Страница 7 из 116
«Как другим женщинам подавай кольца и броши, так ей нужны обманки».
Обманки. Иллюзия и ложь для Генри были синонимами. Искусство и иллюзии были ложью. Украшательством. Вот здесь я с ним не совпадала, здесь у нас было полное расхождение во взглядах. Но я молчала. Ведь он был человек страдающий. У него в боку торчала бандерилья, отравленная стрела, нечто такое, от чего он не мог избавиться. И иногда он кричал: «Да может быть, здесь ничего и нет! Может быть, вся тайна в том, что нет никакой тайны! Может быть, она пустышка и вовсе нет никакой Джун!»
«Но подождите, Генри, как может пустая женщина обладать такой витальной силой, как может пустая женщина заставлять человека страдать бессонницей, возбуждать такое любопытство? Как может пустышка заставить других женщин бежать прочь, как вы мне рассказывали, отрекаться в ее пользу?»
Он замечал, что я смеюсь над банальностью его вопросов. В какой-то момент он посмотрел на меня почти враждебно.
А я сказала: «Мне кажется, что вы задаете Сфинксу неправильные вопросы».
«А как бы спросили вы?»
«Я бы не стала копаться в секретах, в обманах, во всех этих тайнах, не стала бы собирать факты. Я бы сконцентрировалась на том, почему они так ей нужны. Какой страх заставляет ее?»
И тут-то я почувствовала, что Генри ничего не понял. Он великий коллекционер фактов, а их суть нередко ускользает он него.
Вот его записи к будущему роману:
«Джун притаскивает в мастерскую целую сокровищницу антикварных штучек, рисунков, статуэток вместе с гуманными россказнями о том, как они приобретены.
Совсем недавно я узнал, что она получила прекрасную вещицу от Цадкина, сказала мне, что обязательно ее купит, но, разумеется, этого никогда не произойдет. Она использует хлебный мякиш как салфетку, она может завалиться спать на не расстеленную постель, не сняв обуви. Как только у нее появляются хоть какие-то деньги, Джун покупает деликатесы, клубнику зимой, икру и ароматические соли для ванной».
Мировой финансовый кризис 1929 года сказался и на семье Анаис. Вместо роскошной квартиры в центре Парижа пришлось подыскивать жилище поскромнее. 17 августа 1930 года агент по недвижимости показывал чете Гилер (напомним, что Анаис Нин официально зовется миссис Хьюго Гилер) дом по улице Монбюссон, 2 в Лувесьенне. Лувесьенн — полудеревенский городок вблизи парижского предместья Сен-Клу в получасе езды поездом от вокзала Сен-Лазар. Дом и особенно сад за домом понравились Анаис, и договор о найме был тогда же подписан. В Лувесьенне Анаис прожила самый, пожалуй, интенсивный период своей жизни — с 1930 по 1936 год. Здесь она стала писателем. Но к писательству мы еще вернемся, а пока безмерно огорченная потерей роскошных, экзотически убранных апартаментов на бульваре Сюше Анаис начинает превращать скромный особнячок на улице Монбюссон в сказочный замок.
Альфред Перле, частый гость Лувесьенна в тридцатых годах, оставил нам живописную картину жилища Анаис в ту пору: «…панели теплого красного дерева по стенам, витражи в окнах, как в Гранаде, мавританские фонари, низкие диваны с шелковыми подушками, инкрустированные столики, мозаичные узоры в тон стеклам. Кофе по-турецки на чеканных подносиках, горьковато-сладкие испанские ликеры. В затемненном углу какие-то ароматические курения» (Альфред Перле. «Мой друг Генри Миллер»).
