Семейное Рождество

— Твоей матери, — ответил он. — Ты ведь по натуре не холодная, не так ли? Я считал тебя такой до сегодняшнего дня, но я видел, как ты улыбалась, краснела и веселилась. Ты по-матерински тепло относишься к Джереми. Ты так меня ненавидишь? Или же ты просто продукт жестких убеждений твоей матери относительно того, какой должна быть леди?

Но она услышала только одну вещь и в ужасе уставилась на него.

— Я не холодная, — запротестовала она. — Не холодная. Я чувствую так же глубоко, как все остальные. Как вы могли сказать такую ужасную вещь? Я сожалею, что не удовлетворила вас, но я не холодная.

Она отвернулась от него, закрыла лицо ладонями и безуспешно попыталась приглушить рыдания, которые не могла сдержать.

— Элизабет…

— Уйдите, — закричала она. — Уйди. Ты ужасен и я ненавижу тебя. Я не х-холодная, мне жаль, что ты не… я хочу, чтобы ты катился к дьяволу. — Она никогда раньше не говорила таких вещей вслух, даже не думала так до сих пор.

В течение некоторых минут она не знала, что он делал. Она ожидала услышать звуки открывающейся и закрывающейся двери. Но затем кровать рядом с ней прогнулась. Он обошел вокруг и сел на ее половине. На нем был халат. Он коснулся рукой ее влажной щеки и нежно погладил ее.

— Прости меня, — сказал он. — Пожалуйста, прости меня.

Она уткнулась лицом в матрац, отбросив его руку.

— Нет, — сказала она. — Как ты мог сказать такую вещь… после того, что случилось. Я думала, что это было чудесно. Очевидно, я ничего не понимаю. Это вообще не было замечательно, не так ли? Тогда уйди. Уходи и никогда не возвращайся. Мы с Джереми жили без тебя эти три месяца. И проживем так же всю оставшуюся жизнь.

— Элизабет, — сказал он, и она почувствовала удовлетворение, услышав в его голосе отчаяние. — Милая моя, я не хотел причинять тебе боль. Прокляни меня, дурака, за то, что я сказал такое. Я так не думаю. Мы все неправильно сделали с самого начала, не правда ли? Мы позволили нашим родителям устроить этот брак. В этом нет ничего такого, многие браки так заключаются. Но мы не попытались сделать этот брак нашим собственным, позволив нашей неловкости и, вероятно, даже некоторой неприязни помешать нам толком пообщаться. А потом умер мой отец, и все стало еще хуже. Это все моя ошибка. Я должен был упорно работать над этим, должен был быть более терпеливым и нежным с тобой и постараться с тобой поговорить.

И снова она услышала только одну вещь, ее лицо все еще было спрятано в подушку. «Милая моя».Он назвал ее своей милой. Никто и никак за всю жизнь не называл ее ласково, за исключением укороченной формы ее имени — Лиззи.

— Неужели мы опоздали? — спросил он ее. — Есть ли какой-нибудь шанс, что вместе мы сможем сделать из этого брака что-то стоящее?

Она пожала плечами, но ничего не ответила, все еще не доверяя своему голосу.

— Что ты думала обо мне этот год? — спросил он ее. — Я думал, что ты красивая, недосягаемая, аристократичная снежная королева. Вряд ли ты думала обо мне лучше.

— Мрачный, — сказала она в подушку. — Строгий, без чувства юмора. Невероятно красивый.

— Я все такой же в твоих глазах? — спросил он после короткой паузы.

— Ты все еще невиданно красив, — отозвалась она.

— Я был уверен, — сказал он, — что ты презираешь меня из-за моего социального происхождения.

Она оторвала лицо от подушки, хотя все еще не смотрела на него.

— Я была уверена, — произнесла она, — что ты презираешь меня за то, что я вышла замуж из-за денег.

— Боже мой, — сказал он после очередной паузы. — Разве можно представить, что двое довольно разумных взрослых людей, состоящих в браке, не смогли за целый год найти времени, чтобы поговорить?

— Да, — сказала она.

Он некоторое время сидел и смотрел на нее. Она лежала не двигаясь, и все еще не смотрела на него. Казалось, уже многое было сказано. Но что в действительности изменилось?

Он поднялся и повернулся, чтобы шлепнуть ее по попке.

