Ключ любви

И все же девушка сказала себе, что не струсит. Если Линвуды смогли противостоять датчанам и изгнали их с берегов Англии, ей не пристало бояться одного-единственного человека — человека, которого она ненавидит и презирает.

В конце концов у нее был пистолет, а в спальне у графа вряд ли хранилось оружие.

Она подождала еще немного, на случай, если граф позвонил лакею, чтобы тот помог ему раздеться.

Наблюдая за гостями, Минерва заметила, что одна или две леди позвали своих горничных. Те появились откуда-то с верхнего этажа, вошли в комнаты хозяек, а затем удалились обратно.

Минерва думала, что ей придется ждать.

Если бы посол не появился в замке (впрочем, об этот Минерве совсем не хотелось думать), граф наверняка отправился бы в спальню маркизы. Это означало бы, что Минерве придется прятаться до тех пор, пока граф не вернется к себе, и только после этого отправиться шантажировать его.

Поскольку этим вечером ничего подобного произойти не могло, девушка подождала еще час, а потом решила, что граф уже давно уснул.

Свечи в светильниках давно уже были потушены, за исключением трех, от которых по всему коридору плясали тени.

Впрочем, Минерва прихватила с собой маленький фонарь со свечой и теперь зажгла его.

Подняв пистолет, до того лежавший на одной из полок, она поправила шарф и глубоко вздохнула.

Она молилась, чтобы все сошло успешно и она покинула комнату графа, унося с собой две тысячи фунтов.

«Я не краду эти деньги! — возразила она, чувствуя укол совести. — В конце концов граф получит свои деньги назад, ведь Тони сейчас же заплатит ему».

В мыслях все казалось ей необычайно легким, однако ее сердце билось с невероятной быстротой, а пальцы рук были холодны как лед.

— Я не струшу! Я из Линвудов! — едва слышно сказала себе Минерва.

Открыв дверь кладовой, она вышла в коридор, на всякий случай захватив с собой фонарь.

Если граф потушил свечи у себя в спальне (а так оно скорее всего и было), там будет совершенно темно.

Минерва понимала, что ему нетрудно будет внезапно схватить ее и обезоружить.

Ее отец всегда заставлял детей брать с собой фонарь, когда они собирались слазить на чердак или выйти ночью в сад.

— Мне не хочется, чтобы вы бродили в темноте, — говорил он Минерве и Тони.

— Мы можем разглядеть все вокруг при свете луны и звезд, — возражал Тони, впрочем, не слишком искренне.

— К сожалению, далеко не все ночи бывают лунные, — сухо заметил сэр Джон, — так что на этот случай вы должны брать фонарь.

И вот теперь, с пистолетом в одной руке и с фонарем в другой, Минерва выскользнула из кладовой.

Она беззвучно добралась до хозяйских апартаментов, прошла через маленький холл с красивым резным столиком и зеркалом и вошла в спальню графа.

Она двигалась как можно тише.

Войдя в комнату, Минерва увидела, что у постели все еще горят свечи. В первое мгновение красные бархатные занавеси помешали ей разглядеть, есть ли там кто-нибудь, однако не успела она проверить это, как дверь открылась и вошел граф.

Минерва была так удивлена, что не сводила с него глаз.

Граф рассматривал ее с не меньшим удивлением.

Наконец, сделав усилие, она заговорила низким голосом. (Минерве пришлось немало потренироваться, чтобы он стал похожим на мужской.)

Обнаружив, что они направляются к черной лестнице в конце коридора, Минерва не столько испугалась, сколько обиделась.

Как же глупо она повела себя, позволив графу разоружить ее!

Ее запястье болело: граф так грубо схватил ее за руку, когда отбирал пистолет.

Минерва с горечью подумала, что было очень глупо с ее стороны приближаться к нему.

Только теперь она поняла, что должна была приказать ему положить чек на стол или на кровать, заставить графа отойти, схватить чек и бежать.

«Почему я не подумала об этом?» — в отчаянии спрашивала себя девушка.

Они продолжали спускаться по ступеням, и Минерва поняла, куда ведет ее граф.

