Жестокие игры

Этот звук ужасен.

У меня в голове остается только одно: «Неужели вот такое было последним, что слышали мои родители?»

Мои нервы просто лопнут, если я не спущусь на пляж прямо сейчас. Я это знаю. Я это чувствую. Но ноги становятся мягкими, как водоросли. Я так шатаюсь, что чуть не подворачиваю лодыжку, угодив ногой в одну из ям, оставленных конскими копытами. И меня охватывает облегчение, когда пегая кобыла наконец умолкает, но я уже не могу игнорировать то, что кабилл-ушти не только пахнут непохоже на настоящих лошадей. У моей Дав запах мягкий, он отдает сеном, травой, черной патокой. А кабилл-ушти пахнут солью, и мясом, и отбросами, и рыбой…

Я стараюсь дышать ртом и не думать об этом. Под ногами путаются собаки, никто не смотрит, куда идет. Лошади щелкают зубами, и мужчины предупреждающе кричат. Они куда более раздражены, чем терьеры в лавке мясника. Я рада, что Финн куда-то умчался, мне невыносима мысль о том, что он может увидеть меня совершенно растерянной.

По правде говоря, я весьма смутно представляю, как можно раздобыть лошадь для бегов, не заплатив за нее вперед, но кое-какие идеи у меня есть, и они в основном строятся на тех разговорах, которые я слышала в школе. Мальчишки там напропалую хвастали, что обязательно будут участвовать в бегах, когда вырастут. На самом деле ничего подобного не происходило; большинство из них либо уезжали на материк, либо становились фермерами, но их великие планы являлись неплохим источником информации. В особенности потому, что моя семья принадлежала к тем немногим, которые не посещали бега.

— Девчонка! — рявкает на меня мужчина, держащий в поводу чалую водяную лошадь, которая перебирает ногами и пританцовывает, как бы галопируя на месте, — Смотри под ноги, черт бы тебя побрал!

Я таращусь на собственные ноги, и мне требуется целая секунда, чтобы осознать: на песке вычерчен круг, а мои ботинки стерли часть линии. Я нервно отпрыгиваю от круга.

— Да не дергайся ты! — кричит мужчина, когда я пытаюсь восстановить нарушенную линию.

Чалая водяная лошадь тянется к бреши в круге. Я отступаю назад — и тут же на меня снова кричат, потому что я оказываюсь на пути двух мужчин, несущих парня. Его голова залита кровью, и он жутко ругается. Я шарахаюсь в сторону — и чуть не спотыкаюсь о грязного пса, перемазанного песком.

— Чтоб тебе! — рявкаю я на пса, просто потому, что он мне не ответит.

— Пак Конноли! — Это Томми Фальк с красивыми губками, — А ты что здесь делаешь?

Ну, по крайней мере, мне кажется, что он говорит именно это. Вокруг слишком шумно, голоса людей заглушают большую часть его слов, а остальное уносит ветер.

— Ищу кого-нибудь из котелков, — отвечаю я.

Черные шляпы-котелки вообще-то обычно носят торговцы. Но на Тисби такие люди появляются с одной целью — загрести побольше денег на перепродаже лошадей, участвующих в бегах. И у нас их пренебрежительно называют лошадниками. Иногда мальчишки надевают черные котелки, если хотят поважничать. Но их воспринимают просто как обычных балбесов.

— Я плохо тебя слышу! — кричит Томми.

Но я знаю, он все расслышал прекрасно. Он просто не может поверить в услышанное. Папа однажды сказал, что человеческие мозги часто воспринимают информацию избирательно. Но мне наплевать, что Томми прикидывается глухарем, так как я уже заметила шляпу-котелок — на голове того мужчины-гнома, который недавно держал пегую водяную кобылу.

— Спасибо, — говорю я Томми, хотя он не сообщил мне ничего полезного.

Я оставляю его и торопливо пробираюсь сквозь толпу, к гному. Вблизи мужчина не выглядит совсем уж коротышкой, но зато лицо у него такое, будто его несколько раз хорошенько двинули кирпичом, — пару раз для того, чтобы расплющить, и еще разок — чтобы подровнять.

Он с кем-то жарко спорит.

— Шон Кендрик! — выкрикивает лошадник, и мне это имя почему-то кажется знакомым, в особенности из-за того, что его произносят с таким презрением.

Надо сказать, что голос у обладателя котелка совсем не гномий. В нем слышится табачный хрип, и он жестко придыхает в начале слов.

