сильными, что и крепкий мужик может не сладить. Теперь я окончательно уверилась, что врачи сделали большую ошибку, выпустив Светку из психбольницы.
Наверно, надо было плюнуть и уйти. Дальнейшие события показали, что действительно надо было, но я испугалась, что Светка воспримет мои телодвижения как попытку посягнуть на драгоценный сундук. Мало ли что придет ей в башку. Поэтому я продолжала сидеть и смотреть на ее борьбу. Да и любопытно все же было.
Окончательно потеряв терпение, равно как и человеческий облик, Светка принялась молотить коробкой о косяк двери. Дом заходил ходуном. Еще не хватало только, чтобы эти руины похоронили нас под собой. Вот тут мне стало по-настоящему страшно. «Господи!» – зашептала я, и в этот момент коробка, не выдержав издевательств, сломалась. Не выдержавшая испытания временем и грубой силой, крышка отлетела в сторону. Что-то посыпалось и заскакало по полу.
- Мое! – завопила Светка, делая гигантский прыжок, и шлепнулась на пол, прикрывая что-то животом.
Я нагнулась и подняла с полу монету. Монета была грязная, но, кажется, золотая. А может, и медная, не знаю. Я плохо разбираюсь в таких вещах. Но, похоже, царской чеканки – с орлом.
- Что... это?.. – потрясенно прошептала Светка, приподнявшись.
Кроме монет на полу ничего не было. Совсем небольшая кучка. Штук двадцать, не больше. Светка шарила руками по полу, словно надеясь, что драгоценности могли куда-то укатиться, завалиться. Ничего не обнаружив, она с глупым видом потрясла коробку. Из нее выпала какая-то пожелтевшая бумажка, только и всего.
- А где же...
- Нету! – усмехнулась я и взяла у нее из рук бумажку. – Вот и все графские сокровища. Граф пошутил.
- Не может быть, - шлепала губами Светка. До сих пор я толком не представляла, что значит «побелевшие губы», а вот теперь увидела. Действительно, почти белые. Да и сама Светка была бледная, как накрахмаленная льняная скатерть. Даже с голубоватым отливом.
- Не переживай! – я едва сдерживала рвущееся наружу злорадство, хотя доля разочарования все же была, что тут скрывать. – Сколько там этих монеток? Двадцать или больше? Если это царские червонцы, то на ремонт квартиры вполне хватит. Успокойся, я на них не претендую.
Я развернула листок и прочитала вслух выцветшие машинописные строчки:
«Из приказа Командующего войсками Тамбовской губернии № 0116 от 12 июня 1921 г.:
ПРИКАЗЫВАЮ:
1. Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами, точно рассчитать, чтобы облако удушливых газов распространилось по всему лесу, уничтожая все, что в нем пряталось.
2. Инспектору артиллерии немедленно подать на места потребное количество баллонов с ядовитыми газами и нужных специалистов.
3. Начальнику боевых участков настойчиво и энергично выполнить настоящий приказ.
4. О принятых мерах донести.
Командующий войсками Тухачевский,
Начальник штаба войск Генштаба Какурин».
- Ни фига себе! – присвистнула я, от неожиданности шлепнувшись обратно на лавку. – Слышишь, Светка?
Но она только рукой махнула, тупо глядя на кучку монет.
Не так давно у нас дома разгорелся спор на тему, которая, как я полагала, уже со всех сторон была обспорена в середине 80-х, когда только начали узнавать правду о репрессиях и лагерях. Лешка привел с собой двоих сослуживцев, мы пили чай с пирожками, болтали о том, о сем. Я в тот день как раз провела очередной набег на мемориальные сайты, тщетно разыскивая в расстрельных списках того самого родственника, о котором потом рассказывала Евгению. Так уж вышло, что разговор коснулся и этого, слово за слово – и началось такое... Один из Лешкиных приятелей с пеной у рта доказывал, что все поголовно репрессированные пострадали безвинно. Ну, может, за редким исключением, вроде Ежова и прочих. Другой вопил, что ничего подобного, все это было оправдано тяжелым положением страны, что Сталин был молодец, вот тогда был порядок и дисциплина, а если уж и случались иногда какие-то перегибы, то что делать – лес рубят, щепки летят. «Вот взять Тухачевского! – кипятился первый, по имени Сережа. – Таких командиров расстреляли! Поэтому и начало войны такое ужасное для нас было». «Да еще неизвестно, что было бы, если бы его и других таких же не расстреляли! – вопил Саша. – Может, вообще от армии ничего не осталось бы!»
Я робко напомнила о том, что Тухачевский творил в Польше и на Украине, и тут на меня набросились оба. Причем уже оба доказывали, что террор был не только оправдан, а просто необходим. А на самом-то деле Тухачевский герой и умница. «Был сначала, - добавил Саша. – А потом...»
Вот вам и герой, вот вам и умница. Про то, как целые семьи с маленькими детьми во время антоновщины брали в заложники и беспощадно расстреливали, мне уже приходилось читать. И не просто беллетристику какую-нибудь, а с документами, фотографиями, свидетельствами очевидцев. Но такое... Я решила, что непременно этот приказ сохраню и при первой же возможности суну под нос и Сереже, и Саше. Пусть полюбуются.