Торговцы грезами

Эстер посмотрела на Джонни. Она все еще думала о муже.

— Не знаю, что с ним такое в последнее время, — сказала она, ни к кому не обращаясь. — Никогда таким его не видела.

Джонни сел на стул рядом с ней, его брови удивленно поднялись.

— Что вы имеете в виду? — спросил он.

Она поглядела на него, стараясь найти ответ на мучившие ее мысли.

— С тех пор, как мы открыли «Никельодеон», Питер очень изменился, — мягко сказала она. — Раньше, если дела шли неважно, это его не беспокоило. Теперь каждое утро он стоит у окна и проклинает снег: «Эта погода обходится нам очень дорого», — говорит он.

Джонни улыбнулся.

— Ничего страшного, — сказал он. — Когда я работал в балагане, мы говорили, что не все коту масленица. Тут ничего не поделаешь.

— Я сказала ему, что нам вроде не на что жаловаться, дела и так идут хорошо, но он ничего не ответил и вышел из дома.

Эстер села на стул напротив Джонни и посмотрела на свои руки, сложенные на коленях. Когда она снова подняла на Джонни глаза, в них стояли слезы.

— Мне кажется, что я больше не понимаю его. Он стал совершенно другим человеком, незнакомым. Я вспоминаю, когда в Нью-Йорке Дорис была еще малышкой, доктор сказал, что единственное, что может ее спасти — это переселиться куда-нибудь из города. Питер продал свое дело, и без всяких колебаний мы переехали сюда. Интересно, сделал ли бы он это сейчас?

Джонни поерзал на стуле. Ему стало неловко от ее откровенности.

— В последнее время он работает на износ, — сказал он, пытаясь успокоить Эстер. — Не так уж и просто — совмещать два дела.

Она улыбнулась сквозь слезы в ответ на эту неуклюжую попытку успокоить ее.

— Не говори так, Джонни, — попросила она мягко. — Я ведь лучше знаю. С тех пор как ты вернулся, «Никельодеоном» занимаешься ты.

Джонни покраснел.

— Но ведь вся ответственность на нем, — неубедительно произнес он.

Она взяла его за руку, улыбаясь.

— Спасибо, что стараешься меня успокоить, но кого ты хочешь обмануть?

Кастрюля с супом на плите начала кипеть. Эстер освободила руку и встала. Взяв ложку, она принялась помешивать суп, продолжая разговаривать с Джонни.

— Нет, дело не в этом. Что-то его гложет, а я никак не могу понять что? Питер все больше отдалялся от меня. — В ее голосе звучала безнадежность.

Она стала вспоминать, как Питер впервые появился в доме ее отца. Ей было тогда четырнадцать лет, а Питер был годом старше.

Он только что сошел с корабля, у него было письмо от брата отца, живущего в Мюнхене. Питер выглядел совсем зеленым мальчишкой, особенно в пиджаке, из которого он явно вырос.

Отец Эстер дал ему работу в небольшом скобяном магазине на Ривингтон-стрит, и тогда же Питер начал ходить в вечернюю школу. Эстер помогала ему овладеть английским.

Естественно, что они полюбили друг друга. Она вспомнила, как он пришел к ее отцу просить разрешения на женитьбу. Девушка наблюдала за ними из-за двери, ведущей в заднюю комнату лавки. Питер стоял, переминаясь с ноги на ногу, перед отцом, который сидел на высоком кресле в своей маленькой черной ермолке и читал еврейскую газету, нацепив на нос маленькие очки.

После затянувшегося молчания Питер наконец заговорил:

— Мистер Гринберг…

Ее отец посмотрел на него поверх очков. Он ничего не сказал, он вообще был не очень разговорчивым.

Питер нервничал.

— Я… дело в том, что… мы… Эстер и я… хотели бы пожениться.

Ее отец продолжал глядеть на него поверх очков, не говоря ни слова, потом снова уставился в газету.

Эстер вспомнила, как сильно забилось ее сердце. Ей казалось, что это биение слышно во всем доме. Она затаила дыхание.

Питер снова заговорил. Он слегка заикался.

— Мистер Гринберг, вы слышите меня?

Ее отец снова посмотрел на него и заговорил на идиш.

— Почему это я тебя не слышу? Я что — глухой?

— Но… но вы ничего не ответили мне, — заикаясь, произнес Питер.

