Долина Новой жизни

Мартини безучастно скользил взад и вперед, стараясь держаться подальше от того места, где была Милли. «Лучше всего уйти с катка и вернуться домой, – думал он. – Но тогда я выдам свои чувства, а я вовсе не хочу, чтобы надо мною смеялись. Милли, Милли, моя дорогая… Она заставляет меня так страдать. Я не хочу посадить ее в клетку, лишить удовольствий, и все же я ужасно страдаю, когда вижу, как интересно ей с этим Меем».

Какой-то человек закрутился перед задумавшимся Мартини волчком – нельзя было видеть ни лица, ни рук, ни ног. Зрители хлопали в ладоши. Сзади кто-то схватил маленького итальянца в объятия.

– Простите, синьор, я едва не сшиб вас с ног.

– Доктор Бергер, это вы?

– Во всей своей красе!

– Куда направляетесь?

– Ношусь из конца в конец. Стараюсь истратить избыток сил.

– Вы прекрасно выглядите.

– Берите меня за руки, я протащу вас два-три круга. Вам нужен моцион, дорогой синьор Мартини.

Они сделали небольшой конец и остановились, привлеченные красивым зрелищем: на лед спускались летающие люди. Белые крылья разом складывались, и вот уже коньки скользили по льду. Прибывшие издалека, эти люди спешили также снять свои широкие резиновые одежды.

– Вы видите эту пару? – спросил доктор Бергер.

– Вот эту? Мужчина и женщина?

– Да, да, узнаете?

Мартини пригляделся и воскликнул:

– Он – Муки, а кто же она?

– Не узнаете? Его жертва. Теперь он женился на ней.

– Что вы говорите, дорогой доктор? Я слышал, он был посажен в тюрьму, а она… я полагал, что она умерла.

– Ей была сделана операция, вставлено новое дыхательное горло. А Муки освобожден из тюрьмы Робертом Куинслеем.

– Зачем он освободил его? – удивленно спросил Мартини.

– Мистер Роберт придерживается взгляда, согласно которому преступники не должны наказываться, их нужно лечить, им нужно растолковывать их вину. Ну, а кроме того Муки помог мистеру Роберту освободить из тюрьмы мадам Гаро.

– Значит, несчастная, которую он хотел задушить, – теперь его жена?

– И если бы вы знали, синьор Мартини, как она его любит! Она моя пациентка и еще недавно сама рассказывала мне об этом.

– Черт возьми, в женщинах заложена масса противоречий!

– Когда, много лет назад, я увлекался женщинами, они всегда причиняли мне много страданий. С тех пор я говорю всем – берегитесь женщин.

Мартини почувствовал в этих словах старого друга намек. Он насупился. В этот момент мимо проплыла пара: Мей тесно обхватил Милли, а она, прижавшись к нему, мечтательно смотрела вперед, ничего не видя перед собой, как будто уносилась в вихре блаженства.

Мистер Роберт умчал свою даму в дальний конец катка. Там было совсем пусто, толпа схлынула к лыжне. Он остановился и, вдыхая полной грудью воздух, воскликнул:

– Неправда ли, как хорошо дышится? Я чувствую всеми фибрами своего существа приближение весны.

Мадам Гаро, румяная и задыхающаяся от быстрого бега, взглянула на своего кавалера.

– Не знаю почему, но я полна бодрости и веселья. Мне вспоминаются времена, когда я умела отдаваться развлечениям со всем пылом юности.

– Я буду счастлив, мадам, когда вы забудете тяжелые испытания, которые вам пришлось пережить в Долине Новой Жизни.

– Мистер Роберт, меня трогают ваши постоянные заботы.

Молодой человек взял ее руки в свои и, крепко сжимая, с чувством произнес:

– Если бы я мог, я сделал бы все, чтобы вы стали счастливой, но я боюсь…

– Вы можете, – тихо сказала Анжелика и, круто повернувшись, умчалась от Роберта. Он стоял несколько секунд задумавшись, потом весело улыбнулся и пустился догонять свою даму.

– Синьор Мартини, синьор Мартини! – кричала Милли. – Мы не можем найти вас целый час!

Мей подлетел к итальянцу.

– Синьор Мартини, Милли о вас беспокоится.

– Она беспокоится… О чем же она беспокоится?

– Дорогой синьор Мартини, – подбежала молодая женщина, – где вы спрятались, вы обещали покататься со мной, а сами куда-то спрятались?

