Страница 105 из 118
«Неужели в нашей любви, в этом вот счастье нет ничего такого, к чему не прикасались бы его грязные жестокие лапы, что не было бы сделано по его тайной указке, а состоялось бы просто по нашему свободному желанию?»
Их соседями по столику оказались два критика из Севильи, кроме того, некая пожилая дама, входящая в жюри, одна из основных меценаток Центра современного искусства, и еще художник, финалист конкурса. Разговор зашел о роли цвета в живописи, о бесконечном разнообразии колорита окружающего мира и о возможности отразить его на холсте при помощи красок. Разумеется, не обошлось без многочисленных ссылок на Кандинского [23]и других великих теоретиков и практиков живописи.
Хулио оставалось только порадоваться, что собеседники не слишком настаивали на его активном участии в разговоре. Они и без того были самодостаточны, просто купались в собственной эрудиции. Сам же он в этот момент видел мир в черно-белой гамме. Одним полюсом для него было черное как ночь платье Кораль, а другим — белоснежные стены, на фоне которых, как на экране, передвигались силуэты официантов. Звуковую дорожку этого черно-белого фильма составлял гул множества голосов и звон столовых приборов.
Один из эрудитов, собравшихся за столом, предпринял настоящую словесную атаку на формальный конструктивизм. Защитников этой концепции среди присутствующих не наблюдалось, однако это не остановило лихого революционера-теоретика, который с пеной у рта был готов доказывать правоту и состоятельность своей собственной концепции, которую он гордо именовал семиотической перспективой.
Критик с какой-то клоунской плешью, при этом в галстуке-бабочке, завел разговор о теории магической метафизики, давно волновавшей его. В общем, когда соседи по столу стали всерьез расспрашивать Кораль о том, какова же ее теоретическая концепция живописи, она оказалась в затруднительном положении. Впрочем, ей удалось весьма изящно из него выйти. Художница многозначительно сообщила собеседникам, что пишет она, руководствуясь не теоретическими умозаключениями, а одной лишь интуицией.
— Сам процесс написания картины — это и есть поиск интуитивно верного художественного решения, — с важным видом произнес Хулио, поясняя окружающим подлинный смысл слов Кораль.
Эта мысль дала участникам беседы новую почву для рассуждений. Посыпались глубокомысленные замечания о том, что интуиция — это истина и что истина заключена в интуиции. Были высказаны весьма конструктивные соображения насчет того, что творить интуитивно, конечно, нелегко, но еще труднее поймать саму творческую интуицию. К моменту, когда был подан десерт, а вино сделало свое дело, эта весьма содержательная беседа завертелась вокруг вопроса о том, как живописать живопись, как рассматривать ее и взгляд, рассматривающий живопись.
На протяжении всего банкета Кораль то и дело пинала Хулио ногой под столом. Некоторое время тот терпел, затем ощутил на себе всю убийственную остроту изящного каблука-шпильки и просто убрал ногу подальше.
Настало время вручения главной премии.
Председатель зачитал основные пункты решения:
— Жюри высоко оценило неожиданный и рискованный подход автора к воссозданию в своем полотне органических метафор пламени в сочетании с активными поисками новых художественных выразительных средств и собственного формального языка для решения нерешаемой задачи формализации неформализуемого и постижения непостижимого.
Кораль наклонилась к Хулио и шепотом сказала ему на ухо:
— Я что-то не поняла. Это означает, что им понравилось или же нет?
Под гром аплодисментов победительница, все еще пребывающая в смущении от формулировки решения жюри, показавшейся ей весьма двусмысленной, поднялась на сцену и произнесла в микрофон слова благодарности, положенные в таких случаях. В первую очередь они были адресованы Хулио и во вторую — организаторам конкурса и членам жюри.
Председатель этого самого жюри пожал ей руку, пожелал успехов и вручил памятный приз и премиальный чек. Потом началось что-то невообразимое. Фотографы щелкали вспышками, Кораль едва успевала пожимать протянутые руки и отвечать на поздравления. Затем ее просто похитили журналисты. Они фактически на себе утащили лауреатку в зал для проведения пресс-конференции.
