Дэмономания

Бо развернулся и поехал обратно.

Глава восьмая

Утром Роузи Расмуссен отвезла Пирса домой и, когда Пирс уже хотел улизнуть от нее в свой неприветливый домик, остановила его и заставила обнять себя, прижавшись своей гладкой щекой к его небритой и грубой. Они уже сказали друг другу, что прошедшая ночь, конечно, на самом деле ничего не значит, хотя и жаль, что иначе быть не может; во всяком случае, Роузи так сказала, а Пирс согласился.

Но вечером она все же позвонила.

— Я наконец поговорила с Майком, — сообщила она.

— Да?

— Только что, по телефону.

— А.

— Сказала, что считаю его поступок нечестным. Сказала, что если он сделал это по велению своей религии, тогда его вера — сплошное вранье и сам он лжец. Сказала, что если Сэм из-за них окажется в опасности, тогда я…

Пирс вслушивался в тлеющее молчание. Потом Роузи призналась:

— На самом деле я ничего этого не говорила.

— Нет?

— Нет. Только, ну, спросила, когда смогу ее увидеть. Как передать ей кое-какие вещи. Объяснила, как продлить рецепт. Всякое такое прочее. Что я буду просить нового слушания.

— Да.

— Знаешь, что он сказал? Сказал, что, пока правила не изменятся, он вообще имеет право не позволять нам видеться. Так и сказал. Но тем не менее позволять будет. — Вот черт. Роузи…

— Я с ней поговорила. Немножко.

— Да?

— Буквально одну минуту. И все.

И снова молчание, долгое и безрадостное.

— Ну а ты чем занимаешься? — спросила она.

— Делаю костюм. К маскараду.

— Правда? И в кого ты нарядишься?

— Не скажу.

— Да ладно, скажи.

— Скажу только одно, — ответил он. — Наряжусь тем, кем я не являюсь.

Он подумывал надеть голову шахматного коня — вроде шлема доброго Белого Рыцаря, проводившего Алису через последний лес на пути к коронации. Но маски он делать не умел и, не имея представления, с чего начать, построил каркас из картона и клейкой ленты, поглядывая в лежавшую на столе энциклопедию, открытую на разделе «Скульптура» — на анализе незаконченной конной статуи Франческо Сфорца работы Леонардо {512} . Размашистый изгиб шеи получился неплохо, но пропорции черепа и носа вышли грубовато, неблагородно; возможно, не стоило кроить гриву из старой мутоновой шапки, найденной в «Постоянстве памяти»: слишком уж она оказалась пушистой и густой; а уши, сами по себе аккуратно вырезанные и вполне удачные, получились уж слишком большими по сравнению с головой — чрезмерно и вульгарно большими, — а переделывать не было времени, и Пирс, осматривая маску, ощутил, что не случайно все так сошлось, не по его воле вышло; разве что все в своей жизни он выбрал сам, тогда и это тоже.

ОСЕЛ: Самый знаменитый Осел в литературе — это «Золотой осел» Луция Апулея. {513} Приехав в далекую страну, Апулей безумно влюбился в рабыню Фотиду, прислужницу чародейки. Фотида добывает у ведьмы для своего возлюбленного снадобье, которое, как надеется Луций, превратит его в сову, однако на деле обращает его в Осла. В таком состоянии ему приходится страдать и трудиться, его бьют и бранят, и человеческий облик возвращается к нему только после явления богини ИСИДЫ (см.). Та поднимается из моря, одетая в ночное небо и звезды, и говорит, что она — все боги и богини, вместе взятые. Луций становится ее почитателем и наконец исцеляется, съев по ее указанию розу. См. АЛЛЕГОРИЯ.

Крупные зубы из папье-маше он (подчиняясь очевидности) покрасил в желтый цвет. В «Иероглифике» Валериана Осел — символ Ученого, что смиренно жует книжную сухомятку, усердно трудясь во имя познания. Влажно блестят лакированные глаза — может, и неглупые, но малость косят, и не так-то легко заставить их смотреть в одну сторону. Левая сторона шальная и дерганая, правая терпеливая и смирная.

