Слово дворянина

Но вовсе даже не подаренное «персиянами» платье и не сабля заинтересовали Мишеля-Герхарда фон Штольца, а краткое упоминание в тексте о том, что: «украшения сии доставлены были в рентерейную комнату, дабы храниться там в надлежащем порядке, покуда Государыня Императрица Елизавета Петровна не соизволит их себе истребовать...»

«Платье парчовое с шитьем по груди и рукавам золотом, бриллиантами да жемчугами; брошь золотая с алмазом величиной с лесной орех да пятью поменьше; сабля с ножнами, усыпанными бриллиантами числом сорок восемь, да двумя рубинами, что находятся в рукояти...» — внес Мишель-Герхард фон Штольц запись в особый гроссбух, на обложке которого написано было «Рентерея».

Эх, жаль, фотоаппаратов тогда не было, а описание что — по описанию черт знает что представить можно! Но лучше хоть что-то, чем совсем ничего!..

Настроение Мишеля-Герхарда фон Штольца несколько улучшилось.

Ну и что, что старушка, очень даже ничего старушка — тихая и приветливая. Лет восемьдесят назад она тоже, возможно, была ничуть не хуже Светочки. Может, даже еще лучше!

Она и теперь ничего... Очень милая старушка, и рука у нее легкая.

Что там она еще принесла?..

Далее была служебная записка некоего Фирфанцева. Лист желтый, пожухлый, с выцветшими от времени чернилами. И слова с ятя ми...

«Настоящим довожу до Вашего сведения, что в 1916-1918 годах мною производились следственные действия по делу об исчезновении драгоценностей дома Романовых, пропавших в конце декабря четырнадцатого года, стоимость коих, согласно оценке ювелиров, может составлять миллиард...» Чего-чего?.. Миллиард?! Неужто целый миллиард?..

Хм... Тогда это совсем иное дело! Тогда это становится интересней! Много интересней! Миллиард!..

Глава IV

«Настоящим довожу до Вашего сведения, что в 1916-1918 годах мною производились следственные действия по делу об исчезновении сокровищ дома Романовых, пропавших в конце декабря четырнадцатого года, стоимость коих, согласно оценке ювелиров, может составлять миллиард...» Перо замерло над бумагой. Нет, ежели написать миллиард, то выйдет слишком мало. А ну как они решат, что это в теперешних деньгах?.. Что такое ныне миллиард — гора бумажек, годных лишь на то, чтобы печи топить... Надо бы написать, что не в этих, а в тех еще, николаевских, полноценных, довоенных рублях.

Да, пожалуй... Мишель Фирфанцев вытер тряпочкой сор с пера. Чернильница была забита пылью, потому что никто не удосуживался закрывать за собой крышку, отчего внутрь набивалась пыль и сор и приходилось постоянно снимать с пера прилипшие к нему волоски, а то и мух вытаскивать. Вот и теперь тоже... Он вычистил перо, макнул его в чернила и написал:"...стоимость коих, согласно оценке ювелиров, может составлять миллиард золотых (в ценах 1915 года) рублей..." Так-то лучше.

Далее пошло легче: "Ценности перевозились по Николаевской дороге, грузовым вагоном, в восьми деревянных ящиках. По прибытии в Москву литерный груз был принят комендантом грузовой станции Николаевского вокзала, о чем имеются его собственноручные показания...

А далее что?

Дальше надо бы написать про то, как он по наводке заявился на квартиру ювелира Осипа Карловича, дабы допросить его, да не смог, по причине того, что «поставщик двора Его Императорского Величества» дал дворнику Махмудке «катеньку», дабы тот пристукнул Мишеля да, завернув его в ковер, поволок к Москве-реке, дабы утопить. Что тот и сделал бы, и лишь потому не осуществил своих злодейских намерений, что его самого прибили ночные грабители.

Но ежели написать про это, то придется написать про то, как он догнал Осипа Карловича и изъял бывшие при нем драгоценности. И как при всем при том познакомился с его дочерью Анной, ставшей ныне его женой. И про министра Временного правительства Терещенко, что, наделив его чрезвычайными полномочиями, направил в Москву на розыск пропавших сокровищ. А сие можно посчитать за сотрудничество с контрреволюционным правительством, за что его по головке не погладят.

