Восемь Фаберже

– Чьи же это инициалы на крышке? – полюбопытствовала знакомая.

– Мои, – отвечала Ксения Александровна. – Это моя вещь.

– Хм, интересно, – сказала приятельница, возвращая шкатулку в шкаф.

Нет, выставка на Белгрейв Сквер была не для таких, с позволения сказать, ценителей прекрасного. Здесь были представлены вещи, законно приобретенные до большевистского мятежа – или уже после, но тоже законно, – у истинных владельцев. По крайней мере, так князю объяснили устроители, зная немного его историю: и вскрытые большевиками тайники в оставленных имениях, и долгие годы, прожитые в Лондоне, Париже и Нью – Йорке на деньги – гроши, в сущности – от распродажи фамильных драгоценностей, и несчастную судьбу модного дома «Ирфе» – «Ирина + Феликс».

На выставку князь явился без лишней помпы; Ирина отправилась обсуждать возможное открытие парфюмерного бутика «Ирфе» в Лондоне – только эта линия семейного дела была еще жива, – а Феликсу не хотелось скучных переговоров, и он пошел обозреть экспозицию, так сказать, неофициально.

Никто не заметил его появления – заслушались добровольного гида, княгиню Александру Лобанову – Ростовскую, более известную в свете под именем «Фафка».

– Однажды Клеопатра растворила драгоценную жемчужину в уксусе, – рассказывала она доверительно, будто сама при этом присутствовала.

– Зачем? – пискнул девичий голос из собравшейся вокруг Фафки толпы.

– Чтобы поразить Антония своим презрением к роскоши, – княгиня метнула суровый взгляд в перебившую ее посетительницу. – И вот, – во время этой драматической паузы князь Феликс представил себе барабанную дробь, – эта жемчужина перед вами!

Толпа притиснулась поближе к стеклянной витрине, а князь Феликс не вполне аристократично прыснул в рукав пиджака. Да, ради такого дивертисмента стоило лично везти жемчужину в Лондон! Мы еще сравним ее с местной «Перегриной»…

Фафка услышала его хихиканье, обернулась, узнала, просияла. Но все же проявила такт, не стала представлять своим экскурсантам владельца «растворенной в уксусе» жемчужины. Прохаживаясь вдоль шкафов с экспонатами, князь слышал, как она расписывает свой петербургский дворец, который от края до края пройти можно было лишь за неделю, и улыбался. Наконец, посетители наслушались, назадавались всласть дурацких вопросов про жизнь петербургского света, на которые Лобанова – Ростовская неизменно отвечала с достоинством, но совершенную чепуху. Освободившись, маленькая бывшая фрейлина великой княгини Елизаветы подошла к Юсупову. На ее забавной обезьяньей мордашке едва помещалась широкая улыбка.

– Если бы я знала, что ты придешь, я бы ни за что не стала паясничать, – сказала Фафка вместо приветствия; они знали друг друга с детства.

– Да что ты, мне очень понравилось. И про жемчужину, и про дворец. Кто сможет теперь доказать, что это неправда, пусть первый бросит в тебя камень.

Фафка снова улыбнулась, но на этот раз грустно.

– Да, наше время – это теперь все равно что времена Клеопатры. Мы и сами сданы в музей, а не только наши вещи.

– Ну уж нет, я в экспонаты пока не собираюсь, – возразил князь Феликс. – А вот ты, я смотрю, тут освоилась. Хочу настоящую экскурсию. Без этих твоих фокусов. А?

– Хорошо. Ну, ты же знаешь, кто устроители выставки?

– Со мной от них связывался господин Половцов. Он был, кажется, товарищем министра иностранных дел.

– А ты знаешь, что при Керенском он взялся описать все сокровища в Гатчинском дворце? И даже при большевиках продолжал, хоть и недолго? Я слышала, из России он бежал не с пустыми руками.

Юсупов поморщился.

– Наверняка сплетни, Фафка. От большевиков и ноги-то нелегко было унести.

– Ну и неважно. Главный устроитель, впрочем, не он, а один местный жидок, Эммануэль Сноумэн. Он не от большевиков бегал, а к большевикам. Вот, посмотри, это яйцо Фаберже в форме лаврового дерева – подарок государя матушке, императрице Марии Федоровне. Но выставила его здесь не великая княгиня Ксения, которая должны была его унаследовать по смерти вдовствующей императрицы. Сноумэн купил яйцо в Москве: он туда специально ездил и, я слышала, привез чуть ли не дюжину императорских яиц.

