Страница 143 из 154
— Когда я увижусь с мировым судьей?
— Суд будет заседать завтра утром.
— Не можете ли вы забрать мое белье и повесить где-нибудь, чтобы высохло?
Громко рассмеявшись, полисмен вышел. Ланарк поел, попил и стал ходить кругами, повесив на одну руку трусы, а на другую нижнюю рубашку. Он думал: «Наверное, на ассамблее сейчас обсуждается мировой порядок». В нем росла ненависть: к ассамблее, к полицейским, ко всем, кто не находился с ним в камере. Он решил, когда окажется на свободе, непременно описать крыльцо полицейского участка, или разбить окно, или поджечь автомобиль. Он еще несколько раз кусал себе руки, потом взялся за глаженье брюк и сушку белья и занимался этим еще долго после вечернего чая и булочек. Он был слишком взволнован, чтобы лечь, и потому облачился в еще немного влажное белье, с помощью одеяла навел блеск на туфли и устроился ждать завтрака и судебного заседания. Он думал угрюмо: «Может, я еще успею на дебаты по загрязнениям».
Проснулся он с головной болью, снова чувствуя себя грязным. Около помоста стояли три кружки холодного чая и три тарелки с булочками. Он подумал: «Моя жизнь движется по кругу. Неужели мне суждено вечно возвращаться в ту же точку?» Больше он не казался себе мерзавцем, только никому не нужным ничтожеством. Новый полицейский открыл дверь и сказал:
— На выход. Пошевеливайтесь. На выход.
Ланарк отозвался слабым голосом:
— Я бы побыл тут еще немного.
— На выход, давайте. У нас здесь не гостиница.
Его отвели в контору. За стойкой находился другой сержант, а перед ним стояла старая женщина в джинсах и меховой курточке. Личико у нее было остренькое и неприятное, жидкие, травленные перекисью волосы топорщились на макушке небрежным пучком, между прядями виднелась кожа. Женщина сказала:
— Привет, Ланарк.
Сержант вмешался:
— Благодарите эту леди: она внесла за вас залог.
— Почему его не вызвали утром в мировой суд?
— Суд перегружен делами.
— Мне так не показалось. Пойдем, Ланарк.
Голос у нее был резкий, скрипучий. Ланарк последовал за нею на крыльцо полицейского участка, где ему пришлось зажмуриться: янтарное вечернее солнце ярко искрилось в реке за оживленным шоссе. Остановившись, он сказал:
— Простите, я не знаю, кто вы.
Женщина стянула с себя меховую перчатку и странным беспомощным жестом протянула ему руку, ладонью вверх. Одна из линий, очень глубокая, напоминала шрам.
— Гэй! — воскликнул Ланарк с бесконечной печалью: при их последней встрече она была хоть и больной, однако же молодой и привлекательной.
Тряхнув головой, он вгляделся в ее худое старое лицо и понял, что она испытывает те же чувства по отношению к нему. Гэй натянула перчатку и взяла Ланарка под руку.
— Пойдем, старина, — сказала она спокойно. — Мы можем лучше провести время, чем стоять здесь и горевать, что постарели. Вот там моя машина.
Пока они шли к машине, Гэй внезапно возмутилась:
— Дело нечистое! Все знали, что ты исчез два дня назад; все перемалывали слухи, но никто не почесался что-нибудь сделать. Дважды в день я обзванивала все полицейские участки в Прованском регионе, но никто якобы о тебе слыхом не слыхивал, и только час назад в прибрежном участке признались, что один из их арестантов, быть может, и есть ты. Час назад! Когда зачитаны все доклады подкомитетов, прошло голосование и с улыбкой сделаны все заявления для прессы. Ты не знал, что я журналистка? Пишу для одного из этих злобных листков, какие, по мнению порядочных людей, следовало бы запретить; из тех, что публикуют гадкие истории о богатых, знаменитых, уважаемых гражданах.
Гэй открыла дверцу автомобиля. Ланарк уселся рядом, и она включила зажигание.
— Куда мы едем?
— На банкет. Успеем к заключительным речам.
— Я не хочу на банкет. Не хочу видеть других делегатов, не хочу, чтобы они хоть слово обо мне услышали.
— Ты деморализован. Это пройдет. Моя дочь — маленькая примороженная пигмейка. Если бы она лучше за тобой смотрела, этого бы не случилось. Как ты думаешь, кто это устроил?