— Ха! Да у него башка наполовину морской водой заполнена! Что он такое говорит о моих лошадях?

— Мне бы не хотелось это повторять, — вежливо произносит его собеседник.

Это доктор Халзал, с блестящими черными волосами, разделенными сбоку аккуратным пробором.

Мне нравится доктор Халзал. Он очень уравновешенный и рассудительный, и еще он подтянутый и аккуратный и напоминает мне скорее красивую картинку, чем настоящего человека. Когда мне было шесть лет, я хотела выйти за него замуж.

— Да он такой же бешеный, как сам океан, — заявляет лошадник в котелке. — Откажетесь — пожалеете потом!

— И тем не менее, — говорит доктор Халзал, — Боюсь, я вынужден спасовать.

— Она быстрая, как дьявол! — хрипит гном, но док- гор уже уходит, а его спина явно ничего не слышит.

— Извините… — окликаю я лошадника, и собственный голос кажется мне слишком тонким.

Гном оборачивается. Его украшенное усами лицо выглядит просто жутко, в особенности сейчас, когда он раздражен. Я пытаюсь собраться с мыслями, чтобы задать осмысленно звучащий вопрос.

— Вы занимаетесь пятеркой?

«Пятерка», или «пятые доли», — это еще одна вещь, которую я узнала от фантазирующих мальчишек. Это своего рода игра при хорошей ставке. Иногда владелец лошади может дать вам ее с одним-единственным условием: если вы выигрываете на бегах, он забирает четыре пятых выигрыша. То есть если вы не приходите первым, он ничего не получает. А если за вами победа… ну, тогда и на пятую часть вы можете купить хоть весь остров, если захочется. По крайней мере, можете купить большую часть Скармаута, кроме того, что принадлежит Бенджамину Малверну.

Гном таращится на меня.

— Нет, не занимаюсь, — отвечает он.

Однако можно не сомневаться, что он подразумевает: «Только не с тобой».

Меня чуть-чуть трясет: мне не приходило в голову, что мне могут отказать; неужто вокруг так много людей, способных скакать на кабилл-ушти, что лошадники позволяют себе привередничать?

— Ладно. А вы не могли бы мне указать кого-то, кто занимается? — спрашиваю я и поспешно добавляю: — Сэр, — папа однажды мне говорил, что слово «сэр» превращает в джентльмена любого грубияна.

— Котелки. У них спроси, — бросает в ответ гном.

Что ж, некоторые грубияны так и остаются грубиянами. Когда была помладше, я могла бы плюнуть ему на ботинки, но мама отучила меня от этой привычки с помощью большого количества мыла, которым заставляла меня мыть рот.

Поэтому я просто ухожу, не потрудившись поблагодарить гнома — в конце концов, пользы от него оказалось даже меньше, чем от Томми Фалька, — и пробираюсь сквозь толпу, высматривая другую шляпу-котелок, но в итоге получаю тот же результат. Все они отказывают рыжеволосой девушке. Они даже не раздумывают. Один хмурится, другой смеется, а один даже не дает мне договорить до конца.

Подходит время обеда, и мой желудок уже ворчит на меня. В толпе бродят люди, продающие наездникам разную еду, но она дорогая, к тому же здесь все пахнет как кровь и порченая рыба. Финна нигде не видно. Начинается прилив, и не слишком храбрые зрители уже покидают пляж. Я отхожу в сторону и прижимаюсь спиной к меловому утесу, раскинув руки по его холодной поверхности. В нескольких футах над моей головой кончается полоса очень светлого мела, показывающая, насколько поднимется вода через несколько часов. Я представляю, как стою здесь, а соленая вода медленно поглощает меня…

На моих глазах вскипают слезы разочарования. Хуже всего то, что я вроде как рада получить отказ со всех сторон. Эти пугающие чудовища совсем не похожи на мою Дав, и я даже вообразить не в силах себя на одном из них, а уж тем более — что я привожу одного из этих коней домой и учу его есть дорогущее кровавое мясо вместо меня самой. Летом дети иногда ловят стрекоз и обвязывают их ниткой, сразу за глазами, и потом водят насекомых на этом поводке, как щенков. Так вот, взрослые мужчины на кабилл-ушти кажутся мне похожими на тех стрекоз. Лошади таскают их куда хотят, как будто и не ощущают никакого веса. А что же они могут сделать со мной?