Страница 5 из 22
— Двадцатый век. — Артур задумался. — Я не могу заглядывать так далеко. Когда наступит следующее столетие, мне будет сорок.
— И ты будешь капитаном крикетной команды Англии.
— Сомневаюсь, Патридж. Но в любом случае не падре.
Артур, собственно, не сознавал, что его вера слабеет. Но думать самостоятельно внутри Церкви легко перешло в способность думать вне ее. Он обнаружил, что его рассудок и совесть не всегда принимают то, что им предлагается. В его последний учебный год в школу приехал проповедовать отец Мерфи. С высоты кафедры яростный краснолицый патер угрожал верным и несомненным проклятием всем, кто остается вне лона Церкви. Будь тому причина греховность, самовольство или просто невежество, последствия были одинаковыми: верное и несомненное проклятие на всю вечность. Далее последовало широкое описание мук и беспросветности Ада, специально измышленных, чтобы ввергать мальчиков в дрожь. Но Артур перестал слушать. Мам объяснила ему, в чем суть, и теперь он смотрел на отца Мерфи как на сказочника, которому больше не верил.
Джордж
Мама ведет занятия воскресной школы в постройке, соседней с домом священника. Кирпичи в стенах уложены ромбовидным узором, и мама всегда говорит, что он напоминает ей «утешники». [3]Джордж не знает, что это такое, но прикидывает, не имеют ли они отношения к утешителям Иова. Он всю неделю предвкушает урок в воскресной школе. Грубые мальчики в воскресную школу не ходят, а носятся по лугам, ставят силки на кроликов, лгут и вообще следуют путем, усыпанным цветами, прямехонько на вечные муки. Мама предупредила его, что в классе она будет обходиться с ним совершенно так же, как со всеми остальными. И Джордж понимает почему: потому что она показывает им всем — одинаково — путь на Небеса.
Она рассказывает им увлекательные истории, которые Джордж воспринимает без труда: например, про Даниила в львином рву и про печь, раскаленную огнем. Но другие истории оказываются труднее. Христос учит притчами, и Джордж обнаруживает, что притчи ему не нравятся. Возьмите притчу о пшенице и плевелах. Джордж понимает про врага, который посеял плевелы между пшеницей, и о том, что не надо выбирать плевелы, а то можно выдернуть вместе с ними пшеницу — хотя тут он не до конца уверен, потому что часто видит, как мама пропалывает огород при доме священника, а что такое прополка, как не собирание плевелов до того, как они и пшеница дозреют? Но даже если оставить эту загадку в стороне, он все равно пребывает в тупике. Он знает, что история эта совсем про другое — потому-то это и притча, — но вот что это другое, его уму непонятно.
Он рассказывает Орасу про пшеницу и плевелы, но Орас не понимает даже, что такое плевелы. Орас младше Джорджа на два года, а Мод на три года младше Ораса. Мод, потому что она девочка и самая младшая, не так сильна, как оба мальчика, и им сказано, что их долг беречь ее. Что именно это означает, оставлено без объяснений и состоит вроде бы из того, чего делать нельзя: не тыкать в нее палками, не дергать ее за волосы и не кричать ей в лицо, как нравится Орасу.
Однако Джордж и Орас, видимо, не умеют беречь Мод — начинаются визиты доктора, и его регулярные осмотры ввергают семью в постоянную тревогу. Джордж чувствует себя виноватым всякий раз, когда приходит доктор, и старается не показываться ему на глаза — а вдруг в нем найдут причину болезни его сестры. Орас никакой вины не чувствует и бодро спрашивает, нельзя ли ему отнести чемоданчик доктора наверх.
Когда Мод исполняется четыре, становится очевидно, что она слишком хрупка и ее нельзя оставлять одну на всю ночь и что ни Джорджу, ни Орасу, ни даже комбинации из них двоих ночной присмотр за ней доверить нельзя. И теперь она будет спать в комнате их матери. Одновременно решено, что Джордж будет спать с отцом, а Орас получит детскую в свое полное распоряжение. Джорджу теперь десять, Орасу — семь; возможно, прикинуто, что надвигается возраст греховности, и двух мальчиков не следует оставлять наедине. Никакого объяснения не дается, и оно не ищется. Джордж не спрашивает, будет ли он спать в комнате отца в наказание или в награду. Таков факт, и говорить тут не о чем.
