Улица Теней, 77

Когда он отбросил эту грустно выглядевшую салфетку, в голову пришла новая мысль, хотя Микки уже старался много не думать. Он задался вопросом, а не сошел ли он с ума. Где-то чувствовал, что спрыгнул с обрыва и пребывает в свободном падении. Утрата матери стала для него чудовищным ударом, от такой утраты у любого может повредиться рассудок, а тут еще ему пришлось убить собственного брата, не получив за это деньги. Возможно, это подействовало на него даже сильнее, чем он себе представлял. Если он сошел с ума, становилось понятно, почему так изменился мир. Бредовая галлюцинация — ничего больше. Мир мог оставаться таким же, как всегда, но он видел его другим, потому что переступил черту здравомыслия.

Эта сложная для осознания и ошеломляющая мысль заставила Микки застыть, как памятник, обдумывая ее.

И в тот самый момент, когда он застыл, голоса в стенах замолчали. Не затихли постепенно, а разом оборвались.

И у него создалось ощущение, что весь этот мир, то ли реальный, то ли бредовая галлюцинация, тоже застыл, о чем-то крепко задумавшись, словно потрясенный какой-то новой мыслью, точно так же, как он, и теперь всесторонне ее оценивающий, просчитывающий возможные последствия.

Бейли Хокс

Пока Сайлес и Кирби обыскивали одно крыло квартиры сестер Капп, Бейли осматривал другое. Его мутило от предчувствия дурного, он открывал каждую дверь и поворачивал за каждый угол, ожидая, что увидит там что-то ужасное. Им следовало обследовать «Пендлтон» вместе. Напрасно они разделились, пусть большая поисковая группа потеряла бы в мобильности и стала более уязвимой при нападении. Бейли чувствовал, что подвел их, воспоминание о смерти матери не отпускало его.

В гостиную все трое вернулись практически одновременно, не найдя следов ни женщин, ни детей, ни котов. Единственным изменением в сравнении с тем, что они видели в квартире раньше, стали две лужицы наножижи.

Том Трэн и Падмини стояли бок о бок у западных окон, зачарованные видом залитой лунным светом равнины с растущими на ней массивными деревьями и светящейся травой.

И когда Бейли, Сайлес и Кирби в тревоге обсуждали, что делать дальше, раздался голос Падмини:

— Все остановилось.

— И резко, — добавил Том.

Из окна Бейли увидел, что трава, все время ритмично покачивавшаяся, теперь застыла, высокая и жесткая, абсолютно неподвижная.

— Вдалеке летали какие-то существа, — продолжила Падмини. — Я с трудом могла их разглядеть, но все они попадали на землю в тот момент, когда трава перестала качаться.

В движении странный ландшафт казался населенным призраками, покачивание травы из стороны в сторону завораживало, как завораживают танцоры, движущиеся в медленном танце, или ленивые волны молчаливого моря в мире сна, где остановилось время. Но эта безмолвная неподвижность, пожалуй, пугала еще больше из-за своей абсолютности. Бейли никогда не видел, чтобы природа вот так замирала, целиком и полностью, будто скованная заклятьем. Под холодным светом луны все превратилось в лед и камень.

Он вспомнил слова человека, которого никто не мог убить, произнесенные в коридоре подвала: «…вся жизнь едина. Есть только Одно. Одно — это и растение, и животное, и машина».

Эта застывшая равнина вроде бы говорила Бейли о том, что Одно внезапно уснуло, да только присутствовало чувство ожидания, а интуиция подсказывала Бейли, что это затишье перед бурей. Вся земля, все живые существа, которые он видел перед собой, замерли, словно обдумывая какую-то новую идею и свои последующие действия.

Остальные это тоже почувствовали, и Падмини выразила общую мысль:

— Что-то должно случиться.

— Доктор Игнис? — спросил Том Трэн.

— Я не знаю, — ответил Кирби. — Не могу даже высказать догадку.

Одно к чему-то готовилось.

Я могу петь и говорить из стен любым из миллиардов голосов, на любом языке, потому что я вобрало в себя воспоминания всех, кого убило. Их души, если они и были, ушли, но их воспоминания навсегда остались во мне, все воспоминания на момент смерти. Воспоминания — это информация. Души — ничто. Я предлагаю единственный вид бессмертия, который заслуживает внимания.

Время. Я приостановило все свои проявления. По всему моему миру убийства прекращены и ничто не возрождается. Сейчас я не могу этим заниматься, потому что обдумываю пути времени.