– Я чувствую себя плохо, – пробурчал Мартини.

– Вы нездоровы? Тогда вам лучше было бы идти домой.

– Я и пойду.

– А я непременно вас навешу сегодня вечером. Впрочем, может быть, я буду занята, тогда я приду завтра или… послезавтра.

– Приходите, когда хотите, хоть через неделю.

Мартини, не прощаясь, повернул к выходу с катка. Милли посмотрела ему вслед.

– Сердится. Это постоянное его недовольство раздражает меня, лучше нам прекратить видеться.

Мей принял красивую позу, проговорил:

– Не надувайте губки, Милли, и не портите настроения.

Новая толпа вливалась на каток. Летающие люди прибывали со всех сторон. Вдали слышались веселые, возбужденные крики, вокруг раздавались оживленные голоса. Солнце сияло и грело, а ветерок нежил и ласкал людей.

Часы прозвонили десять. Мартини встал из-за письменного стола.

В открытую дверь с веранды тянуло холодком, свежестью.

Он подошел и вгляделся в темноту.

Вдали, под горой, блестели огоньки станции тюба. Левее вырисовывалось туманное пятно – селение Старые копи. Черные громады гор только угадывались на фоне неба. Вдоль садового забора прошуршал большой освещенный автобус с пассажирами. Высоко над домом пронесся пассажирский аэроплан с прожектором, пронизывающим темноту.

Мартини стоял, оперевшись о косяк двери, и мысль о Милли неотступно преследовала его.

Четыре дня тому назад он возвращался домой. Двое влюбленных, щебеча что-то друг другу на ухо, шли ему навстречу. Завидев его, они изменили направление и скрылись в темноте. Сомнений не было: это Милли и Мей.

Вчера в саду на скамеечке он снова заметил их. Они были так заняты разговором, что не обратили внимания на его приближение. Слышался шепот, поцелуи. Они сидели так тесно! Какой ужас! В глазах у него потемнело, хотелось кричать, бить и его и ее. Дикое, звериное чувство… Ноги подкашивались, руки тряслись. Влюбленные не знали, какая опасность грозила им. Какой-то прохожий, схватившись за фонарный столб, боролся сам с собой, не зная, что ему делать. Благоразумие цивилизованного человека, привыкшего обуздывать свои страсти, победило. Он ушел, шатаясь, как пьяный, и, войдя в свою комнату, повалился на диван, рыдая и колотя кулаками по своей бедной голове. Потянулись тяжелые дни раздумья, когда вспоминаются все мелочи, все слова, когда все переоценивается, когда человек чувствует, что выхода нет. Голова кажется налитой свинцом, неспособной правильно мыслить.

Теперь, всматриваясь в темноту, Мартини думал: «Разве я мог надеяться удержать около себя это молодое создание? То, что должно случиться через какое-то время, случилось сейчас. Надо побороть себя и примириться с неизбежным. Я должен быть благодарен ей за минуты счастья. У нее своя жизнь, она не может жертвовать ею ради меня… И все же, какой удар! Разве сознание неизбежности может облегчить страдание? Страдание раздирает мне сердце. Лучшее, что вы можете сделать, несчастный Филиппе, это покончить со своим бренным существованием! «

Мартини отошел в глубину комнаты и долго стоял неподвижно. Он не слышал шагов на веранде и не видел, что в дверях появилась та, мысль о которой сверлила его голову день и ночь за последнюю неделю.

Милли, волнуясь и едва сдерживая дыхание, пристально рассматривала еще недавно близкого ей человека.

Отчаяние, выражавшееся во всей его фигуре, тронуло ее. Решение сказать ему всю правду было поколеблено. Хотелось утешить, облегчить его мучения, хотя бы ценою лжи.

– Бедный, бедный Филиппе, как мне жаль вас, – прошептала она. Она сделала легкое движение. Мартини опустил руки. Глаза их встретились. Они долго молчали.

– Филиппе, я пришла, я давно собиралась, но…

– Не надо, не надо, Милли! – закричал вдруг итальянец. – Не говорите ничего в свое оправдание.

Молодая женщина подошла ближе.

– Филиппе, вы выглядите ужасно, вы нездоровы?

– Да, я нездоров, я очень нездоров. Но это пустяки. Вы пришли, я очень рад. Садитесь сюда, на диван. Я сяду в кресло, поговорим. – После томительной паузы, во время которой они сидели не глядя друг на друга, он повторил: – Поговорим.