— Я никого не виню, кроме себя.
Гэй почти весело рассмеялась:
— Отличная причина, чтобы позволить ублюдкам плясать на твоих костях… Ты в самом деле не догадываешься, кто заманил тебя в ловушку?
— Глопи?
— Сладден.
Ланарк поднял глаза. Гэй, нахмурившись, продолжала:
— Вероятно, Монбоддо тоже приложил руку — хотя нет, не думаю. Большой шеф предпочитает не знать некоторые подробности. Скорее Уилкинс или Уимз, но только им со Сладденом в хитрости не тягаться. Вместо того чтобы расчленить Унтанк для совета, мой чертов экс-муженек выдал его «Кортексину» от носа до хвоста.
— Сладден?
— Сладден, Гау и все прочие забавники. Кроме Гранта. Грант возражал. Он мог бы что-нибудь организовать.
— Не понимаю тебя, — тоскливо проговорил Ланарк. — Сладден послал меня сюда, чтобы я выступил против уничтожения Унтанка. Он будет уничтожен?
— Да, но не так, как планировалось сначала. Совет и группы существа собирались использовать его как дешевый ресурс человеческой энергии, но теперь они от этого воздержатся, пока не высосут до конца лакомые соки, обнаруженные твоей приятельницей миссис Штцнгрм.
— А как же загрязнения?
— «Кортексин» с ними разберется. По крайней мере на время.
— Так Унтанк в безопасности?
— Конечно, нет. Куски Унтанка вновь сделались ценной собственностью, но только для немногих людей и на короткое время. Сладден продал ваши ресурсы организации, имеющей корни по всему миру, — ею руководит некая клика во имя интересов еще одной клики. Это не назовешь безопасностью. Почему, думаешь, тебя послали делегатом?
— Сладден сказал, что я лучше всех для этого подхожу.
— Ха! Ты ни уха ни рыла не смыслишь в политике. Не знаешь даже, что означает слово «лоббировать». Сладден назначил делегатом тебя, потому что ты лучше всех, с полной гарантией, должен был провалить дело. И пока вокруг тебя бушевали страсти и плелись заговоры, пока принимались резолюции о мировом порядке, энергии, загрязнениях, Сладден и «Кортексин» делали с Унтанком как раз то, что задумали. Ты, Ланарк, звезд с неба не хватаешь.
— С недавнего времени я начал это замечать, — чуть помедлив, подтвердил Ланарк.
— Прости, старина, ты в этом не виноват. Как бы то ни было, мое дело — тебя разозлить.
— Зачем?
— Хочу, чтобы ты поднял бучу на банкете.
— Зачем? Я не стану, но зачем тебе это нужно?
— Потому что это была самая гладенькая, благовоспитанная, послушная ассамблея в истории. Делегаты обходились друг с другом так бережно, как с неразорвавшимися бомбами. Все грязные сделки и корыстные затеи разрабатывались в секретных комитетах, без посторонних глаз, без жалоб, без гласности. Нам нужен кто-нибудь, кто бы высказал этим ублюдкам правду в лицо.
— О том же просил меня и Сладден.
— У него свои причины, у меня — свои.
— Да. Он политик, ты журналистка, и оба вы мне не нравитесь. Мне не нравится никто, кроме моего сына, и я боюсь, что больше его не увижу. Поэтому мне на все плевать.
Автомобиль двигался по тихой улице. Внезапно Гэй остановила его у огромной кирпичной стены и обняла руль. Она сказала спокойно:
— Это ужасно. Во времена старой «Элиты» ты был человеком по-своему независимым, с определившимися взглядами. Я немножко перед тобой робела. Завидовала тебе. Я тогда была слабой и робкой, только и умела, что повторять слова того, кто ни в грош меня не ставил. Теперь я потеряла красоту, но нажила толику ума и уверенности в себе, а ты скис, из тебя можно вить веревки. Работа Римы?
— Пожалуйста, не говори так.
Гэй вздохнула:
— Куда мы отправимся?
— Не знаю.
— Ты мой пассажир. Куда тебя везти?
— Никуда.
— Ну ладно. — Гэй потянулась к заднему сиденью. — Вот твой портфель. Его где-то нашла моя дочь. Там ничего нет, кроме научного словаря и вот этого паспорта с твоим именем. — Она сунула Ланарку в нагрудный карман длинную пластмассовую полоску. — Выходи.