Дэмономания

— А я никогда не понимала, что это такое.

— Все примерно как здесь. И не навсегда. А в конце концов — или рай, уготованный тебе, или ад.

— Послушай, — перебила она. Глаза ее бегали по залу; она что-то искала, что-то хотела сделать для Пирса, что-то сказать.

— Что ж, — сказал он и отхлебнул. — По крайней мере, получишь удовольствие от того, что я проклят.

— Что?! Да никогда! Даже если бы…

— Конечно получишь. Это доказал святой Фома. Созерцание мучений проклятых грешников будет там, в раю, одним из величайших наслаждений. {311}

— Господи, какая мерзкая, жуткая идея. Насквозь католическая.

Он как-то по-волчьи рассмеялся и ответил ей: нет-нет, это простая логика; теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно {312} , и, возможно, сочувствуем мучениям грешников, потому что вполне можем представить себя на их месте; они такие же несчастные раздолбай, как мы, и обречены на вечные мучения. Вечные. Но тогдамы узрим в этом совершенное воплощение Божьего правосудия, шуйцу Его мощи, десница же — Милосердие, чьих благ удостоены мы, спасенные. Лишний повод восславить Его.

— Глупости, Пирс, — сказала она, оглядывая себя, стол, кресло. — Не знаю, почему ты в этом так упорствуешь.

— Так ведь ты меня отправляешь именно туда. Меня ждут там, сама знаешь где. — Он подтолкнул к ней сигареты, которые она явно искала. — Окончательная расплата, Роз. Последнее отвержение.

— Ну бога ради…

— А что? — продолжал Пирс. — Так и будет. Если все остальное правда. Ведь так? Так ведь, а?

Рот ее приоткрылся, словно она хотела что-то сказать, глаза перестали бегать и остановились на нем. Но она молчала.

— Ну скажи, Роз, — говорил он. — Вспомни. Parhesia.Открытость, откровенность.

Тогда она открыла рот и заговорила, и лицо ее стало спокойным: речь потоком хлынула из нее, слова она проговаривала четко и разборчиво, но они не походили ни на что: какое-то заклинание, или проклятье, или. То, что ей не принадлежит, но использует ее, чтобы прозвучать. Это длилось секунду-другую; сотрясло воздух и стихло.

Он уставился на нее в страхе:

— Роз.

— Что? — спросила она.

— Ты это делала.

— Что делала?

— Говорила на ином языке. Вот только что.

В ее мозге или душе установили психический блок, который срабатывает, когда ее допрашивают или искушают слишком сильно. Он слыхал о таком.

— Ты открыла рот и сказала какую-то бессмыслицу.

— Ну ни фига себе, — ответила она и засмеялась.

— Нет, я серьезно, это было. Было. Взяла и сказала.

— Да нет же. Ты что думаешь, я это не контролирую?

Он не знал. Не мог ручаться. Он знал только то, что видел и слышал.

— Ну, так что же ты сказала? — спросил он.

— Это просто так не накатывает, — сказала она. — Все бывает иначе. Это совсем не…

Он ожидал слова «магия», но она закончила фразу иначе:

— Это совсем не просто. Это очень, очень трудно. Не то что — «да, Господи, как скажешь», нисходит Дух, а дальше по накатанному. Над этим работать надо. Ежедневно, ежечасно. И я работаю. — Она смотрела в землю и, кажется, напряженно размышляла. Потом встряхнула лед в кока-коле. — Работаю.

Роз подняла взгляд на то, что приближалось к нему сзади, и он повернулся, чтобы встретить это лицом к лицу, что бы там ни было. За его спиной стояла Роузи Расмуссен.

— Хочу отчитаться, чем все кончилось, — сказала она. — Привет, Роз.

— Ага, — произнес Пирс. Он оттянул сдавивший вдруг горло воротник рубашки, понимая в то же время, что этот жест он видел у тысячи комических персонажей, попавших в безвыходное положение; что же случилось-то, что. — Ну, вы, девчата, знакомы.

— Конечно, — ответила Роузи. Она оперлась на стол обеими руками и мило улыбнулась Роз. — Еще бы.

— Ну и, — сказал Пирс, — так как там, как…

— А ничего, — сказала Роузи. — Ничего нового. Ничего не нашли.

