Чёрный город

Где еще такое напишешь? Только в собственном Никки, где, слава богу, никто не прочтет. Не то прослывешь русофобом, и все истинно русские люди оскорбятся, отвернутся, да еще скажут, что такую гадость мог написать лишь человек с нерусской фамилией «Фандорин».

После «Инея», благотворно приморозившего эмоции, легко написался и «Клинок».

«Всеобщая забастовка в Баку может вызвать кризис общегосударственного масштаба с трудно предсказуемыми последствиями. Пока нефтяные продукты просто дорожают, потому что поставки сокращаются, однако не пресекаются полностью. Трубопровод качает керосин, в Астрахань идут танкеры, в Грузию — железнодорожные цистерны. Однако если остановится транспорт, страна останется без топлива, мазута и машинного масла, с одним только керосином. Нужно немедленно принять самые решительные меры. Необходимо, чтобы очень большой столичный начальник, не менее чем директор Департамента полиции, лично прибыл в Баку и вправил мозги нефтепромышленникам, которые от алчности совсем сошли с ума. Уже нет ни Шубина, ни Дятла, а газеты пишут, что забастовка всё ширится. Сент-Эстеф должен пригрозить всякому предпринимателю, уклоняющемуся от переговоров с забастовщиками, отнятием лицензии. Но самое главное — меры предосторожности на транспорте. С керосинопроводом, по счастью, ничего сделать нельзя — он казенный и охраняется целым жандармским батальоном. Однако надобно на все крупные нефтеналивные суда направить запасные команды из военных моряков; нужно срочно перекинуть в Баку железнодорожные батальоны, чтобы было кем заменить паровозные бригады в случае стачки».

Вот она, готовая программа действий. Эраст Петрович отложил дневник, вполне собою довольный. Дело оставалось за очень большим столичным начальником. Эмма, черт бы тебя побрал, где ты?

Отправились за полдень. Ехали вроде бы втроем, а в то же время не вместе. Леон Арт постоянно вырывался вперед, горяча лошадь, а Гасым, наоборот, все время отставал. Он покачивался в седле, перекинув одну ногу через луку, и без остановки что-то жевал. Эта медлительность сводила пылкого армянина с ума. Не решаясь напрямую предъявлять претензии грозному гочи, режиссер взывал к Эрасту Петровичу. Наконец Фандорину это надоело.

— Что ты еле плетешься? — спросил он наконец у Гасыма. — Этак мы до завтра не доберемся.

— Рано приедем — плохо, — флегматично ответил тот. — Ночью надо. Когда темно.

— Нет, приехать нужно засветло, чтобы оглядеть местность. Хватить г-грызть орехи. Прибавь ходу.

Грызть орехи гочи не перестал, но в седле выпрямился и коня пришпорил.

Девять часов двигались они без остановки, если не считать пересадок с лошади на лошадь, и на исходе длинного летнего дня наконец оказались на месте.

Развалины средневекового замка венчали один из серых холмов. Вокруг торчали такие же невысокие возвышенности. Круглые, обрамленные пыльным кустарником, с голыми верхушками, они напоминали плешивые макушки с венчиком седоватых волос.

Высунувшись из-за валуна, Эраст Петрович долго разглядывал руины в бинокль. Не меньше минуты смотрел на часового в косматой шапке, торчавшего на башне. Потом пробормотал: «Б-балаган!» и, перестав прятаться, вышел на открытое место.

— По седлам. Едем!

— Вы что?! — вскричал Леон. — Нужно дождаться темноты! Он нас заметит, поднимет тревогу!

— Не «он» — «оно». На башне не д-дозорный, а чучело. И внутри часовых тоже нет.

— Откуда знаешь? — недоверчиво спросил Гасым.

Фандорин не ответил, а проворчал:

— Странные какие-то п-похитители… Ладно, сейчас все узнаем.

Он спустился по склону галопом, пронесся по ухабистой дороге к воротам, которые снаружи были подперты толстым суком — увидев его в бинокль, Эраст Петрович понял, никакой охраны в крепости нет.

Спешившись и отворив створки, Эраст Петрович на всякий случай все же достал пистолет. Поднял палец — велел спутникам держаться сзади. Широкий двор, тонущий в густых вечерних сумерках, был пуст, но из-за выступа башни до слуха Фандорина донеслись удивительные звуки. Он решил, что ослышался — но нет, это не завывал ветер. Приятный тенор жалобно выводил:

Нет житья мне без любимой.

