Улица Теней, 77

Блэндон по праву относился к ублюдкам. Ему полагалось сидеть в тюрьме, но он купил себе свободу, наняв адвокатов, которые носили костюмы стоимостью в пять тысяч долларов. Несомненно, он также пригрозил, что половина его политической партии сядет вместе с ним, если они не дернут за веревочки своих марионеток-прокуроров и марионеток-судей, чтобы «Маппет-шоу», именуемое правосудием, следовало написанному им сценарию.

Служба в полиции превратила Девона в циника.

С густыми седыми волосами и лицом, которое прекрасно смотрелось бы на древнеримской монете, Блэндон по-прежнему выглядел сенатором и, вероятно, полагал, что благодаря одной только внешности может рассчитывать на уважение, которое выказывалось ему до того, как он обесчестил занимаемый им пост. Держался он всегда холодно, пренебрежительно, нагло, а сейчас ему определенно требовалось вырвать волосы из ушей. Эта мелочь зачаровала Девона, который всегда предъявлял очень высокие требования к внешнему виду и стремился им соответствовать.

За прошедшие годы Блэндон выпил так много, что у него выработался иммунитет к видимым признакам опьянения. Он более не выдавал свое состояние заплетающимся языком или нетвердой походкой. Крепко набравшись, он не пошатывался, шагал, расправив плечи и еще выше задирая подбородок. Поэтому о количестве принятого на грудь говорили безупречность осанки и гордо вскинутая голова.

Норман Фикксер, ночной консьерж, открыл замок внутренней двери вестибюля. Монитор контроля дверей отреагировал звуковым сигналом.

Хотя Блэндону полагалось сидеть в тюрьме, а не жить в ультрадорогом кондоминиуме, ему тем не менее принадлежала одна из квартир. И, как любой резидент, он имел право на уединение, даже когда находился в местах общественного пользования «Пендлтона». Девон Мерфи никогда не следил — посредством камер наблюдения — за живущими в доме ни в коридорах, ни в лифтах. Исключение делал лишь для бывшего сенатора, который мог выкинуть какой-нибудь фортель.

Однажды, пройдя вестибюль и оказавшись в коридоре первого этажа, сильно набравшийся Блэндон более не мог гордо вышагивать, а потому опустился на четвереньки и пополз к северному лифту. На четвереньках же он выполз из лифта на третьем этаже. В другой раз, тоже вернувшись далеко за полночь, он уверенно проследовал мимо лифта, повернул за угол в северное крыло, внезапно потерял ориентировку, открыл дверь комнаты, где переодевались консьержи, и, очевидно спутав ее с ванной комнатой, помочился на пол.

После того случая комнату, в которой переодевались консьержи, всегда запирали, когда ею не пользовались.

В этот день Блэндон достаточно легко нашел лифт и вошел в кабину с достоинством короля, поднимающегося в королевскую карету. Он нажал кнопку третьего этажа, когда двери сомкнулись, бросил короткий взгляд на камеру наблюдения, а уж потом, с крайним презрением на лице, оглядел птичье-облачное великолепие.

Бывший сенатор написал два длинных письма в ассоциацию владельцев квартир, критикуя росписи на стенах и потолке лифта с позиции знатока живописи, каковым полагал себя. Совет директоров, в который входил как минимум один истинный ценитель искусства, нашел эти письма пренебрежительными, конфронтационными, вызывающими тревогу. Службу безопасности попросили следить за поведением Эрла Блэндона в лифте, если он возвращался домой навеселе, из опасений, что он может повредить роспись, но именно попросили, а не дали прямое указание.

Теперь же, когда кабина лифта миновала второй этаж, случилось что-то беспрецедентное. На лице сенатора отразилось крайнее изумление… а в следующее мгновение по экрану побежали полосы помех, полностью скрыв кабину лифта. Такого никогда раньше не бывало. И с пятью остальными экранами, на которые выводились «картинки» двадцати камер, произошло то же самое. Система наблюдения ослепла.

Одновременно Девон услышал барабанную дробь, приглушенную, странную, на пределе слышимости. А через подошвы туфель почувствовал вибрацию бетонного пола, синхронизированную с барабанной дробью.

