Слово после казни

Ауфмайер продолжал процветать и после упомянутого скандала. 20 апреля 1943 года, в день рождения Гитлера, его даже наградили Железным крестом первой степени. Подобной чести удостаивались лишь те, кто особенно отличался в борьбе с «врагами национал-социализма и немецкого государства».

Глава 5

Если Ауфмайер в нашем карантинном блоке 2-А был всевластным богом, то староста Пауль Бандит — полубогом. Я несказанно удивился, когда впервые увидал это гориллообразное существо.

После санобработки нас привели к блоку. И тут в одних трусах появился он.

Эсэсовцы окружили полуголого здоровилу, наперебой расспрашивая о здоровье, самочувствии, фамильярно похлопывали его по волосатым плечам. А он с достоинством пожимал им руки, сдержанно ухмылялся.

— Принимай, Пауль, пополнение. Привели сто «мусульман», надеюсь, ты быстро поставишь их на ноги — сказал ему начальник конвоя и заржал от собственного остроумия.

Из дальнейшего разговора я понял, что волосатый здоровила занимал должность блокельтестера — следовательно, и сам был заключенным. Он пересчитал нас, расписался за полученное пополнение и тупо уставился на колонну. Мы со страхом смотрели на этого полуголого, заплывшего жиром пучеглазого кабана. А он, собравшись с мыслями, произнес такую речь:

— Вы прибыли в показательный карантинный блок. Порядок у меня железный. Кто будет вести себя смирно и послушно, с тем ничего плохого не случится. Он может рассчитывать на месяц жизни в моем блоке. Но ежели кто-либо посмеет хорохориться и петушиться, будет иметь дело со мной,— он показал внушительный кулак.— Имейте в виду, я человек нервный и быстро раздражаюсь. А еще запомните, что здесь я ваш главный попечитель, воспитатель и судья. Могу и к праотцам послать — у меня это запросто. Понятно?

Плюгавый Вацек-писарь, о чем свидетельствовала повязка с надписью «шрайбер», дословно перевел блокового сперва на польский, а затем и на русский языки.

Пауль Бандит был немецким уголовным преступником.

Лагерная действительность была страшна сама по себе. Но еще более зловещей делали ее подонки и негодяи типа Пауля. Профессиональный убийца и палач-любитель от постоянного употребления алкоголя и беспрерывной брани совершенно охрип, не говорил, а рычал. Сильный, как медведь, он одной оплеухой сбивал с ног любого заключенного, а ударом кулака по голове убивал. Но больше всего он любил душить свою жертву за горло, не торопясь, с наслаждением.

Нередко на аппелях рассвирепевший Бандит тараном врезался в колонну узников и калечил своими ручищами десятки людей. Однако вместе с тем он считал себя человеком творческим.

Как-то в пылу вдохновения Пауль сконструировал портативную разборную виселицу из дюралевых трубок. Изобретение понравилось гестапо. Оно упрощало и удешевляло процедуру казни. Преимущества новой виселицы были очевидны, и некоторое время ее автор служил разъездным палачом, гастролировавшим, словно циркач, со своим реквизитом по всей Германии.

Среди эсэсовцев Пауль считался своим человеком. Они сочувствовали ему: из-за татуировки Бандиту была закрыта дорога в войска СС. А история этой татуировки была известна всем.

В начале тридцатых годов один обанкротившийся и вконец спившийся художник попал в тюрьму, а оттуда — в лагерь поблизости Гамбурга. Там он занялся татуировкой заключенных и весьма преуспел в этом деле.

Начальник лагеря, решив сделать на нем бизнес, разрешил художнику открыть «мастерскую», обеспечил его нужным материалом и клиентурой, а львиную долю прибыли забирал себе. В «мастерскую» валом валили моряки и портовые грузчики.

В этом же лагере за убийство отбывал наказание и Пауль. Связавшись с шайкой картежников и воров, он однажды проиграл свою жизнь, но вымолил помилование, согласившись стать вечным рабом картежников. Шайка, дабы он никогда не забывал о рабском положении, решила разукрасить все его тело порнографической татуировкой. Художник работал с упоением в течение нескольких недель, проверяя на коже Бандита свои способности и неудержимую фантазию. Так Пауль стал ходячей выставкой порнографического искусства.

