Долина Новой жизни

Мадам Гаро встала и, приблизившись к своему посетителю, слегка дотронулась до его руки.

– Благодарю вас, я вижу, что вы ко мне хорошо относитесь. – Губы ее задрожали, она быстро обернулась к окну, чтобы скрыть выражение своего лица. Куинслей провел рукой по своему высокому лбу.

– Надеюсь, вы разрешите заехать к вам узнать о вашем здоровье и, если понадобится, помочь вам, если в чем будете нуждаться? – произнес он глухим голосом. – Не пугайтесь, этот визит будет не скоро. Я понимаю вас. Прощайте. – Сказав это, он вышел, тщательно закрыв за собой дверь.

Молодая женщина долго стояла у окна. Плечи ее тряслись от сдерживаемых рыданий.

Под вечер в дверь постучали. Вошел обычно безмолвный слуга. Теперь он приобрел дар слова.

– Мадам отправится сейчас в Колонию на аэроплане. Я буду ее сопровождать. – Он вышел, чтобы дать ей возможность собраться.

Не прошло и четверти часа, как аэроплан, небольшой, красивый, весь блестящий в лучах заходящего солнца, стоял на хорошо утрамбованной дороге, проходящей среди двух рядов каменных одноэтажных строений.

Мадам Гаро огляделась. Она вышла на высокое каменное крыльцо. Направо вдали виднелись темные скалы, окружающие Высокий Утес, налево спускался к самым домам откос горы, а прямо впереди, на значительном пространстве, чернела опушка леса. Воздух был прохладен. Шум водопада не доносился сюда.

Слуга вежливо предложил ей войти в закрытое купэ аэроплана, но она обратилась к нему с вопросом.

– Могу я узнать, что это за здания? – она указала на окружающие постройки. – Где мы находимся?

– Это карантинный поселок для прибывающих извне. Здесь производится дезинфекция товаров и предметов. Осторожность в этом отношении должна быть самая тщательная.

Мадам Гаро легко поднялась по ступенькам небольшой лестницы к открытой двери аэроплана и оказалась в маленьком изящно отделанном купе. Слуга захлопнул дверь, закрыл ее на особый предохранитель и сказал что-то в переговорную трубку пилоту.

Аэроплан помчался по дороге.

Мадам Гаро была очень удивлена тем, что аэроплан как будто не может взлететь.

– Что это значит? – спросила она своего провожающего. – Почему мы не поднимаемся?

Тот отвечал:

– Это новый тип машины, комбинация автомобиля с аэропланом. Теперь мы несемся по дороге, но когда нужно, пилот увеличит площадь крыльев, и мы взлетим.

Мимо окон мелькали стволы голых деревьев, желтые листья метались вокруг, поднятые ураганом стремительно мчавшегося экипажа.

Лес кончился. По склону, вниз, вилась широкая дорога. Горные вершины, голые каменные глыбы, а сзади них – поднимающиеся к небу снеговые шапки тлели, как угли, красным огнем от лучей невидимого уже здесь, внизу, солнца.

– Замечательное зрелище, – заметил слуга. – Его можно наблюдать не особенно часто.

По-видимому, этот человек охотно делился своими впечатлениями, и его молчание в первые три дня объяснялось строгим приказанием Куинслея.

Мадам Гаро безразличным взглядом остановилась на редком явлении природы.

«Что может быть теперь интересного для меня? – думала она. – Все позади. Все милые сердцу люди безвозвратно потеряны. Жизнь лишена смысла. Если бы не план, который я, клянусь, выполню, я открыла бы этот предохранитель на дверях и выбросилась бы из экипажа. Но нет, пока я не могу сделать даже этого. Мой любимый, мой единственный еще находится под властью Куинслея».

Аэроплан совершенно незаметно оказался высоко над горой. Зелень полей, кусты, небольшие постройки – все это тонуло уже где-то в глубине. Казалось, не аэроплан поднимается кверху, а все, что под ним, уносится куда-то в бездну. Сиреневые сумерки, как вуаль, заволакивали пространство. В глубине были видны бесчисленные огни Нового Города, отражавшиеся в стальной поверхности озера. Дамба, канал и дороги едва намечались в густеющей с каждой минутой темноте.

