Пограничник

— Но я не знаю, где они находятся, — сказал Иван.

— Я покажу, — сказал отец Иоанн. — Но будь готов: не все пойдут за тобой, а из тех, кто пойдет, не все дойдут. Будь терпелив.

— Но куда вести мне их, если везде разруха и кругом бродят голодные твари?

— Веди их в храм, куда ты привел Веронику и Павла. И не бойся атомных станций. То, что взорвалось, взорвалось, а остальные прежде времени не взорвутся.

Но Иван задумался. Ему в голову пришел новый вопрос. Кто сидел сейчас перед ним? Кто ему обещал награду? И за что?

Кошка опять чихнула и, кажется, снова подросла.

Отец Иоанн тихо улыбнулся в бороду.

— Твое сомнение понятно. Верно, не всегда тот, кто кем-то называется, является таковым. Всегда лучше проверить. А чтобы не оставалось сомнений, поднимись еще раз наверх, открой дверь и посмотри.

Иван нерешительно встал и пошел наверх.

Вернулся он потрясенный.

— Я все понял, — сказал он. — Я еще подожду. Я приведу людей.

— Молодец, солдат, — сказал отец Иоанн Ивану. — Молодец. Впрочем, какой ты теперь солдат, ты — Пограничник. Будешь работать на границе — на границе этого мира и того. Переводить людей от зла к добру.

Иван твердо взглянул в мудрые глаза старца.

— Я готов!

И в тот же миг, словно только и ожидая его слов, белая кошка выгнулась дугой, фыркнула и превратилась в огромного сияющего льва. Тесно стало в коморке отца Иоанна от света, исходившего от ослепительного животного. От удивления Иван едва не свалился со скамейки. За спиной льва колыхались шесть прозрачных блистающих крыльев. Лев потянулся, цепляя мощными алмазными когтями плетеную дорожку, покрывающую пол, потерся, словно малый котенок, о ноги отца Иоанна.

Отец Иоанн подошел к высокому, под потолок, окошку, открыл его с легким стуком, и сияющий лев одним прыжком вылетел наружу, сверкая крылами, оставившими за собой легкий звон серебряных колокольчиков.

Иван не сразу пришел в себя. Отец Иоанн, увидев его замешательство, подмигнул ему и ободряюще улыбнулся.

— Мне пора? — спросил Иван.

— Сейчас! — старец поднял вверх палец. — Подожди еще минуту.

Он прошел в угол, к старому сундуку, приоткрыл его и извлек какой-то предмет, завернутый в чистую холстину.

— Кажется, ты его неосторожно потерял. Впредь будь осторожней… — и он протянул Ивану наконечник копья Святого Георгия. Иван благоговейно принял святыню из рук отца Иоанна, даже не спросив, как наконечник оказался у него.

Старец положил обе руки на плечи Ивана, заглянул в лицо.

— Иди, друг мой, иди!

А когда Иван повернулся, чтобы выйти в низенький проем, отец Иоанн спросил его:

— Скажи мне, что ты там видел? Марию?

Иван улыбнулся.

— Ее тоже зовут Мария… — тихо сказал он. И вышел.

На крыльце стоял его дробовик и лежали сумки со снаряжением. А может, это был другой дробовик и другие, просто похожие, сумки. Ивану было все равно. Он и сам был сейчас другим, только похожим на прежнего.

Он вышел в осенний пронзительно-солнечный день. Лучи косо падали в сад из-за белых облаков, золотая листва трепетала на ветру. Иван в блаженстве смотрел, как ветер отрывает от веток клена невесомые листья и медленно кружит их в чистом голубом воздухе. Он ощущал все ароматы — запах листвы, можжевельника, теплой пыли на подметенной дорожке у храма, запах сосновой коры и прелой хвои, запах дождя и еле слышный аромат подвядших хризантем, отцветающих у крылечка. Иван надел разгрузку, подтянул ремни, проверил дробовик, помедлил еще немного и сошел с крыльца на землю. Только сейчас он понял, что каунтера на руке больше нет. Иван был свободен от прошлого. Он не обернулся и поэтому не прочитал вытертой золоченой таблички у дверей. На ней еще можно было разобрать буквы: «Храмъ во имя святаго апостола Иоанна Богослова». И сразу же на него навалилась тьма…

— Ива-а-ан! — тонкий детский крик разрезал плотную тишину ночи. Послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и на крыльце появился маленький золотоволосый мальчик. Сияние волос в свете, который хлынул из распахнутых дверей, можно было принять за нимб святого.