А сообщив про то, надобно упомянуть о своем участии в боях в Москве и расстреле юнкерами батальона солдат пред воротами Арсенала. И про то, что в Арсенале — куда ему указывали — никаких сокровищ не сыскалось.

Всего-то не написать. Да и не надобно всего-то...

И Мишель изложил лишь факты.

Что по поручению Предреввоенсовета Троцкого вел поиск пропавших драгоценностей дома Романовых. Что благодаря случаю на Сухаревской толкучке словил фартового, сбывавшего драгоценности, кои были похищены у убитого ювелира Густава Фридбаха. Да через него вышел на известного громилу Федьку Сыча, у которого при аресте были изъяты принадлежавшие Романовым драгоценности в количестве восьми изделий, сданных позже по описи.

А боле писать было нечего, так как ниточка на том оборвалась... Все, кто мог хоть что-то знать о судьбе царских сокровищ, ныне стали недостижимы — Густава Фридбаха, ювелира, от коего те драгоценности пошли, со всем его семейством прибил душегуб Федька по кличке Сыч. А чего тот ему перед смертью сказал — то не известно, так как Федьку, который собирался порезать Христофоровича, шарахнул по темечку засланный на Хитровку под видом фартового Митяй. Да так от души — что тот тут же и преставился! Ювелир Осип Карлович, что мог что-то знать, ныне где-нибудь за границей хоронится. Комендант Кремля, коему надлежало принять груз, исчез в неизвестном направлении — да и принял ли его? Солдат и офицеров, перевозивших ящики в Кремль, разметало войной да, верно, всех поубивало.

Вот и все...

Да и из бывших его работников, что царские сокровища искали, никого уже не осталось. Сашка — того Федька на Сухаревской толкучке зарезал, Митяй, Лек-сей Шмаков и остальные — все в Красную Армию подались с беляками воевать. Старый сыщик Валериан Христофорович в милицию пристроился, дабы учить молодую поросль азам криминалистики.

Один Мишель остался, да и то раненый.

Вот и все — сокровища царские, за вычетом малой части, не нашлись, людей, кои ими промышляли, — всех повыбило да поразбросало.

На чем можно ставить жирную точку...

Мишель макнул перо в чернила, снова, чертыхнувшись, обтер его тряпицей, дабы снять сор, вновь макнул — да поставил под своим рапортом точку!

Поставил точку да пошел сдавать выданный ему Троцким мандат и наган. Да только как пришел — тут же и нарвался на скандал!

— Что же это вы, товарищ?! — грозно спросил какой-то матрос в распахнутом бушлате, тельнике и с «маузером» на боку. — Вам советская власть поручила, можно сказать, ответственное дело, а вы тут, будто какой вредоносный элемент, саботаж разводите? Нехорошо выходит!

— Я был ранен, — пояснил Мишель. — Более полугода валялся по госпиталям.

— Ну и что, что ранены?.. Ведь не убиты? — резонно возразил тот. — Ныне ранами никого не удивить! Теперь каждый, кто не убит — тот али ранен, али в тифу, али с голодухи попух! Здоровых еще поискать!.. Так что вы, товарищ, оружием, вверенным вам революцией, зазря не разбрасывайтесь, а берегите для грядущих классовых битв!

— А что же вы мне прикажете теперь делать? — спросил, использовав привычный, как теперь говорят — старорежимный, словесный оборот, Мишель.

Но матрос его не понял, вернее, понял буквально.

— Я вам, товарищ, приказывать не могу! Вам мандат товарищ Троцкий подписывал — вот к нему вы теперь и ступайте, может, он вас куда-нибудь пристроит.

Слово это — «пристроит» — Мишелю не понравилось. Будто он о месте хлопочет да о пайке... Вот уж нет — никогда никого и ни о чем не просил и впредь не намерен!.. Но мандат, верно, нужно было кому-то сдать. И оружие тоже. Мишель пошел было к Троцкому. Но пробиться к нему оказалось не так-то просто. Новые правители уже успели обрасти вкруг себя чиновниками, которые перегораживали своими телами ход в высокие кабинеты.

— По какому вопросу товарищ? Ежели относительно формировки частей, то это в семнадцатый кабинет к товарищу Смургису, а ежели у вас претензии по снабжению, то вам в совпродтылобеспечение.