«Что было четыре дня тому назад? Тогда были надежды, я верила в счастье. Там, над городом, в лесу, мы сошлись все вместе, чтобы пуститься в наше смелое путешествие. Мы неслись, как птицы, на собственных крыльях. Мы стремились к счастью. Бедный Камескасс, бедный Ур! Несчастный Мартини, оправится ли он от своих ран? Стоило ли им рисковать? Для меня и Рене не было иного выхода. Жизнь Рене не была бы здесь в безопасности, каждый день ему надо было ожидать новых козней со стороны Куинслея. Я сыграла злую роль в жизни моего возлюбленного, но я отомщу».

Впереди, над горизонтом, пылало зарево от городских огней, оно поднималось все выше и выше. Линии огней, скрещивающиеся, расходящиеся, появлялись внизу и пропадали, чтобы смениться новыми. Быстрый полет уносил их назад, в темноту. Теперь внизу мелькали только отдельные огоньки, да по небу скользили яркие лучи прожекторов несущихся навстречу летательных машин.

Слуга, поняв, что спутнице не до разговоров, прильнул к стеклу. Мадам Гаро отдалась своим мыслям. Они были печальны и однообразны; как темнота окружающей ночи.

Скоро показались огни Колонии.

Аэроплан опустился так же незаметно, как поднялся.

Знакомая картина: дома с палисадниками, сзади них – сады. Вот большое здание клуба, а вот дом, где жил Рене. Боже, как все изменилось! Кажется, все стоит на своем месте, все то же самое, а между тем все чуждо, мертво, внушает сплошной ужас.

Прошла неделя. Томительная, бесконечная. Уютная, прекрасно обставленная квартирка мадам Гаро представлялась ей страшной тюрьмой. Каждый угол, каждая вещь, каждая мелочь напоминала ей минуты счастья, которые она проводила здесь со своим дорогим Рене. Охотно она убежала бы отсюда, но вечно торчащий на лестнице страж напоминал о том, что она лишена свободы. Если бы ее заключили в какой-либо каземат, она легче переносила бы свое заточение.

Мадам Гаро постаралась, насколько могла, изменить обстановку. Одни вещи переставила, другие выкинула совсем и, тем не менее, не могла справиться с гнетущим ее настроением. Она снова едва не впала в то мрачное, полубезумное состояние, в котором находилась в первые дни после неудачного бегства. Она боролась с собою в убеждении, что должна сохранить здоровье и ясный ум для выполнения своего плана.

На восьмой день мадам Гаро увидела входящего в ее гостиную Фишера; она бросилась к нему на шею, как к родному, и разразилась рыданиями.

Ученый-химик казался очень смущенным. Глаза его наполнились слезами. Одной рукой он слегка обнял мадам Гаро за талию, а другой тщетно пытался найти носовой платок.

– Успокойтесь, успокойтесь, – говорил он дрожащим голосом. – Не надо… Все пройдет. Мне очень вас жалко. Успокойтесь!

Наконец, он нашел платок, вытер им глаза и, утешая молодую женщину, гладил ее своей большой рукой по голове. Вся его крупная фигура выражала отцовскую нежность и доброту.

Мадам Гаро начала успокаиваться и сквозь рыдания, наконец, выговорила:

– Боже мой, как я несчастна!

Фишер посадил ее на диван и успокаивал, как успокаивают ребенка. Он говорил ей какие-то ласковые слова, брал за руки, улыбался.

Успокоившись, она передала со всеми подробностями путешествие к Высокому Утесу, захват аэроплана. Она не утаила ничего. Фишер внимательно слушал; лицо его отражало те чувства, которые он переживал.

– Боже, что вы вынесли, бедная моя девочка! – проговорил он взволнованно. – Дорогая Анжелика, позвольте мне называть вас так! Я принес вам благую весть: вам разрешены прогулки, вы можете проводить у нас в семье все время. Моя жена горит желанием видеть вас. Я думаю, вы должны воспользоваться этим разрешением. Не будем терять времени, отправимся сейчас.

Мадам Гаро не заставила себя долго ждать. Когда вышли на улицу, Фишер заметил, что она изящно одета, а лицо ее сильно припудрено. Он удивился. Как такое глубокое отчаяние, которое он только что видел, уживалось в этой женщине с заботами о наружности? «Привычка – вторая натура», – резюмировал он свои мысли.

Анжелика шла по знакомым ей улицам; ей казалось, что она проходила здесь бог знает когда. Как будто целая вечность отделяла ее от недавнего прошлого…