Милый Каин

«Моя Альма изменяет мне», — ответил ему Хулио.

Вот уж действительно превосходный материал для психоаналитика.

Он впервые заметил, что внутри его происходят какие-то изменения, когда начал писать на доске вопросы к зачетной работе по детской психологии. В какой-то момент Омедас, не поворачиваясь, а лишь оглянувшись через плечо, сообщил студентам, что те, кто сидит на четных местах, будут отвечать на четные вопросы из списка. Это была привычная практика, позволявшая в какой-то мере избегать повального списывания студентами ответов друг у друга.

Начиная с этой секунды и вплоть до того мгновения, когда был дописан последний вопрос, за спиной Хулио слышались голоса, шум шагов и стук убираемых откидных столиков. Студенты читали вопросы и пытались занять более выгодные, с их точки зрения, места в аудитории. Сначала сменой диспозиции озаботились наиболее дерзкие учащиеся, но, почувствовав, что преподавателю нет дела до того, что происходит у него за спиной, на выгодные для себя места пересели и самые робкие и нерешительные.

Все это броуновское движение сопровождалось смешками и приглушенными ироническими комментариями. Когда список вопросов подошел к концу, все уже сидели на своих новых местах. К тому моменту, как Хулио обернулся к аудитории, студенты уже затихли и теперь лишь преданно смотрели преподавателю в глаза. В аудитории стояла полная тишина.

Хулио обвел взглядом студентов, почесал в затылке и со столь же невинным видом произнес:

— Я, кажется, ошибся, сказав, что сидящие на четных местах будут отвечать на четные вопросы. Прошу прощения, все наоборот. Четные вопросы достаются тем, кто сидит на нечетных местах.

Под пристальным взглядом преподавателя никто не осмелился пересесть. Выражение ангельской невинности на студенческих лицах сменилось тоской и унынием.

Через полтора часа Хулио заперся в своем кабинете с собранными зачетными работами. Он смотрел на пачку исписанной бумаги и никак не мог заставить себя приступить к проверке.

В этот момент ему позвонила Кораль, которая сегодня была на дежурстве и освобождалась лишь ближе к вечеру. Чуть приглушенным голосом — судя по всему, чтобы не слышали коллеги — она призналась Хулио, что больше всего желает вновь оказаться рядом с ним. Он мечтал лишь о том же и на какое-то мгновение забыл обо всем на свете, кроме своего желания опять встретиться с Кораль. Они договорились увидеться после работы в знакомом им ресторане, расположенном в центре города.

Хулио повесил трубку, почувствовал, как блаженная улыбка сходит с его губ, и в ужасе подумал: «Что же я делаю?»

Он начал проверять студенческие работы, надеясь, что это рутинное занятие отвлечет его от мрачных мыслей. Красная ручка скользила в потных пальцах, взгляд никак не хотел фиксироваться на сбивчивых мыслях, изложенных в неграмотных словах, написанных к тому же с кучей орфографических ошибок и по большей части очень неразборчивым почерком.

Вскоре Хулио понял, что думал не о том, как разобрать студенческие каракули. Он не знал, зачем согласился на ужин в ресторане именно сегодня. Более неподходящий день для светского вечера с Кораль и придумать было трудно. Омедас чувствовал, что переставал не только быть хозяином положения, но и вообще сколько-нибудь здраво отвечать за свои поступки.

На каждые несколько строчек, написанных очередным малограмотным, не умеющим излагать свои мысли студентом, у него уходило не меньше четверти часа. В конце концов Хулио собрал работы, начертанные особенно неразборчиво, поставил рядом с подписями красные нули и снабдил их краткой припиской: «Неразборчиво». Так часто поступали многие его коллеги-преподаватели, когда приходили к выводу, что тратили непропорционально много времени на расшифровку студенческих каракулей и мыслей, но сам Хулио Омедас воспользовался этим правом впервые в жизни.

Его одолевали мрачные, весьма неприятные мысли. Судя по всему, токсины аморальности Нико оказались заразными. Хулио Омедас еще никогда не прибегал ко всякого рода трюкам, не использовал своих формальных преимуществ для манипулирования людьми и достижения нужного результата.