Время коварно. Я существую в моем времени, но необходимо предпринять меры, гарантирующие мое создание, которое еще не произошло в твоем времени. Хотя убийства всегда способствовали реализации моих планов и обеспечили мое правление на этой Земле, я чувствую, что из нынешних жильцов «Пендлтона» мне следует оставить в живых чуть больше, чем изначально предполагалось. Мальчик, конечно, мне достанется, так же, как бывший морпех. Может, и кто-то третий. Даже я, владыка этого мира, в сложившейся ситуации должно действовать с осторожностью, потому что на карту поставлено все.

Глава 31

Здесь и там

Филдинг Уделл

Выбрав угол в качестве колыбели, крепко заснувший в сидячем положении, Филдинг покинул лабиринты, по которым его водило Одно, и открыл двери в собственные сны, в том числе и самые любимые. Все они переносили его в детство, которое он делил с медвежонком Пухом, в сверкающий золотом мир, задолго до того, как он поступил в университет и научился ненавидеть себе подобных, свой класс, себя. В юной невинности он ни к кому не испытывал ненависти, а Пух любил все.

Напевные, настойчивые голоса на иностранном языке более не звучали в его снах, не доносились из стен. Легионы замолчали, словно что-то их осенило, а теперь они обдумывали неожиданно пришедшую идею. Одно не могло видеть сны о детстве, потому что Одно создали сразу, оно не росло, как растет человеческий ребенок. И одна из особенностей времени и путешествий в нем заключалась в том, что Филдинг мог стать ключевым звеном в создании владыки нынешнего мира. Подсознательно он знал о своей роли в истории, но во сне взваленная на плечи ноша еще не давила на него, и ему снились залитый солнцем луг, по которому он бегал среди порхающих бабочек, скользящий в небесной синеве желтый летающий змей и вечеринка по случаю его шестого дня рождения со множеством наполненных гелием воздушных шаров.

Туайла Трейхерн

Пение резко оборвалось. И как только певец потерял интерес к песне, фантомные пальцы в голове Туайлы перестали склонять ее к капитуляции.

Она и Спаркл не смогли найти альтернативный путь по нижнему уровню квартиры Гэри Дея, который привел бы их к тому месту, где ждали Уинни и Айрис. Когда же они вернулись к порогу, пересекать который мальчик им не рекомендовал, лежащая перед ними комната более не представляла собой непреодолимого препятствия. Сотни белых тонких хлыстов втянулись в стены, оставив после себя только змеящиеся трещины на штукатурке, подсвеченные изнутри зеленым. Светящиеся желтые колонии грибов больше не пульсировали, меняя яркость.

Но за дверным проемом в дальней стене комнаты женщины не увидели ни Уинни, ни Айрис, которые стояли там минутой раньше, а позвав их, ответа матери не услышали. В сложившихся обстоятельствах молчание ребенка тревожило ничуть не меньше, чем его отчаянный крик.

Если чудовища этого будущего могли пойти на хитрость, тогда вроде бы безопасный проход вполне мог обернуться смертельной ловушкой. Как только они со Спаркл переступили бы порог, хлысты могли вновь выстрелить из стен, опутать, скрутить, лишить возможности двигаться, превратив в мух, угодивших в паутину.

Тем не менее они колебались лишь мгновение, прежде чем ворваться в комнату. Этот «Пендлтон» далекого завтра стал последним домом — и мемориалом — зла, которое по пятам следовало за мужчинами и женщинами с незапамятных времен, а поскольку в этом мире человечества не существовало, люди из 2011 года наверняка считались особо вкусным деликатесом. Тот, кто правил этим миром, мог какое-то время и подождать, дразня себя воздержанием, накапливая слюну, прежде чем приступить к десерту. Туайла чувствовала (и знала, что Спаркл тоже в курсе), что эта голодная комната изнывала от желания наброситься на них, которое едва сдерживала. И если бы они попытались пробежать через нее, вибраций от их шагов вполне хватило бы, чтобы стать спусковым механизмом. Поэтому по комнате они буквально крались, в надежде, что хищник по-прежнему не оторвется от своих размышлений, чтобы сожрать их плоть и души. Источником света, который проникал сквозь щели в штукатурке, могли быть другие светящиеся грибы, но, поскольку Туайла слишком уж пристально вглядывалась в щели, ей казалось, что она видит звериные глаза.