Джордж и его отец молятся вместе, преклонив бок о бок колени на выскобленных половицах. Затем Джордж забирается в постель, пока его отец запирает дверь и гасит свет. Засыпая, Джордж иногда думает про пол, про то, как его душу надо выскабливать, как выскабливают половицы.
Отец спит некрепко и часто стонет и всхрапывает. Иногда рано утром, когда рассвет обрисовывает края занавесок, отец устраивает ему проверку.
— Джордж, где ты живешь?
— В доме священника, Грейт-Уайрли.
— А где это?
— В Стаффордшире, отец.
— А это где?
— В центре Англии.
— А что такое Англия, Джордж?
— Англия — это бьющееся сердце Империи, отец.
— Хорошо. А какова кровь, которая струится по артериям и венам Империи, достигая даже самых дальних ее пределов?
— Англиканская церковь.
— Хорошо, Джордж.
И немного погодя отец снова начинает стонать и всхрапывать. Джордж смотрит, как очертания занавесок обретают четкость. Он лежит и думает об артериях и венах — красных линиях на карте мира, соединяющих Британию со всеми местами, окрашенными в розовый цвет: Австралия, и Индия, и Канада, и разбросанные повсюду острова. Он думает о трубах, прокладываемых по дну океана для телеграфных кабелей. Он думает о крови, бурлящей по этим трубам и появляющейся на поверхности в Сиднее, Бомбее, Кейптауне. Узы крови — вот выражение, которое он где-то слышал. И под пульсирование крови в ушах он снова начинает засыпать.
Артур
Артур сдал выпускные экзамены с отличием, но так как ему было только шестнадцать, его послали еще на год к иезуитам в Австрию. В Фельдкирхе режим оказался мягче, допускающим пиво и отопляемые дортуары. Были длинные прогулки, во время которых английских учеников нарочно ставили между мальчиками, говорящими по-немецки, так что они волей-неволей упражнялись в немецком. Артур назначил себя редактором и единственным сотрудником «Фельдкирхен газет» — написанного от руки литературно-научного журнала. Кроме того, он играл в футбол на ходулях и был обучен играть на бомбардоне — медной трубе, которая дважды обвивала грудь и звучала, будто возвещая Судный день.
Вернувшись в Эдинбург, он узнал, что его отец находится в инвалидном доме, официально страдая от эпилепсии. И больше дохода не будет, и даже случайных медяков за акварели с феями или эльфами. А потому Аннетт, старшая сестра, уже уехала в Португалию гувернанткой, Лотти вскоре присоединится к ней, и они будут присылать деньги домой. И еще Мам решила брать жильцов. Артура это и смутило, и возмутило. Кто-кто, но его мать никак не заслуживала унизительного положения квартирной хозяйки.
— Но, Артур, если бы люди не брали жильцов, твой отец никогда бы не поселился у бабушки Пэк, и я не познакомилась бы с ним.
Артур счел это еще более убедительным доводом против жильцов. Но он знал, что ему не дозволено критиковать отца ни с какой стороны, а потому промолчал. Однако нелепо притворяться, будто Мам не могла бы найти себе мужа лучше.
— А если бы этого не случилось, — продолжала она, улыбаясь ему серыми глазами, не подчиниться которым он не смог бы, — то не только не было бы Артура, но и Аннетты, и Лотти, и Конни, и Инесса, и Иды.
Неоспоримо, а также один из неразрешимых метафизических парадоксов. Он пожалел, что рядом нет Патриджа, чтобы помочь ему в рассмотрении вопроса: мог бы ты остаться самим собой или по меньшей мере достаточно самим собой, если бы у тебя был другой отец? Если нет, отсюда следовало, что и его сестры не остались бы сами собой, особенно Лотти, которую он любил больше остальных, хотя про Конни говорили, что она красивее. С трудом, правда, он мог вообразить себя другим, но его мозг отказывался создать образ Лотти, измененный хотя бы на йоту.
3
название теплых шалей с острова Файр-Айл.