В комнате, отведенной под рабочий кабинет, Анаис повесила портреты своих близких людей: мужа, отца, влюбленного в нее кузена Эдуардо Санчеса. Но было в этом кабинете и изображение человека, которого она никогда не знала, даже не видела ни разу. Дэвид-Герберт Лоуренс (1885–1930) — английский поэт и романист, эссеист и драматург, исследователь культуры и создатель оригинального мироучения, ставшего весьма популярным в интеллигентских кругах Запада 1920-х годов. Его наиболее знаменитый роман «Любовник леди Чаттерлей», рассказывающий о любви молодой замужней аристократки к простому егерю, сразу же после своего выхода в 1928 году был запрещен в Англии и США как оскорбляющий общественную нравственность, тираж подлежал конфискации. Лоуренсу пришлось выступить со статьей в защиту своего произведения, в которой, в частности, он писал: «Я хочу, чтобы мужчины и женщины думали о сексе честно, ясно и до конца. Даже если мы не можем получать от секса полного удовлетворения, давайте, по крайней мере, думать о нем безбоязненно, не оставляя белых пятен. Все эти разговоры о юных девицах, целомудрии, чистом листе бумаги, на котором еще не написано ничего, — полная чушь. Невинная девушка, не имеющий сексуального опыта юноша пребывают в состоянии мучительного смятения. Они в плену у разъедающих душу эротических чувств и мыслей, которые лишь со временем становятся гармоничными. Годы честных размышлений о сексе, поражений и побед в конце концов приводят к желанному результату — истинной, прошедшей все испытания чистоте, когда половой акт и представление о нем претворяются в гармонию, не мешая один другому». Приведем еще одну цитату из эссе Лоуренса: «Пришло время сбалансировать сознание эротического опыта с самим опытом. Это значит, что мы должны быть почтительны к сексу, испытывать благоговейный восторг перед странным поведением плоти. Должны включить в литературный язык «непечатные» слова, поскольку они — неотъемлемая часть наших мыслей и обозначают определенные органы тела и его важнейшие функции. Ощущение непристойности рождается только в том случае, когда разум презирает тело и боится его, а тело ненавидит разум и сопротивляется ему». Это очень важная цитата. Здесь — зарождение целой литературной традиции, объяснение опыта таких писателей, как Генри Миллер, Даррел, Селин и сама Анаис. Но не будем углубляться в литературоведческие исследования. Наша цель — «Дневник» Анаис Нин.
Короткая выдержка из дневника 1931 года: «…вы живете-поживаете без тревог и забот… и вам кажется, что это и есть жизнь. А потом вы читаете книгу («Леди Чаттерлей», к примеру)… и вдруг открываете, что ваша жизнь — не жизнь…»
Именно так и было с Анаис.
В 1929 году она открывает для себя неведомый ей мир, прочитав «Контрапункт» Олдоса Хаксли и «Влюбленные женщины» Лоуренса. Если первый показался ей, пожалуй, чересчур интеллектуальным, то второй ее поразил — в фокусе были собраны ощущения, инстинкты, эмоции и дух (она-то воспринимала сексуальность лишь как метафору духовности). Она уясняет для себя: оба этих писателя (Хаксли и особенно Лоуренс) знают о любви больше, чем профессор Джон Эрскин, с которым у нее возник незадолго до этого любовный роман. Понимая, чем грозит ей чтение Лоуренса, она все-таки читает и другие его вещи, и ранний роман «Радуга» и «Сыновья и любовники» и, наконец, «Любовник леди Чаттерлей». Чтение Лоуренса приводит ее к неутешительному выводу — она никогда не знала сексуальной страсти. И любовь ее к мужу — не настоящая страсть. Страшное чувство неудовлетворенности терзает Анаис. Лечение — занять себя деятельностью.
Весной 1930 года она проводит много времени среди художников, многим из них она позирует (в том числе русской эмигрантке, художнице и декоратору княжне Наташе Трубецкой — подруге парижского периода жизни), она выступает с танцами и одно время даже подумывает о карьере профессиональной танцовщицы, найдя себе красивое театральное имя — Анита Агилера.
И вдруг, как гром с неба, — известие о смерти Лоуренса. Сжираемый туберкулезом, Лоуренс провел последние месяцы своей жизни на юге Франции, приговоренный врачами к жесткому постельному режиму. В январе 1930 года он успеет закончить свое последнее произведение — предисловие к английскому изданию «Легенды о Великом инквизиторе» Достоевского. 2 февраля 1930 года Лоуренс скончался на руках у жены Фриды.