Если ее догадка была правильной, он собирался запереть ее в подземелье, откуда невозможно было сбежать. На следующее утро, по его собственным словам, он сдаст ее властям.

При мысли о том, к чему это приведет, Минерве захотелось зарыдать.

Впрочем, ее рассудок говорил ей, что этого не случится.

Если граф захочет защитить доброе имя маркизы, он вряд ли захочет, чтобы преступник объяснил властям, каким образом он пытался шантажировать графа.

Минерва сказала себе, что он, вероятно, захочет наказать ее по-другому.

Если он попытается применить силу, придется сообщить ему, что она женщина, а не мужчина.

Они прошли по длинному темному коридору, освещенному только фонарем, который теперь нес граф.

Чем ближе было подземелье, тем лихорадочнее Минерва пыталась сообразить, не лучше ли ей признаться во всем сейчас, вместо того чтобы ждать до утра.

Однако каково бы ни было ее решение, одно ей было ясно — ни в коем случае не следовало упоминать Тони, иначе граф и его друзья будут презирать юношу.

Сам же Тони будет до того зол, что вряд ли когда-нибудь еще заговорит с сестрой.

«Как я вынесу это? Неужели я потеряю все — брата, дом, все на свете?» — в отчаянии спрашивала себя девушка.

Она была до того перепугана, что бездумно подчинялась приказам графа, предпочитая молчать.

Когда они спускались в подземелье, Минерва подумала, удивлен ли граф ее упорному молчанию.

В то же время она уже в сотый раз задавала себе вопрос: что же делать? Однако они уже были в темнице, а ответ так и не нашелся.

Граф повесил фонарь на гвоздь, и Минерва пришла в ужас, заметив сырые стены и запах подземелья. К тому же ей вспомнилась фраза из отцовской книжки, гласившая, что у «проклятых датчан, заключенных здесь», не было никакого выхода.

«Я должна сказать графу, кто я на самом деле, и умолять его освободить меня», — решила наконец Минерва, однако, едва она раскрыла рот, граф произнес:

— Вы останетесь здесь до тех пор, пока я не решу, что с вами делать. Однако я буду милосерден и развяжу вам руки. Если вы попытаетесь напасть на меня, я пристрелю вас — понятно?

Он перебил ее, и девушка почувствовала, что слова, которые она хотела произнести, замерли у нее в горле.

Почувствовав, как он развязывает веревку, которая стягивала руки, Минерва решила предпринять еще одну попытку и умолять своего тюремщика о милосердии, но не как мужчина, а как женщина.

Ей вовсе не хотелось оставаться здесь одной, а темницы всегда пугали ее.

Минерва глубоко вдохнула и сквозь прорези в маске посмотрела на графа.

— Прошу вас… — начала она, но граф снова перебил ее:

— Теперь, — произнес он, — у вас будет достаточно времени, чтобы раскаяться в содеянном. Могу вас заверить, что, по словам прежнего владельца этого замка, из этой темницы невозможно сбежать, так что не тратьте время на поиски выхода.

Девушка решила, что единственным ее шансом на спасение будет правда, и снова попыталась заговорить, однако ее слова были заглушены внезапным оглушительным грохотом.

Она подскочила от ужаса и тут поняла, что захлопнулась железная дверь, к которой граф стоял спиной.

Эхо все еще звенело в ее ушах. Граф и Минерва ошеломленно уставились на дверь, и девушка услышала звук задвигаемого засова.

Словно в страшном сне снаружи раздался торжествующий голос:

— Вы правы, милорд, сбежать отсюда невозможно!

Минерве не составило труда понять, кто был говоривший.

Посол говорил на почти безупречном английском языке, но еще когда он обращался к жене, Минерва подметила в его речи отчетливый акцент.

— Что вы делаете, черт возьми? — возмутился граф.

— Хотелось бы спросить вас о том же, — ответил с другой стороны двери посол.

— Думаю, вы делаете ошибку, — сказал граф. — Нам следовало бы обо всем переговорить наедине.

При первых же его словах девушка заметила в его голосе напряжение, порожденное ужасом произошедшего: