Дэмономания

Джон Ди настроил зеркало поточнее, перевернул песочные часы и уселся ждать в сгущавшейся темноте.

Он думал: мы рвем на куски меланхоликов, которые по болезни выпали из человеческого сословия и сочли себя зверьми. Прежде было не так; прежде их полагали несчастными, коим нужны забота и любовь. Мы сжигаем выживших из ума старух, которые верят, будто в их кастрюльках варятся чудесные эликсиры, подобные зельям мудрецов, — они принимают зашифрованные тайные рецепты из старинных книг за буквальную правду и хотят добиться результата с помощью петушиных перьев, лошадиной мочи, полевых трав и лунного света. Может, когда-то одна несчастная, наслушавшись россказней про Гомункулуса, Сына, зарожденного в атаноре, принялась варить задохнувшегося при родах младенца, найденного в канаве, или вырытый из могилы трупик ребенка — такой грех, безусловно, заслуживает кары, но он не причинит вреда никому, кроме самой колдуньи.

Старые, презренные, отвергнутые женщины. Они пугают соседей проклятьями, и если вскоре заболеет ребенок или перестанет доиться корова, им это припомнят. И страх распространяется, достигая ученых, занятых науками, которых черни не понять. Такими, в которых священники и судьи — во всяком случае, большинство, — разбираются не лучше.

И тебя сожгут,сказала Мадими.

Возможно. Посмотрим, сколько пользы я смогу принести до тех пор.

Когда Венера склонилась слишком далеко к западу и лучи ее стали падать на башню под слишком малым углом, Джон Ди хлопнул себя по коленям, встал с табуретки и сверился с эфемеридами; он посмотрел на восток, где вставал Юпитер, веселый великан: столь же действенный защитник от меланхолии, сколь и его прекрасная голубая дочь, если она и вправду его дочь (или была ею), как утверждал Гомер. {225} Ди обратился к астрономическим приборам и начал отдавать команды Иоанну, который вращал зеркала. Они уловили звезду и перекатили клетку с настороженным волком в фокус параболы(слово, изобретенное Джоном Ди для зеркал такой формы {226} ). Ощутив на щеке жар румяной звезды, юноша моргнул и поднял голову, как человек, разбуженный проникшим в щелку солнечным лучиком; он приоткрыл рот, облизал губы и сглотнул слюну.

Ди подошел к клетке и открыл дверцу. Он сказал Иоанну:

«Спроси, можем ли мы без опаски выпустить его».

Джон обратился к затрепетавшему юноше, тот кратко ответил и стал выбираться из клетки.

«Он говорит, что хочет пить».

«Поди, — сказал Ди Иоанну, — принеси чистую рубашку и теплую накидку. Чашку белого вина, разбавленного; яблок, пшеничного хлеба. Сыра и зелени не нужно. В темнице ему давали темное пиво и гороховый хлеб; ему от этого хуже».

Иоанн быстро ушел, радуясь, что ему это позволили; Ди, кряхтя, принялся сдвигать тяжелую клетку с тележки, мальчик, видя, что ему трудно, бросился было ему помочь, но, едва поднявшись на ноги, упал.

«Рана, — сказал Ди. — Ты ранен — не вставай. Сиди спокойно».

Он положил руку парнишке на плечо, удерживая его на месте, и стал ждать Иоанна. Он думал о том вечере, шесть лет назад, когда Эдвард Келли явился в его мортлейкский дом, напуганный, даже сломленный, хотя и не понимавший этого; в ту ночь началось это путешествие.

Мальчика одели, накормили и соорудили для него на тележке тюфяк. Джон Ди переменил положение зеркал, ибо Юпитер непрестанно двигался, как и все звезды, среди течения ночи. Еще раз перевернули песочные часы. Мальчик уснул.

На расстоянии полумиллиарда миль (Джон Ди полагал, что лишь в сорока миллионах) оранжевый Юпитер сиял в лучах Солнца (Джон Ди полагал, что он светится сам); сквозь газовую оболочку, что уплотняется по мере приближения к центру, проникали лучики души больного мальчика, пронзая тысячи миль, достигая ядра, жаркого, словно звезда: там они увеличивали щедрость Бога на бесконечно малую величину и отражались усиленными.