— Я ведь не сказал «нет», — ответил мистер Гринберг снова на идиш. — Или что, я — слепой, чтоб не знать, о чем ты хочешь просить? — И он снова уткнулся в газету.

Питер словно остолбенел, не веря своим ушам. Потом повернулся и поспешил к Эстер. Она едва успела отскочить от распахнувшейся двери, когда он влетел в комнату с потрясающим известием.

Когда старый Гринберг умер, лавка перешла к Питеру. Там же родилась маленькая Дорис. В три года она была очень болезненной девочкой, и доктор сказал, что единственный выход — увезти ее из города. Так они оказались в Рочестере, где через несколько лет родился Марк.

Теперь в Питере появилось нечто, чего она прежде никогда не замечала и чего не могла понять. Она чувствовала, что Питер совсем не думает о ней, занят совершенно другими делами, и в ее сердце исподволь стала закрадываться обида.

Эстер услышала, как открылась дверь. В кухню вошел Питер, сбивая с себя снег.

Джонни облегченно вздохнул.

— Плохая погода, — сказал он.

Питер мрачно кивнул головой.

— Похоже, что мы и завтра не откроемся, — раздраженно отозвался он. — Когда только это прекратится? — Он снял пальто и бросил его на стул. Снег, тая, капал на пол, образуя маленькие лужицы.

— Я вот о чем думаю, — сказал Джонни. — Мне бы хотелось съездить в Нью-Йорк, посмотреть, как Джо работает в студии. Может, вы съездите со мной?

— Какая от этого польза? — хмыкнул Питер. — Я ведь еще раньше тебе сказал — меня это не интересует.

Эстер метнула взгляд на мужа. Интуитивно она почувствовала в его голосе то, что ее беспокоило. Она повернулась к Джонни.

— Зачем ты хочешь взять его с собой?

Почувствовав поддержку, Джонни повернулся к ней.

— Билл Борден открывает новую студию в Бруклине и продает свою старую. Я хочу, чтоб Питер съездил со мной в Нью-Йорк и поглядел на нее. Если ему понравится, возможно, он, Джо и я будем там работать.

— Ты имеешь в виду — делать фильмы? — спросила она, искоса поглядывая на Питера.

— Да, делать фильмы, — ответил Джонни. — Дело это прибыльное и разрастается с каждым днем. — И он принялся восторженно рассказывать обо всех преимуществах нового дела.

Эстер внимательно слушала. Для нее все это было ново, но Питер, усевшись глубоко в кресло, напустил на себя скучающий вид. Только Эстер могла заметить под маской напускного равнодушия заинтересованность Питера.

Весь ужин Джонни не закрывал рта. О кино он мог говорить бесконечно. Когда он ушел к себе, его слова все еще звучали в голове Эстер. Питер за все это время не произнес ни слова. Он казался полностью погруженным в свои мысли.

Около девяти часов они легли спать. А снег все шел и шел, и в комнате было холодно. Питер засыпал, но Эстер хотелось поговорить с ним.

— Почему бы тебе не поехать с Джонни и не взглянуть на все самому? — спросила она.

Питер что-то проворчал и повернулся на бок.

— Зачем? — пробубнил он. — Чепуха все это.

— Но ведь он был прав насчет «Никельодеона»? — заметила она. — Может, он и сейчас прав?

Кесслер встал.

— Это совсем другое дело, — сказал он. — «Никельодеон» — это новинка. Когда он приестся, придется закрыть заведение. Мы не потеряем деньги лишь потому, что он обошелся нам дешево.

Но Эстер не сдавалась.

— Джонни говорит, что у этого дела — большое будущее. Он утверждает, что каждую неделю открывается не меньше двадцати «Никельодеонов».

— Ну что ж, тем скорее все это лопнет. — Он снова лег. Тут в его мозгу мелькнула мысль. — А почему тебя так интересует все, что говорит Джонни?

— Потому, что это интересует тебя, — ответила она просто. — Только я бы не стала искать предлог, чтобы отказаться от предложения Джонни лишь оттого, что мне страшно.

«Она права, — подумал Питер. — Мне просто страшно. Вот почему я не хочу поехать с Джонни. Я боюсь, что он окажется прав и мне придется принять его предложение».

Они замолчали. Питер уже стал засыпать, когда Эстер снова заговорила.

— Ты еще не спишь?