— Ива-ан! Ты где?

— Нет его, Павлик, нет! Ты чего? — тоненькая высокая девочка вышла на крыльцо, зябко передернула плечами, а потом потянула мальчика внутрь храма. — Тут холодно, пойдем…

— Но, Ника, я видел его.

— Тебе показалось, — мягко ответила Вероника, — просто тебе хочется, чтобы он был с нами. Знаешь, мне тоже иногда этого хочется…

— Но тело так и не нашли, — возразил сестре Павлик.

— Не нашли… — вздохнула Вероника.

— Он спас нас, — серьезно сказал Павлик, глядя в темноту.

— Да, спас, — согласилась Вероника. Она погладила брата по голове, утешая.

— Спасибо тебе, Иван, — прошептал мальчик, оборачиваясь назад, в темноту, — спасибо…

Вероника обернулась на темный лес, помедлила, словно ждала кого-то.

А потом увела Павлика внутрь.

Они не видели, как из темноты огромными желтыми сияющими глазами на них смотрит белый шестикрылый лев. Он подождал, когда стихнут за дверями детские шаги, и взмыл в воздух…

В почерневшей эмалированной кружке на маслянистой поверхности крепкого чая плавали чаинки. Федор посмотрел в кружку, наклонив ее к подвешенной к потолку керосиновой лампе, любуясь и предвкушая удовольствие от хорошего чая, — от чая! — не от мерзкого чафе, потом отхлебнул и расслабленно откинулся на спинку венского стула. Этот стул он притащил сюда из здания управы в первый же день после Катастрофы. Ничего больше не взял, ничего больше не приглянулось, кроме ажурного орехового стула с тонкими изогнутыми ножками и причудливой спинкой. Для Федора этот стул олицетворял все то роскошное, дорогое и недоступное, что только было в том, прежнем, мире. Изящная вещица, совсем не предназначенная для работяг. Плевать. Теперь нет ни бедных, ни богатых, теперь он, Федор Сипатый, он же Федор Косоротов, отпахавший двадцать лет проходчиком на шахтах «Уралэнергокомплекса», может выбирать любую мебель. Вот только она ему не нужна. Никакая не нужна, кроме этого стула.

Нет, Федор был бы не против пожить там, в управе, но теперь в ней было небезопасно — большие окна было сложно защищать, а уж что говорить о стеклянных стенах вестибюля! Нет, там, если бы они остались на третьем этаже и забаррикадировали лестницы, они бы не продержались и двух дней. Не то что в бытовках, с низким входом и маленькими окнами, которые ничего не стоило заколотить. Черный вход они завалили диванами, шкафами и металлическими кабинками из раздевалок. Перетаскали сюда продукты из столовой и все, что могли найти полезного в управе. Они могли бы продержаться здесь очень долго, если бы не одно «но»: за водой приходилось ходить на родник. Вчера с родника не вернулся Петро — двадцатипятилетний электромонтер, работавший в другой смене. Хватились его через час, и взрывник Витек вызвался сходить посмотреть, что случилось. Петруху он так и не нашел. Видать, сгинул парень в лесу, в пасти «суперволков». Сожрали. Жаль. Людей и так осталось совсем мало — каждый человек на счету. С другой стороны, одним голодным ртом меньше. Федор допил крепкий чай из трофейной заварки, найденной в управе, в столе одного из замов гендиректора, поставил кружку на стол, с неожиданной брезгливостью посмотрел на него.

Стол был заставлен грязной посудой, пустыми бутылками из-под дорогого алкоголя — это мужики приволокли запасы из бара генерального, вонючими окурками, которые гасили кто в тарелке, а кто прямо о столешницу. В комнате пахло подпортившимся съестным, кислым, тяжелым запахом дешевого табака и немытых человеческих тел.

— Эй ты, малахольная! Иди-ка со стола убери! Хоть какой-то толк от тебя будет… — крикнул он в сторону раздевалки. За дверью раздался шорох, потом она тихо отворилась, и в комнату вошла Олечка Пататова — дочка одного из замов.

Федор поморщился. Почему из всех особей женского пола, которые работали или жили при руднике, уцелела именно она? Не женщина, а недоразумение: в свои тридцать два года выглядит на четырнадцать, худа как беспризорник, волосы как солома, очки, ни кожи ни рожи, и все время что-то рисует. Художница, блин.