К утру парнишка стал разговорчивым, живым, даже жизнерадостным; меланхолия улетучилась, если он вообще ею страдал. Выслушав его рассказ, Джон Ди подумал: а может, вовсе не меланхолия владела им, а просто безумие.

Он и правда крестьянский сын, рассказывал паренек; жил в дальней деревне в горах Крконоше, с братьями, матерью, дедушкой и бабушкой, в каменном домике; спали братья вчетвером на чердаке, он — у самого окна, и оно лишь ему принадлежало. Когда отец погиб при рубке леса, мать рассказала мальчику, что он сын не ее покойного мужа, а священника; тот принял участие в своем отпрыске и немного научил его латыни. Джон Ди заговорил на этом языке (на который юноша прежде не откликался, что, впрочем, неудивительно), и кое-что пленник понял. Звали его Ян, так же как самого Джона Ди.

За сыновьями священников известны удивительные пороки и способности, хотя у Яна (как он считал) таких не имелось. Но его рождение оказалось примечательным: он явился на свет в оболочке, не просто в шапочке, похожей на женскую сеточку для волос, как иногда бывает, а с закрывающей все лицо плевой, через которую (со слов матери) виднелись неоткрывшиеся глаза и рот, и то едва-едва, словно он еще не до конца родился.

«Ее правильное название amnion, —сказал Джон Ди. — Многие знахарки рассказывают о ней небылицы. И древние авторы тоже. У одного француза я вычитал, что это предвестник савана, который рано или поздно накроет каждое лицо, — знак прибытия нашего и ухода».

«Она засушила эту пленку, — продолжал юноша. — Мама то есть. И зашила в кожаный мешочек. Велела мне всегда носить его вот здесь, под левой мышкой, и никому о нем не рассказывать».

Лишь в четырнадцать лет он узнал, что пленка — знак того, для чего он рожден: знак того, что в иные ночи он станет оборачиваться волком, вместе с другими, подобными ему.

Милый, покладистый и услужливый, он охотно рассказывал свою историю тихим голосом, чуть громче шепота; глаза темные, как у оленя, а щеки теперь, когда он отдохнул и подкрепился, порозовели и пополнели.

«Волком, — повторил Джон Ди. — Как это — рожденный оборачиваться волком».

Тот пожал плечами: родился бы девочкой, верно, стал бы ведьмой.

«А что, вервольфы — не ведьмы? — спросил Джон Ди. — В книгах пишут, что…»

«Ведьма-вервольф? — Парень недоуменно посмотрел на переводчика: верно ли он расслышал? — Все равно, что сказать, будто день — это ночь, а вода — это огонь. Мы бьемся друг с другом; порой до смерти. Мы обязаны».

«За что же вы бьетесь?»

«За урожай. Иначе ведьмы унесли бы жизнь всю с земли своему подземному господину; урожай пал бы, детеныши животных рождались бы мертвыми или не выживали».

«И где же происходит битва?»

«У врат Ада или прямо в них; на лугу, где не растет трава. Я никогда не видел его».

В ту ночь, когда его схватили, он и его собратья направлялись на бой с ведьмами {227} , как установлено было, по его словам, в определенное время года: в дни поста и молитвы, а также на Крещение, праздник волхвов, их покровителей. У ведьм другие покровители — святые, чьи имена знают только ведьмы. В ту ночь он впервые отправился на битву — и не добрался до места, даже не знал, сколько до него оставалось, когда попал в волчий капкан.

При этих словах паренек потянулся рукой к сломанной лодыжке и потрогал ее, бережно и осторожно.

«Тебя схватили в постели, — сказал доктор Ди. — Стражники решили, что ты попал в ловушку и освободился, но доводы у них очень слабые. Только то, что ты оказался в постели со сломанной ногой».

Мальчик кивнул быстро и понимающе, словно признавал: да, стражники сделали все, что могли, и на их понимание рассчитывать нечего, — и сказал, что в капкане был именно он. Он освободился, промучившись всю ночь, и с костылем, сделанным из ветки дерева, вернулся на заре в свою деревню, в дом, к братьям, и лег в постель.