На Осле Иисус въехал в Иерусалим, и крестьяне до сих пор видят Крест в окрасе ослиной спины; «Золотая легенда» {514} гласит, что Осел, на котором восседал Спаситель, стоял подле Его яслей в ночь Рождества. Поэтому нередко во время процессий дарохранительницу с освященной гостией везут на Осле: как говорится, asinus portans mysterium [84] {515} , скромный прислужник, не способный понять возвышенного.

Пора примерить маску. Пирс хотя и бодро отвечал Роузи, но все же боялся, что нарушил установленное ею правило, и когда он наденет эту голову и его жаркое дыхание смешается с запахом папье-маше, то окажется тем, кем и является; хоть Пирс и надеялся, что этого не случится, но чувствовал, что надежды напрасны.

Бруно с удовольствием насмехается над педантами, называя Осла скакуном МЕРКУРИЯ (см.), но в классической традиции это животное ПРИАПА (см.); собственно, Приап сначала сам был Ослом, и ослов ему приносили в жертву; но это также и животное САТУРНА (см.); в древней Европе на сатурналиях под Новый год Осла убивали. Он до сих пор появляется на Рождество во французской пантомиме, но уши его стали длинноухой шапкой: дурак, погибающий, чтобы возродиться.

Нанеся последние мазки, приклеив пушистые ресницы из закрученной бумаги, Пирс поставил маску сушиться на кухонном столе — пусть стене глазки строит, — хлебнул горячительного и лег поспать или хотя бы просто полежать на кушетке в кабинете; ему и оттуда видны были зубы и морда этого создания.

А через какое-то время Пирс услышал и его голос: он звучал вполне внятно и рассказывал историю своей жизни.

Когда-то,начал он, я был настоящим Ослом. {516}

Конечно, Пирс уже спал, а может быть, этот гротескный образ сложился позже — «ложная память» о том, как он лежал на кушетке и, натянув плед до самого носа, вытаращив от страха глаза, слушал разглагольствования полой штуковины из бумаги и клея. А может, ни то и ни другое, а просто разыгрывалось ludibrium [85] {517} об осле — спасителе мира по имени Онорио.

Я вырос в окрестностях Фив; однажды я пасся там на обрывистом берегу и увидел чудесный кустик чертополоха, в который возжаждал вонзить свои зубы. Я был уверен, что, вытянув шею, смогу дотянуться до него, и пренебрег Рассудком и здравым природным Смыслом (ибо был всего лишь Ослом); я тянулся все дальше и дальше, пока не упал. Тут мой хозяин увидел, что купил меня для воронья.

Освобожденный от телесной темницы, я стал блуждающим духом без телесных органов; и заметил при этом, что, принадлежа к духовной субстанции, не отличаюсь ни по роду, ни по виду от всех других духов, которые при разложении разных животных и сложных тел немедля отправляются к Перерождению. Я увидел, что Фатум не только в области телесной субстанции создает с одинаковым равнодушием тело Человека и тело Осла, тела животных и тела, считающиеся неодушевленными, но и в области субстанции духовной относится равнодушно к тому, какова душа — ослиная или человеческая, душа, образующая так называемых животных, или душа, находящаяся во всех вещах. Все духи происходят от единого духа, Амфитриты, и вернутся к ней опять.

Так поступил и я: проскакал по полям Элизиума, не испробовав воды быстрой Леты, вместе с толпой теней, главным проводником которой был Меркурий. Я только сделал вид, что пью эту жидкость вместе с другими душами, в действительности же лишь приблизился и коснулся ее губами, чтобы обмануть Стражей, для которых достаточно было видеть мокрыми мой рот и подбородок. Я вернулся через Роговые Врата и — на сей раз по собственному выбору — направился не в нижние глубины, а в горний воздух и спустился у знаменитого ключа Иппокрены на знаменитой горе Парнас и там, хоть Фатум предписывал мне оставаться Ослом, благодаря своей силе вырастил по бокам пару крыльев, вполне достаточных, чтобы поднять груз моего тела. Я стал Летающим Ослом, Пегасом!

84

Осел, несущий таинство (лат.).

85

Выдумка, пустячок, шутка, розыгрыш (лат.).