Как же так? Лоуренс умер, а она так и не успела отправить ему письмо. Кроме того, в ее письменном столе лежит статья, посвященная Лоуренсу.
Эта статья — «Д.-Г. Лоуренс. Мистика секса» — первая публикация Анаис Нин — появится в ноябрьском номере «Канадского форума», безгонорарного литературного и социологического журнала, выходившего в Торонто. Она еще напишет о творчестве Лоуренса более обширное исследование. В апреле 1932 года Эдвард Титюс, владелец книжного магазина и издательства в Париже, выпустит книгу Анаис Нин «Лоуренс: исследования непрофессионала» тиражом в 500 нумерованных экземпляров. А пока Анаис вовлекает в мир Лоуренса своего мужа, читает ему страницу за страницей свое исследование и дает ему читать книги Лоуренса. Весь 1931 год Анаис занимается расширением своей сексуальной осведомленности и своего опыта в этой области. Она читает «Психологию бессознательного» К. Юнга, «По ту сторону принципа удовольствия» 3. Фрейда, «Науку существования» Адлера. Автор одной из книг об Анаис Нин с весьма ехидным названием «Секс, ложь и тридцать пять тысяч страниц» советует нам: «Представьте себе Эмму Бовари, читающую Лоуренса и Фрейда».
Но ей предстоит совершить еще один шаг по пути познания. Человек, который поможет ей совершить его, в «Дневнике» упомянут вскользь, одной фразой: «Титюс отдаст рукопись на отзыв своему помощнику». Помощник этот связан с ее любимым писателем не только тем, что будет редактировать книгу о нем, он связан с ним самим своим именем: редактора первой книги Анаис зовут Лоуренс Дрейк. Уж не знак ли это, не предзнаменование ли таится в этой номинативной магии?
Лоуренсу Дрейку многое в Анаис кажется обещающим: ее экзотическая внешность, наружность человека, любящего жизнь и отдающегося ей, ее страстная заинтересованность в таком писателе, как Лоуренс, пропитанность всеми его идеями — такая женщина не должна противиться никаким импульсам! И он заключает ее в свои объятия, он целует ее: так ее еще никто не целовал. Он крепко прижимается к ней своим отвердевшим членом, и она отвечает на каждую его ласку, пьянея от этих умелых губ. Покусывая мочки ее ушей, он неторопливо и настойчиво подталкивает ее к дивану. Она чувствует, как остро отточен готовый вот-вот вонзиться в нее меч. Так и напишет она позже в своем дневнике — «меч», пытаясь эвфемизмом защититься от грубой реальности. И все-таки страх побеждает: она вырывается, она бормочет что-то о том, что без любви для нее невозможно… И убегает, чувствуя себя «чересчур впечатлительной, смешной бабенкой». А может быть, ее оттолкнул непривычный поцелуй усатого мужчины?..
Она возвращается к Дрейку через несколько дней, прочитав его роман и оценив талант этого человека, силу его воображения. Он не только искусством поцелуя поразил ее, но и своей способностью фантазировать. Правда, была еще одна причина…
Они сидят над рукописью, но при этом усердно попивают вино и в спиртуозных парах Анаис позволяет уложить себя на диван и снова возбудить умелыми поцелуями. Но паника опять охватывает ее, она защищается, она говорит, что сегодня нельзя, у нее обычные «женские трудности». И тут он объявил ей, что имеются и другие, не столь банальные способы. Так она впервые встретилась с практикой орального секса. Возмущенная, она вскочила на ноги:
— Я говорила, что мы по-разному подходим к этим вещам. Предупреждала, что я совсем неопытная.
— Да я не верил в это, не верил… Думал, ты меня дразнишь!
И все же она ему кое-что позволила. Просто «из жалости к смешной, унижающей его похоти».