С кем пойду теперь к венцу?

Хор, в котором лидировали женские голоса, чувствительно подхватил:

Знать, судил, судил мне Бог с могилой

Обвенчаться молодцу.

Эраст Петрович ускорил шаг.

Возле полуразвалившегося донжона стоял большой шатер, изнутри наполненный неярким, уютным светом. Пение раздавалось оттуда.

Затрепетал и завернулся полог, колеблемый сквозняком. Вокруг длинного стола, уставленного бутылками и разнообразной снедью, сидела вся киносъемочная группа. Стоял только один человек — дирижировал пением. Это был главный ассасин — тот самый, что на приснопамятном банкете облил белый фандоринский смокинг вином.

Никаких вооруженных людей ни в шатре, ни вокруг не было.

— Господа, что здесь п-происходит?

Песня оборвалась. Все уставились на Эраста Петровича, а главный ассасин икнул и протер глаза.

— Я говорил, Фандорин всех нас спасет! — воскликнул, вскакивая, Симон.

С другой стороны, из-за спины Эраста Петровича, раздался еще один крик:

— Где она? Где Клара?

Это подбежал Леон Арт. Не утерпел-таки, ослушался.

А потом закричали и заговорили все разом. Актеры, актрисы, съемщики, осветители и гримерши — все кинулись к режиссеру и Фандорину. Одни задавали вопросы, другие шумно радовались, некоторые — не только женщины — рыдали. Буйство чувств было неописуемым, потому что артисты есть артисты, да и выпито, если судить по пустым бутылкам, было немало.

Но Леон ни на какие вопросы не отвечал и лишь повторял: «Где она? Где?» Эраст Петрович тоже объяснений давать не стал. Он крепко взял за локоть Симона как наиболее вменяемого в этом бедламе и оттащил в сторону.

— Где б-бандиты?

— Уехали. Оставили одного на башне. К воротам приближаться запретили. Он сказал, что часовой будет стрелять без предупреждения… Мон дьё, я знал, знал, что вы нас не бросите! Вы наш спаситель! Мсье-дам, благодарите! Обнимайте, целуйте!

Фандорин заслонился ладонями от кинувшихся к нему со всех сторон барышень. Он не любил фамильярностей, в особенности когда они мешали разобраться в ситуации.

— Кто «он»? Кто сказал про ч-часового?

Отчаянный вопль заглушил ответ Симона.

— Как увезли?! И вы не помешали? О-о-о!

Должно быть, Леон наконец получил ответ на вопрос, куда подевалась Клара.

— Я потерял ее, потерял!

Режиссер пошатнулся. Эраст Петрович впервые видел, чтобы человек рвал на себе волосы — оказывается, такое случается не только в романах. Волосы у господина Арта были густые, держались крепко. Вокруг страдальца началась суматоха.

Тогда Фандорин взял продюктёра уже не за локоть, а за ворот и уволок в дальний угол двора.

— Сеня, объясни коротко и ясно, кто был г-главарем бандитов. Что здесь вообще произошло?

— Шеф-принципаль у них был в маске. По-русски хорошо говорил. Сказал, сидите и закусывайте, господа кинематографисты, а госпожу Лунную я забираю с собой…

— Так и сказал — «к-кинематографисты»?

— Да. Он в восточном был, как и остальные, но черкеска тонкого сукна, папаха — жемчужная каракульча, кинжал в золоте. Но тоже бандит. Когда мы закричали, что Клару не отдадим, он выхватил большой пистолет и ба-бах! Ну, все замолчали, а Клара заплакала. Тогда он сказал, чтобы она не плакала, а радовалась, потому что ее сильно полюбил очень большой человек и хочет на ней жениться. А мы все чтоб не боялись и выпивали-закусывали. Когда большой человек на Кларе поженится, будет свадьба, и мы все приглашены. А до той поры уходить отсюда никому нельзя. Если кто попробует, часовой будет стрелять. Клара как закричит: «Я люблю другого! Я живу в гражданском браке! А еще у меня есть законный муж!» Этот, в маске, ей: «С законным мужем всё уже решено, остальное не имеет значения». Подхватил ее и увез. Наши повозмущались, но все голодные, а тут стол накрыт… Весь день пили, пели, ждали, что нас спасут. Вот и дождались.