— Это…

— Наверное, хорошо. В смысле, лучше, чем самое плохое, — ну, если бы обнаружилась опухоль или еще что-нибудь. Выходит, это, скорее всего, что-то… слово забыла. Такое, у которого нет причины. Похоже на «идиотическое».

— Идиопатическое, — сказала Роз.

— Точно. Так что, наверное, остается одержимость.

Пирс, как и Роузи, посмотрел на Роз: лицо ее было непроницаемым. Когда-то давным-давно — бог знает, сколько крови с тех пор утекло, а впрочем, не так уж давно, — он стоял ночью на берегу реки Блэкбери, и в лунном свете из воды нагишом выходили темноволосая Роз, рыжая Роузи и третья женщина, блондинка; они взобрались на старые мостки и принялись вытираться полотенцами. А теперь вот он здесь, и они тоже рядом.

— Я тут думал, между прочим, — обратился Пирс к Роузи, — насчет твоей хеллоуиновской вечеринки.

— Да-а, жаль, не вышло.

— Ты искала повод для костюмированного бала, всяких там привидений, призраков.

— Да просто само место замечательно подходит…

— Да-да. Так я подумал: если тебе нужны все эти маски и привидения, почему бы не провести вечеринку под Рождество?

— Хм.

— Конечно. Рождественские призраки — это давняя традиция. Самое время для призраков.

— О, самое время для призраков, — пропела Роузи на манер праздничного хорала. — Да ну. Почему?

— У кельтов, — принялся объяснять Пирс, — призраки появляются в такое время и в таких местах, которые в каком-то смысле не здесь и не там; ни то ни се. — Он заглянул в свой стакан и с изумлением увидел, что тот уже опустел. — Они появляются на солнцестояния и равноденствия и в ночи, когда сменяются кельтские времена года — а их всего два, — то есть на первое мая и на Хеллоуин. Рождество — канун зимнего солнцестояния. Прежде в этот день рассказывали истории о привидениях. Кстати, в Англии традиция жива. Вспомни Диккенса.

— Диккенса?

— Святочные Духи Прошлых Лет, Нынешних и Будущих Святок. {313} Миг между Сейчас и Тогда. Миг выбора.

— А, да.

— Значит, явятся духи солнцестояния. И остролист в честь старых богов. — Он показал официанту пустой стакан: помоги в моей нужде. — Костюмы, конечно: шуты, маски, мужчины выряжены женщинами, и наоборот; все это встарь было очень популярно под Рождество; Князь Беспорядков {314} , все наизнанку. Люди наряжались Сарацинами, Рыцарями, Докторами; в ночь солнцестояния Сарацин, то есть тьма, убивает Рыцаря, Солнце, а затем его возвращает к жизни Доктор. Новое рождение.

Роз крутила свой стакан, улыбка так и застыла на ее лице.

— Волхвы, — предложила Роузи.

— В точку.

— Ладно, — сказала Роузи. — На Рождество. Пли где-то в тех числах. А если будет снег…

— Разведем костры.

— Или отменим все. — Она отхлебнула из свеженалитого стакана Пирса. — Можно костюмы сделать потеплее, на меху.

— Тоже в тему. Это звериная ночь, когда можно подслушать, как между собой говорят животные.

— Я думала — только те, что возле яслей. В детстве нам рассказывали. Про ослика и корову.

— Звери болтали в ночь солнцестояния задолго до Рождества. Все дело в том, что размываются границы.

— Ладно, — подытожила Роузи. — Устрою, если смогу. Может, не такой пир, на какой я надеялась. А все-таки лучше бы на Хеллоуин. Меньше объяснять пришлось бы. — Она посмотрела на Пирса и улыбнулась ему признательно. — Не обижайся. — О чем речь.

— Ты придешь?

— Конечно, конечно.

— Кем нарядишься? — спросила она; и ей показалось, что он задумался или не готов к ответу, а может, еще что-то; она похлопала его по плечу и сказала:

— Все равно, договорились, — и отошла от их столика, послав Роз напоследок трепетание пальцев — копию ее недавнего жеста.

Роз снова посмотрела на Пирса. Почему она вновь закрылась? Глаза распахнуты — и все же словно зажмурены.