Слово дворянина

— Господа, господа, ну где вы там?! — вскричал оживленно Валериан Христофорович. — Идите же сюда! Да ведь скоро уже!..

Стол был уж накрыт, «ломясь от яств». На столе была привычная селедка, картошка, вареная брюква. И еще большие серые куски сахара, что отколоты были от цельной головки. Это по нынешним временам вообще драгоценность — вместо сахара теперь все потребляют сахарин. Да и его не сразу найдешь...

— Ну где же вы ходите, пора уж...

Застучали по паркету сдвигаемые стулья, раздались голоса.

И все было как раньше. Хоть совсем не так!..

— А мне ныне кошку на базаре предлагали, уверяя, что это кролик! — весело сообщил Валериан Христофорович. — Ей-ей! В самый нос тушку совали! А как я им на хвост недорубленный указал, да на когти на лапах кролика, так они, ничуть того не смутившись, сказали, что это все одно, что тоже, чай, животина, и что ныне и кошек днем с огнем не сыскать, тем паче столь упитанных! Да обещали, что пирог с ней ничуть не хуже будет!

— Так что ж вы, купили? — усмехнулся Мишель.

— Да вот-с, не купил, по причине благоприобретенной брезгливости! О чем ныне весьма жалею-с! Были бы мы с пирогом на столе.

Анна вздохнула и поморщилась.

— А что, мы как с крейсером в порту Гонконге уголь в ямы брали, так, почитай, неделю там стояли и не такое видывали! — громко сказал Паша-кочегар. — Там ихние китайцы чего токмо не едят — и крыс даже, и жаб, и гадов ползучих! У матросиков наших крыс трюмных на прокорм просили — ей-богу не вру! А уж кошек да собак со всем их удовольствием ловили да, выпотрошив, ели! Сам видал!

— Да ну вас, ей-богу! — всплеснула руками Анна. — Да разве можно говорить о таком за столом? Оставьте вы, наконец, эту вашу тему!

— Нуте-с... господа! — нетерпеливо оглядываясь на часы, произнес Валериан Христофорович, вздымая хрустальную рюмку с разведенным водой спиртом.

При тех словах Паша-матрос крякнул да нахмурил брови.

— Господа... но и товарищи тоже! — повторил Валериан Христофорович, оборачиваясь к матросу. — Господа-товарищи!.. Дорогие вы мои!..

Да стал вдруг серьезен.

— Вот ведь не думал, не загадывал даже, да, честно говоря, и дожить до сего дня не чаял, а вот сподобился! Ведь год как минул! Да, как мне мнится, удачливый, коли все мы теперь здесь, да все притом живы! Да-с, судари и сударыни, ныне это большое везение — живота своего не лишиться! Сколь народа сего дня уж не увидит... А мы — вот они — живехоньки все, да сверх того — с прибытком! — указал Валериан Христофорович на Марию, что смирно сидела подле Анны с вплетенным в косу огромным бантом. — Верно я молвлю, сударыня?

Мария приподнялась и, как ее учила Анна, глубоко присела, сделав поклон.

— Такую, с позволения сказать, красавицу обрели! Мария вновь присела, густо покраснев.

Анна одобрительно кивнула ей, взглядом позволяя присесть, да зорко глядя, чтоб она верно брала приборы.

— Так что жаловаться грех! А впредь, смею вас уверить, еще лучше будет! Ведь год-то ныне какой?..

— Так известно какой — девятнадцатый! — пробасил Паша-кочегар.

— Верно мыслите, товарищ! Одна тысяча девятьсот девятнадцатый от Рождества Христова. И что сие значит?..

А что, собственно?

— А то, милостивые мои государи, — торжественно сообщил Валериан Христофорович. — Что коли две цифры в году, те, что справа, с теми, что слева, одинаковы будут — то сие истолковано должно быть как счастливое предзнаменование! Такое раз лишь в век бывает!

А ведь и верно: девятнадцать да девятнадцать!

— С чем и позвольте великодушно вас поздравить! Да за что бокал поднять.

Все зашевелились, склонились, дабы взять в руки рюмки. И Мишель наклонился, да, видно, резко, отчего случайно столкнулся с Анной головами. А столкнувшись, испугался и привлек ее к себе, обняв.

И Анна, подавшись ему навстречу, доверчиво к нему прижалась всем телом. Да отчего-то, верно, от неожиданности и боли, смахнула с ресниц набежавшие слезинки.