— Вставай, — потребовал он, его голос был оживленным и веселым. — И одевайся.

— Подай мне тогда мою ночную рубашку, — сказала она. Ранее он бросил ее на пол с другой стороны от кровати.

— Я имею в виду, — с нажимом сказал он, — надень свою самую теплую одежду.

— Зачем?

— Мы идем на улицу.

— На улицу? — Она уставилась на него широко раскрытыми глазами. — Зачем?

— Кто знает? — Он посмотрел вниз на нее и улыбнулся — она могла поклясться, что ее желудок сделал сальто-мортале. — Нам надо поговорить. Возможно, слепим снеговика. Или сделаем снежных ангелов. Это соответствовало бы ситуации, не так ли?

— Но все двери уже заперты, — сказала она по-дурацки. — Ведь уже почти полночь.

Он ничего не ответил. Просто продолжал смотреть на нее и усмехаться.

Он обезумел. И был невиданно великолепен в своем безумии.

Элизабет рассмеялась.

— Ты сумасшедший, — сказала она.

— Вот видишь. — Он указывал на нее пальцем. — Это то, чего ты не знала обо мне весь этот год. И еще много чего. А я не знал, что ты можешь смеяться над перспективой быть вытащенной на улицу холодной снежной ночью, чтобы сделать снежных ангелов. Осмелюсь сказать, что есть много, чего я о тебе не знаю. Я иду на улицу. Ты идешь со мной или нет?

— Иду, — ответила она и вновь рассмеялась.

— Я вернусь через пять минут. — Он шагнул к двери и, не оборачиваясь, вышел из комнаты.

Элизабет посмотрела ему вслед и, вновь рассмеявшись, вскочила с постели.

Пять минут! Никто не посмеет сказать, что она заставила его ждать.

— Ложишься на спину, — объяснял он, — вытягиваешь руки и ноги и осторожно двигаешь ими вверх и вниз. Вот так. — Он продемонстрировал ей, как надо двигаться, а потом поднялся и посмотрел на снежного ангела, которого только что сделал. — Довольно большой получился.

— Ангел Гавриил, — нежно сказала она.

На ней была светлая, подбитая мехом накидка с капюшоном, который покрывал голову. Она выглядела неописуемо красивой в отражающемся от снега свете. И полной достоинства. Но она осторожно легла на снег рядом с его ангелом и, опустив глаза, неторопливо и аккуратно сделала своего собственного.

Он так любил ее, что хотел выть на луну. К тому же он боялся и колебался. Неужели сейчас рядом с ним была его покорная жена?

Или на самом деле она была подавляемой дочерью не имеющей чувства юмора тиранши, готовой вырваться на свободу, как бабочка из кокона? Не пролетит ли она мимо него, когда расправит свои крылья?

— Ах, — сказал он, когда она поднялась на ноги, — какой изящный ангел. Я думаю, это ангел-хранитель. Ангел Джереми. А может, и мой.

Она посмотрела на него и улыбнулась, и затем подняла глаза к небу.

— О, смотри, — сказала она, — облака рассеиваются. Смотри, какое чудо.

Светила почти полная луна, и внезапно оказалось, что небо все усыпано звездами. Сегодня вечером они выглядели необычно яркими, возможно, потому что он был в деревне, а не в Лондоне, как обычно.

Одна звезда особенно привлекла его внимание. Он шагнул к Элизабет поближе и указал рукой на эту звезду.

— Полагаю, что волхвы все-таки находятся в пути, — произнес он.

— Эдвин, — тихо спросила она. — У тебя когда-нибудь было такое прекрасное Рождество?

Звук его имени на ее устах согрел его. Нет, у него никогда не было Рождества или момента прекраснее. Если он задержит дыхание, сможет ли задержать это мгновение этот момент навсегда?

— Нет, — ответил он ей.

Он хотел положить руку ей на талию, привлечь к себе и, возможно, произнести — с опозданием на год, но лучше поздно, чем никогда, — слова, идущие от сердца, столь трудные для человека, который большую часть своей жизни говорил на сухом языке бизнеса и торговли. Но Элизабет повернулась к нему, прежде чем он смог осуществить свое намерение, и в полутьме он мог видеть, что ее тело было напряжено, а выражение лица было взволнованным.

— Возьми нас с собой, — сказала она. — Когда поедешь в Лондон, возьми нас с собой.