Этот рассказ так сильно расходился с тем, что говорил ему о выставке Половцов, что князь Феликс опешил. Что же, и здесь, как везде, – бал правят воры и мошенники?

– Это еще что, – продолжала Лобанова – Ростовская, наслаждаясь его замешательством. – Вот это большое яйцо с беседкой внутри: видишь, беседка – на самом деле часы? Государь подарил его государыне Александре Федоровне. А здесь его выставила сама королева Мэри, патронесса этой выставки, известная фабержистка. Так как ты думаешь, у кого она его купила? Все у того же мистера Сноумэна!

– Королева? – пробормотал князь Феликс.

Уже во второй раз за день ему вспомнился анекдот о шкатулке великой княгини Ксении. Ведь она живет недалеко от Виндзора, во Фрогмор – коттедже, пожалованном ей мужем королевы Мэри, Георгом V. Вполне можно себе представить, как приходит она в гости к их величествам – и узнает в коллекции какую-нибудь из своих вещей. И королеву это совершенно не тревожит. Впрочем, вспомнилось ему также, что тетка жены, великая княгиня Ольга, рассказывала о «склонности милой Мэй к дорогим вещицам». Мол, те, к кому тогда еще не королева, а принцесса собиралась в гости, прятали красивые безделушки, чтобы она не начала выпрашивать и не поставила хозяев в неудобное положение.

– Что-то ты приуныл, – Фафка толкнула князя острым локотком. – Может, тебе рассказали, что здесь все сокровища – законно приобретенные? Ну так Сноумэн это всем рассказывает. Он ведь тоже законный покупатель: Советы теперь признаны всеми странами, и все, что они, хм, конфисковали – теперь их собственность, которую они имеют право продавать.

– Ворье, – громко и ясно произнес князь Феликс. – Заберу «Перегрину»! Какой стыд!

– Вот и скажи об этом королеве, она сюда собирается, – предложила Фафка насмешливо. – Твоя щепетильность, право слово, старомодна. Сама великая княгиня Ксения не стесняется выставлять здесь те немногие сокровища, которые у нее остались. Вот яйцо с Георгиевским крестом – император подарил его матушке по случаю своего награждения за посещение фронта. А теперь оно у великой княгини. И еще вот это яичко, бледно – лиловой эмали, – взгляни, какие миленькие миниатюры в него были вложены: сам император, императрица и маленькая великая княжна Ольга. Говорят, это ее самый первый портрет. Тоже великая княгиня Ксения решила показать публике, впервые! Мистер Сноумэн умеет быть очень убедительным, ведь у него в клиентах королева, а великая княгиня зависит от ее гостеприимства. Ах, что это я, – Ксения Александровна ведь твоя теща! – В шутливом ужасе Лобанова – Ростовская закрыла рот ладошкой.

– Да, мы с Ириной собирались сегодня ее навестить, – сказал Юсупов несколько растерянно. В Фафкиной трескотне слишком много титулов, но она в чем-то права: этот новый мир совсем не похож на наш, подумал он.

Ирине князь идти на выставку отсоветовал, но жемчужину забирать не стал. И за ужином у тещи намеренно не упоминал о Сноумэне и о выставке на Белгрейв Сквер.

Вечер у великой княгини получился тягостный. Окна были плотно зашторены, отчего небольшая комната казалась особенно тесно уставленной. Ксении Александровне не приходилось пока самолично убирать в доме, как одно время делала Ирина, когда они сидели без гроша в Нью – Йорке, – но на всем в скромном жилище Ксении, и на старомодной громоздкой мебели, и на гравюрах с видами Петербурга, даже на многочисленных иконах в красном углу, будто бы лежал слой пыли. Но, может быть, это просто печальный вид хозяйки вызывал у князя Феликса такую иллюзию.

А деликатность его оказалась излишней. Ксения сама заговорила о драгоценностях Рома – новых.

– Ты знаешь, – с грустью сказала она Ирине, – я продала большую часть матушкиного наследства. Тебе повезло с Феликсом, а твои братья бедствуют. Мне нужны деньги, чтобы им помогать.

– Я знаю, мама, – Ирина встала, чтобы обнять мать. – Мы, конечно же, не в претензии.