— Что с тобой? — тихо спросил Мишель. — Тебе нехорошо?

— Нет! — ответила та. — Хорошо!.. Мне теперь очень хорошо...

— Ну что же вы, господа, ей-богу, нашли время! — прогудел возмущенно Валериан Христофорович. — Что ж вам, года мало было?! Ведь время уже!

А ведь верно — всего-то год прошел, да сколько всего вместил!..

Сошлись стрелки, забили гулко да ровно настенные часы.

Бум-м.

Бум-м.

Бум-м...

Сдвинулись, звякнув, рюмки...

И всяк подумал об одном и том же.

Что-то будет через год? И будут ли они за тем столом в том же составе, и будут ли вместе, да и будут ли живы?

Как сие знать...

Да ведь хочется надеяться, что будут! Не век же несчастьям длиться, должен же быть им когда-то предел!

— За прошедший — восемнадцатый год!

— Да за новый 1919-й!

Что четырьмя своими цифрами сулит им счастье!..

И отчего-то Мишель вновь обернулся к заснеженным окнам, за которыми взапуски друг за дружкой должны были бежать теперь старый и новый год. И старый год должен был убегать, а новый догонять его, хоть никогда не догонит!

Но вновь, как и тогда, в детстве, когда подле него, прижавшись к нему с двух сторон, стояли батюшка с матушкой, он ничего не увидел — ибо за теми окнами была лишь непроглядная холодная чернота!..

Один только мрак и ничего боле!

А что за ним и есть ли хоть просвет малый — того знать до времени никому не дано!..

Реальные исторические лица, действующие или упомянутые в романе

Горький Максим (Пешков Алексей Максимович) (1868-1936), писатель, общественный деятель, публицист. Родился в Нижнем Новгороде. Рано осиротел, детство провел в доме своего деда (описал свою жизнь той поры в книге «Детство» (1913). С 11 лет был вынужден идти «в люди»: работал буфетчиком на пароходе, пекарем, учеником в иконописной лавке и пр. В 1891 г. предпринял длительное путешествие по стране. Прекрасное знание «изнанки жизни» во многом предопределило успех его ранних произведений — таких, как «Макар Чудра» (1892), «Челкаш» (1894), «Старуха Изергиль» (1895). Их герои — преимущественно представители социальных низов. Уже первые книги Горького принесли ему большую популярность (сборник «Очерки и рассказы», изданный в 1898-1899 гг.). Широкую известность получили и пьесы Горького (прежде всего, конечно, знаменитая драма «На дне», 1902). «Песнь о Буревестнике» (1901) и роман «Мать» (1906-1907) принесли ему славу революционного писателя. С 1906 г. в течение семи лет жил на острове Капри (Италия). После возвращения в Россию в предреволюционные и революционные годы опубликовал немало публицистических статей. В 1917-1918 гг. резко критиковал политику большевиков (книга «Несвоевременные мысли», 1918), но при этом с 1918 г. вел большую организационную работу — в частности, создал издательство «Всемирная литература», состоял в комиссии по улучшению быта ученых и т.д. В 1921 г., в связи с обострением туберкулезного заболевания, уехал за границу, где жил до 1931 г. Уже там завершил свою автобиографическую трилогию («Детство», «В людях», «Мои университеты»; вторая книга этого цикла была написана еще в период Первой мировой войны). Во время эмиграции начал работать над грандиозной эпопеей «Жизнь Клима Самгина» (роман так и не был завершен). После возвращения в СССР занимался преимущественно организационной работой, хотя не прекращал и писать (пьесы «Егор Булычев и другие», «Достигаев и другие» и пр.).

Дзержинский Феликс Эдмундович (1877-1926), политический деятель. Происходил из семьи мелкопоместного польского дворянина. Рано начал заниматься революционной деятельностью. Неоднократно был арестован, отбывал наказание в Сибири. Во время Октябрьского переворота 1917 г. — член Военно-революционного комитета. С декабря 1917 г. — председатель Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК) по борьбе с контрреволюцией и саботажем (с 1922 г. — Государственного политического управления (ГПУ), с 1923 г. — ОГПУ). Народный комиссар внутренних дел в 1919-1923 гг. Народный комиссар путей сообщения с 1921 г. Председатель комиссии по улучшению жизни детей при ВЦИКс 1921 г.