Когда Пауля в Освенциме послали на клеймение, эсэсовцы растерялись, не найдя места для номера. Ограничились тем, что на куртку нашили лоскут с цифрой 21. Пауль гордился тем, что он ветеран Освенцима, прибывший сюда с первой партией узников еще в 1940 году.

Долгое время Бандит был объектом паломничества эсэсовцев, которые желали поглазеть на уникальную татуировку. Поскольку поток «экскурсантов» не уменьшался, Паулю разрешили летом в блоке и поблизости ходить в одних трусах. Он одевался лишь к вечернему и утреннему аппелям, чтобы по форме отдать рапорт Ауфмайеру.

Даже в таком аду, как Освенцим, Пауль жил благоденствуя. У него было не менее десятка пиплей*. Они делали ему массаж, маникюр, педикюр и завивали волосы. Специальными опахалами из страусовых перьев пипли отгоняли от Пауля мух, когда он изволил отдыхать, и неутомимо обвевали его в зной. Он никогда не знал ограничения ни в изысканной пище, ни в отборных коньяках и винах. Иногда он, расчувствовавшись и блаженно закатывая глаза, слушал музыку или же сам играл на подаренной ему Ауфмайером губной гармошке.

* Так в лагерях называли холуев, которые как лакеи прислуживали блоковым и капо.

Блокфюрер ценил Бандита. Не раз выпивал с ним прямо в блоке. Они на пару ходили в публичный дом. Заведение помещалось на втором этаже двадцать четвертого блока, расположенного неподалеку от центральных ворот Аусшвитца, рядом с административными постройками.

Освенцимский публичный дом был открыт официально по приказу главного коменданта Рудольфа Гесса в первый день рождества 1943 года. Празднество началось роскошным обедом, на котором с речью выступил Гесс. Поздравив подчиненных со святым рождеством, он пообещал им вечное господство на завоеванных землях, призывая беспощадно расправляться с врагами национал-социализма, быть верными фюреру и его идеям. После обеда Гесс собственноручно роздал эсэсовцам талоны на посещение публичного дома.

Привилегией посещать это заведение, кроме эсэсовцев, пользовались и «передовики производства», «образцовые гефтлинги», «активисты» из числа немцев. Большей частью это были капо, старосты, штубовые и прочие прихвостни из «зеленых».

Комендант лагеря выдавал блокфюрерам специальные талоны для распространения их среди вышеупомянутых «передовиков», которых эсэсовский унтер-офицер каждый вечер собирал на центральном аппель-плаце и организованно вел развлекаться. «Визитеров» из Биркенау привозили на машине.

Так начальство разжигало в «зеленых» низменные инстинкты, поощряя и подзадоривая их заслужить право на посещение дома терпимости. А заслужить это право можно было одним: холуйством, жестоким отношением к подчиненным. За один такой талон «передовик» готов был растерзать десятки узников, лишь бы угодить эсэсовцам.

Вначале в публичном доме содержались пятьдесят чистокровных ариек, но вскоре заведение расширили, и их стало уже несколько сотен. Меж проституток, свозимых в Освенцим со всей Германии, происходила настоящая борьба за право работать по профессии. По сравнению с другими узницами в заведении они жили роскошно: их снабжали отличной одеждой, духами, ели и пили они досыта. Их даже выгуливали в лесу, где можно было вволю дышать свежим воздухом, загорать, купаться.

Все мы, как на великое чудо, смотрели на хорошеньких, красиво одетых молодых женщин. Прямо не верилось, что в этом пекле могли существовать такие.

Заведением управляла старая ведьма по прозвищу Пуфмуттер. Морщинистым, словно печеное яблоко, лицом, наштукатуренным до предела косметикой, она действительно напоминала ведьму.

Мне пришлось увидеть Пуфмуттер и ее «воспитанниц» 20 января 1945 года, когда завершалась эвакуация чудом уцелевших узников. Нас пригнали из Явожно на платформу смерти Биркенау. В лютую стужу мы, полураздетые, почти сутки дрожали на холоде, ожидая вагонов. Сквозь метель виднелись кучи присыпанного снегом кирпича и бетона — остатки взорванных строений. В перелеске за крематорием пылали огромные костры, и несло оттуда ужасающим смрадом. А здесь с солдафонской бесцеремонностью, эсэсовцы лезли к девушкам.