Но в поезде по дороге домой она даже с какой-то благодарностью мысленно возвращалась к этой лекции о сексуальных «изысках», прочитанной для нее Лоуренсом Дрейком. Вспоминала, как выглядел его обнаженный могучий пенис, его мокрый платок, полотенце, которое он протянул ей. Кузен Эдуардо намекал ей на какие-то «аномальные приемы», на всякую «экзотику». Теперь она знала, что это такое.
Размеренной жизни устроительницы лувесьеннского очага пришел конец. Изучение психоанализа и опыт с Дрейком пробудили в ней сексуальную энергетичность, то, что она назвала в неопубликованной при ее жизни части дневников «грезами об оргиях». Она видела себя «девственной проституткой» — на слово «шлюха» она еще не отваживалась, ее словарь изменится позднее. Пользуясь терминологией Лоуренса, она дает себе зарок «полностью подчиняться всем своим порывам», стремиться к «созвучию крови», а не к «созвучию разума». И самоуверенно заявляет, что ей стала понятна лоуренсовская «нерассуждающая чувственность».
Теперь, лежа в супружеских объятиях, она уверяет себя, что их чувственные порывы и составляют «целостность бытия». Хьюго же кажется, что после семи лет брака они переживают наконец настоящий медовый месяц.
Именно в это время на горизонте четы Гилер возникает Генри Миллер.
Читатели нашего издания уже знают, что Миллера привел в Лувесьенн молодой юрист Ричард Осборн. Осборн, мучающийся опасениями, что его обкрадывают плагиаторы, кратко и выразительно обрисован Анаис. Добавим к этому, что он был коллегой Хьюго Гилера по «Нэшнл-Сити Банку», и приведем несколько слов о нем, написанных Генри Миллером: «Как-то раз в американском клубе я наткнулся на одного парня, заявившего, что я похож на его бывшего начальника отряда бойскаутов. Он был адвокатом, совсем молодым человеком, мечтающим о карьере писателя… Отнесся ко мне с отеческой заботой. Услыхав о моем безвыходном положении, предложил пожить у него… Квартира была огромная. Я убирался в доме, топил камин, и к его приходу с работы везде царила идеальная чистота» [11].
Когда именно произошло знакомство Генри и Анаис? В одной из самых подробных биографий Анаис (Noel Riley Fitch, «Anais», 1993) названа дата 31 ноября 1931 года. Но это, конечно, опечатка, за которой скрывается либо 31 октября, либо последний день ноября — 30 ноября. Но в какой бы день ни произошло знакомство Анаис Нин и Генри Миллера, оно сыграло огромную роль в их жизни. И значение этого дня оба сразу же почувствовали. «Я готова петь, я пою… Я встретилась с Генри Миллером!» — запишет она в свой дневник той же ночью. «С Лувесьенна началась самая важная эпоха моей жизни», — ответит записью в ее дневник он. Они кажутся такими разными: он — неотесанный грубиян из Бруклина, «пролетарий», бездомный, безденежный, не гнушающийся порой куском заплесневелого хлеба или сыра, подобранного в сточной канаве; она — выросшая в артистической атмосфере, изящная, тонкая, изысканная, настоящая «принцесса». Его жена то служит платной партнершей в дансинге, то официанткой в забегаловке; ее супруг на отличном счету в солидном банке. Но оба они — и Анаис и Генри — обуреваемы одной страстью — литературой, оба еще не осуществившиеся писатели. Каждый из них видит свое творчество как письмо, обращенное ко всему миру (только его письмо появится через три года после их встречи, а ее — через четверть века). И оба они — мифотворцы, относящиеся к себе, как к героям эпоса. И еще, наверное, это взаимное притяжение девочки, влюбленной в своего отца, но лишенной его общества, и бруклинского мальчишки, не видевшего никакой теплоты со стороны своей матери.
Он похож на меня , — подчеркнула Анаис в своем дневнике.
10
Комментарии Е. Храмова
11
Миллер Генри.Моя жизнь и моя эпоха. Вильнюс — Москва, 1995. Перев. З. Артемовой