Он не встревожился, потому что датчики контроля дверей и окон по-прежнему работали, а на пульте горели только зеленые индикаторные лампочки. Никто и нигде не пытался проникнуть в «Пендлтон». Если бы барабанная дробь стала громче, а вибрация усилилась, тогда недоумение Девона могло бы перерасти в предчувствие чего-то дурного.

Но барабаны по-прежнему едва слышались, а где-то через полминуты смолкли. Одновременно прекратилась вибрация и помехи исчезли с плазменных экранов, уступив место «картинкам», которые передавали на них камеры наблюдения.

Камера лифта имела широкоугольный объектив, и установили ее в дальнем углу кабины, так что показывала она кабину целиком, включая и двери — закрытые. Эрл Блэндон уже покинул кабину. Вероятно, она прибыла на третий этаж и бывший сенатор вышел из нее.

Девон переключился на камеру, установленную в коротком коридоре, в который выходили двери квартир «3-А» и «3-В», потом на ту, что обслуживала длинный коридор северного крыла. Эрла Блэндона не увидел. Тот жил в первой по ходу квартире в этом крыле, «3-Г», окна которой выходили во двор. Вероятно, бывший сенатор вышел из лифта, завернул за угол и скрылся за дверью своей квартиры за тот период времени, когда видеонаблюдение не работало.

Девон просмотрел «картинки» всех двадцати четырех камер. Общественные помещения «Пендлтона» пустовали. Кондоминиум мирно спал. Вероятно, выше подвала бой барабанов и вибрация остались незамеченными, а если кто от них и проснулся, то не настолько встревожился, чтобы выйти из квартиры и выяснить, что к чему.

Глава 3

Бассейн в подвале

Поднявшись в четыре утра, как сегодня, или после работы, Бейли Хокс предпочитал плавать, включив только подводные лампы подсветки. Если все помещение куталось в темноту, бассейн напоминал огромный сверкающий драгоценный камень, а отсветы от ряби на поверхности крыльями летали по выложенным белыми керамическими плитками стенам и потолку. Приятное тепло воды, терпкий запах хлорки, ритмичные удары рук по воде, мягкий шелест волн, ударяющих в светло-голубые плитки… Напряженное ожидание очередного рабочего дня — он торговал акциями на фондовом рынке — и последующей душевной усталости уходило, когда он плавал.

Бейли поднимался до зари, чтобы сделать зарядку, позавтракать и сесть за стол к тому моменту, когда открывалась биржа, но не ранний подъем служил причиной усталости, которую он ощущал вечером пятницы. День, в течение которого он инвестировал деньги других людей, иной раз мог измотать его ничуть не меньше, чем проведенный на поле боя, в период службы в морской пехоте. В свои тридцать восемь он уже шесть лет работал независимым управляющим частными активами, а до этого, закончив военную карьеру, три года набирался опыта в одном из крупнейших инвестиционных банков. В первый год работы в банке он думал, что постепенно, по мере того как успехи добавят ему уверенности, на него будет все меньше давить ответственность за сохранение и приумножение средств клиентов. Но эта ноша никак не становилась легче. Деньги определяли степень свободы. Если он терял часть чьих-то инвестиций, то в чем-то ограничивал свободу этого человека.

В отрочестве мать называла Бейли «мой защитник». Но защитить он ее не смог, и эта неудача занозой сидела в сердце, не давая покоя все последующие годы. Вытащить эту занозу он не мог. И полагал, что искупить свой грех можно только одним: верной службой другим людям.

Проплыв бассейн в пятый раз, он встал на дно и повернулся к дальнему концу длинного прямоугольника сверкающей воды, где в воду спускались ступени. Глубина бассейна в самой глубокой точке составляла пять футов, рост Бейли — шесть футов и два дюйма, так что вода доходила ему до плеч, когда он привалился спиной к стенке, отдыхая перед тем, чтобы еще пять раз проплыть бассейн.

Он откинул мокрые волосы с лица… и увидел что-то черное, направляющееся к нему под водой. Он не видел, чтобы кто-то входил в бассейн после него. Рябь на поверхности и игра света и теней не позволяли рассмотреть приближающуюся фигуру. Продвижение под водой требует бóльших усилий, чем на поверхности, так что скорость уменьшается, но этот пловец очень уж напоминал торпеду. Затрачиваемая энергия требовала от пловца вынырнуть на поверхность и глотнуть воздуха до того, как он преодолел бы все сто футов длины бассейна, но этот пловец чувствовал себя под водой как рыба.