Вся эта суета продолжалась более получаса. Хулио было скучно. Не зная, чем заняться, он решил прогуляться до туалета. Здесь, в этой волшебной комнатке с пиктограммой на двери, изображающей джентльмена в цилиндре, Омедасу стало лучше. Он смог немного прийти в себя.
Чистота в этом заведении оказалась просто абсолютной. От пола исходил легкий запах дезинфицирующего средства, нигде не было ни окурка, ни обрывка бумаги, сушилка для рук вычищена до зеркального блеска. Дизайн помещения был выдержан в минималистском стиле, что не мешало ему оставаться пошлым и вульгарным. Холодные лампы дневного света сияли буквально со всех сторон, не оставляя теней, как в операционной. Это освещение только подчеркивало и без того режущий глаз контраст между белоснежными и угольно-черными плитками, которыми были выложены пол и стены. Все пространство над раковинами занимало огромное зеркало без рамы.
Хулио наклонился над краном, изогнутым в виде вопросительного знака, и включил холодную воду. От прозрачного флакона с жидким мылом исходил легкий аромат ежевики. Омедас ополоснул лицо, руки, послушал, как журчит вода в трубе.
Потом он еще раз взглянул на себя в зеркало, ощутил, что весь шум и суета торжественного приема остались где-то позади, опять с тоской посмотрел на свое отражение и подумал: «Ты-то что здесь делаешь? Какого черта тебя вообще сюда занесло, глупое животное?»
Он всегда считал честность одним из своих главных достоинств. Начав работать с Нико, психолог также пытался играть по своим старым правилам, соблюдать все этические нормы и неписаные законы.
«Порой я просто упивался своей честностью и благородством, но не замечал, что в этом нарциссизме тоже крылось что-то нездоровое», — вспомнил Хулио.
Вот и сейчас такое привычное собственное лицо честного и благородного человека показалось ему на редкость неприятным и даже отталкивающим. Он знал, что Кораль ждет, собирается провести с ним романтический вечер с подобающими случаю вином и розами.
При одной мысли об этом ужин, съеденный на банкете, в знак протеста рванулся наружу. Хулио чуть не вывернуло наизнанку. Так противны были ему ложь и необходимость скрывать очевидное от самого близкого человека.
«Неужели у меня так и не хватит силы духа на то, чтобы вернуть в реальность Кораль, воспарившую к небесам? — подумал он. — Нет, не сейчас. Но когда?»
Омедас не знал, что делать дальше, но оставаться здесь, среди людей и рядом с Кораль, тоже было выше его сил. Оставался один выход — бежать, скрыться.
Эта мысль даже несколько облегчила его страдания.
«Может, действительно надо уйти по-английски, не прощаясь и без каких бы то ни было объяснений даже с Кораль? Это, конечно, будет не слишком вежливо с моей стороны, но извиниться и как-нибудь уладить эту маленькую неувязочку я, несомненно, сумею. По сравнению с тем, что мне предстоит сообщить Кораль, это просто сущая мелочь».
Пресс-конференция закончилась. Кораль вернулась в банкетный зал, но Хулио там уже не было.
Она сразу погрустнела, никак не могла понять, что произошло, и раз за разом спрашивала себя: «Какого черта? Почему он себе такое позволяет?»
Глава восемнадцатая
Двойная угроза
Карлос попытался начать все заново — все равно так, как раньше, жить больше не получалось. Дом казался ему пустым и холодным. Вся семья в одночасье покинула эти стены, словно спасаясь бегством от кого-то. Неужели от него самого?
Иногда ему казалось, что он ненавидел и Кораль, и детей, если, конечно, можно испытывать это чувство, обливаясь слезами над очередной солидной рюмкой старого крепкого рома. При этом Карлос с ностальгией смотрел на фотографию жены, так сильно ненавидимой. Отчаяние и одиночество стали его постоянными спутниками и единственными собутыльниками.
23
Василий Васильевич Кандинский (1866–1944) — русский живописец, график и теоретик изобразительного искусства, один из основоположников абстракционизма.