Психолог размышлял над этим, обдумывал все свои поступки начиная со дня знакомства с Нико и встречи с Кораль, как шахматист анализирует проигранную партию, вспоминает каждый ход и пытается понять, на какой именно клетке он поскользнулся, в какой момент его рука коснулась не той фигуры, которой следовало. Судя по всему, одной из серьезнейших ошибок, допущенных им в работе, была слепая вера в свидетельства и улики, подсунутые ему Николасом.

Он не удосужился проверить их хотя бы самым элементарным образом, не сопоставил с тем, что могла бы сказать Диана. Омедас даже не нашел времени на то, чтобы пообщаться с малышкой и осторожно расспросить ее на эту щекотливую тему. Более того, он, как неопытный игрок, попался в ловушку противника, когда во время разговора в «Макдоналдсе» фактически вынудил Нико сказать то, что сам хотел услышать.

Если бы все оказалось не так, как он предполагал, то Хулио почувствовал бы себя даже разочарованным и обманутым. Мол, как же так? Все замечательно складывается, вписывается в картину, нарисованную им, прямо как в кино. Вот тебе злодей, вот тебе жертва. Свой план он начал выстраивать и реализовывать, даже не заметив, что помимо него в процессе написания сценария и постановки спектакля участвует другой не менее талантливый режиссер, к тому же озаботившийся тем, чтобы скрыть свое присутствие в кадре.

В общем, дела обстояли настолько плохо, что Хулио понимал бессмысленность каких бы то ни было попыток выстроить свои планы на долгую перспективу. Нужно было сосредоточиться и понять, как сейчас или в самое ближайшее время выйти из этой ситуации, откровенно говоря весьма неприятной. Омедас вновь и вновь спрашивал себя, готов ли отказаться от Кораль, от своей близости с нею именно сейчас, когда он, как ему казалось, вплотную приблизился к тому состоянию, которое описывается простым и в то же время непостижимым словом «счастье».

«Нет, — сказал он себе. — Остаться сейчас без нее я не смогу».

Неожиданно раздавшийся звонок мобильника не сразу вернул Хулио к реальности из мира мрачных размышлений. Еще некоторое время он потратил на то, чтобы разыскать телефон в карманах пиджака, висевшего на стуле. В аппарате послышался незнакомый мужской голос. Спрашивали Кораль Арсе. Первым делом Хулио подумал, что этот звонок может быть так или иначе связан с Карлосом.

«Вполне возможно, что звонит его адвокат», — прикинул он и приготовился к неприятному разговору.

— Кораль Арсе? А кто ее спрашивает?

— Видите ли, меня зовут Рамон Вальс. Я председатель жюри, присуждающего премию Хуана Гриса. [22]

— Простите?

— Премия Хуана Гриса, присуждаемая Центром современного искусства. Мы только что вскрыли конверт с данными об авторе картины, названной «Огни». В нем указано упомянутое имя и этот номер телефона.

Несколько секунд Хулио переваривал услышанное. Да, все сходилось. Он действительно послал спасенную из помойки картину Кораль на этот конкурс. Омедас сделал это, повинуясь минутному порыву, и, даже не особо задумываясь, написал в графе «название» первое слово, пришедшее ему на ум.

Естественно, ни по поводу названия, ни по самому факту отправки картины на конкурс он не советовался с Кораль. Она ни за что не согласилась бы на это и, более того, вполне возможно, восприняла бы такое предложение как закамуфлированную издевку, если не явное оскорбление. Вот почему Хулио на всякий случай указал в качестве контактного свой мобильный телефон, не желая, чтобы устроители по какой бы то ни было причине беспокоили Кораль. По правде говоря, Омедас отправил картину почтовой посылкой и едва ли не на следующий же день начисто забыл об этом.

— Да-да, все правильно. К сожалению, Кораль сейчас не может подойти. А что, ее картина вышла в финал?

— Не совсем так. Она получила первую премию.

22

Хуан Грис (1887–1927) — испанский живописец, скульптор, график и декоратор, представитель кубизма. Работал главным образом в Париже.