Государевы люди

Перед телегой на добрых, сытых конях ехали шагом преображенцы, раздвигая толпу, расчищая телеге путь. Народ расступался, давая дорогу, — гляди, не зевай! Раскроешь рот — враз получишь кнутом поперек спины, а то и вовсе конем стопчут!

Плывет в людском потоке телега... А на телеге, прикрытый шубой, сидит Густав Фирлефанц. Тот, ради кого скачут впереди преображенцы, ради которого со всех концов Москвы согнали на площадь народ.

Позади той телеги — другая, где везут женщину, отрока и девицу — жену Густава Фирлефанца Поросковью, сына его шестнадцати годков, которого нарекли, на иноземный манер, Карлом и дочь его Софью. Жена его плачет — слезами обливается, дочь к себе жмет. Отрок молчит, крепится, во все стороны волчонком глядит. Кто их жалеет, кто — грязью в них кидает. Злы люди, оттого что их от дел оторвали, да на площади битый час держат!

А там, впереди, народа и того гуще, там вплотную друг к дружке жмутся так, что протолкнуться невозможно! Там над головами виден высокий деревянный помост...

Возведенный для Густава.

На помосте стоит толстая деревянная колода, подле которой топчется человек в кафтане. Ждет.

Его...

Скрипит телега. Ноет сердце... Неужто все, неужто здесь придется ему голову сложить, не увидев боле никогда милой сердцу Голландии? И хоть жуть от того берет, но есть надежда, что в последний момент царь. Гер Питер, его помилует.

Подъехали.

Густав с телеги спрыгнул, по мокрым ступеням поднялся, взошел на эшафот. Повернулся к толпе, поклонился раз и другой, как все до него делали.

Вот она, площадь Красная, — гудит, колышется тысячами голов. Отчего Красная-то — уж не от крови ли людской?..

На подставленные лавки тут и там встали глашатаи, закричали громко во все стороны, читая приговор.

...Иноземца Густава Фирлефанца, разорителя рентерии царской, супротив государя императора со злодеем Виллиамом Монсом заговор чинившего, смерти предать: голову прилюдно отсечь, на кол насадить и в людном месте поставить, иным злодеям в назидание, дабы им супротив закону идти впредь неповадно было; жену его Поросковью с дочерью его Софьей навечно в ссылку сослать, а сына Карла кнутом бить и, буде он после того жив останется, в солдаты отдать...

Кричат глашатаи, глотки дерут.

Гудит толпа, волнуется. Когда рубить-то станут?!

Слушает Густав. А ведь про него это — его голову рубить станут и на кол насаживать! Его жену с дочерью сошлют, а сына кнутом до смерти бить будут!..

Как же так вышло-то?..

А вот — вышло!.. Не воротишь!..

Кто-то подошел, тронул его за плечо.

Палач...

Сказал:

— Ложись-ка давай, чего тянуть...

Нет, видно, не будет от Гера Питера пощады!..

Перекрестился Густав, да не как все — на купола церквей, что по всей Москве тут и там сияют, а мимо них, в сторону запада оборотившись, туда, где Родина его, Голландия!

Сбросил с плеча шубу, опустился на колени пред колодой, склонил голову, щеку на нее положив. А колода старая, вся-то топором изрубленная, изрытая, с бурыми, въевшимися в дерево пятнами.

Стоит Густав на коленях, на толпу глядит. Где-то там жена его, дочь и сын быть должны! Где же?..

Закрутил глазами...

Палач вкруг колоды заходил, топором звякнул, на ладони поплевал — вот сейчас замахнется...

Да где ж... где?!!

Так вон они — пред самым помостом стоят! Жена с дочерью в три ручья ревут, платком лицо прикрывая, а сын Карл — нет, сын на него глядит.

И Густав — на него!

И хочется Густаву у него прощения попросить за то, что хоть и не по его воле, но по его вине того сейчас кнутом бить станут до смерти. А если не до смерти, если жив будет, то идти ему в солдаты!

Глядит на сына, что-то сказать, крикнуть хочет. Да только, кричи не кричи, никто его за гулом толпы тысячеголовой не услышит. Только и можно — что глядеть!

Крякнул палач... Топор поднял.

— Прости!.. — прошептал Густав...

А боле ничего сказать не успел — качнулось небо, и толпа, и купола церквей московских, и лицо сына его Карла. И полетело все куда-то вбок... Но то не купола и небо полетели, то голова его, от шеи отделенная, полетела, кувыркаясь, на помост...

Вот и не стало Густава Фирлефанца, того, что в городе Амстердаме в Голландии простым ювелиром был, а в России зачинателем и хранителем государевой рентерии!.. От коей смерть свою принял!

А ведь не соврал, верно все сказал тот колдун!..

Глава 54

Теперь, именно теперь Мишель-Герхард-фон-Штольц должен был победить — буквально с минуты на минуту. Потому что только что ему на мобильный позвонила Ольга и сообщила, что все в порядке и что она едет домой!

— Ты сделала то, о чем я просил? — с трудом скрывая свое волнение, поинтересовался фон-Штольц.

— Да, милый! — ответила она.

А это значит, что экспертиза была проведена!

— И что? — не удержался-таки, спросил Мишель.

— Все хорошо! — прощебетала она. — Приеду — расскажу.

Полчаса Мишель метался по малогабаритной квартире, как лев по клетке. Минута торжества была близка! И пусть наконец все встанет на свои места, и пусть справедливость восторжествует! Теперь кто-то непременно сядет на нары, кто-то кому-то принесет свои публичные извинения, а кое-кто получит Звезду Героя! Никак не меньше — на меньшее Герхарды-фон-Штольцы соглашаться не должны!

Ну где же она, где?! Ведь полчаса прошло! Как можно так долго ехать?!

Минута торжества все откладывалась и откладывалась!..

Наконец раздался долгожданный звонок.

Мишель сорвался с места, бросаясь к двери.

— Здравствуй, милый, — чмокнула Ольга Мишеля в щечку.

Она бы бросилась ему на шею, но у нее были заняты все руки.

— Где ты была?! Я страшно волновался! — укоризненно сказал Мишель.

— Я?.. В магазин заехала, купить что-нибудь на ужин, а там — очередь... ведь я тебя должна хорошо кормить... — быстро-быстро говорила Ольга, перетаскивая на кухню пакеты и вытряхая из них на стол кур, пакетики с приправами и еще что-то. — Ты представляешь, я как зашла, как увидела... там были твои любимые крабы, такие большие, с клешнями... я как на ценник взглянула, обомлела, думала — с ума сойду... Но потом решила, что все равно куплю, побалую тебя, ты ведь говорил, что их так любишь...

Ольга стремглав носилась по кухне, разбрасывая продукты: что-то в холодильник, что-то в морозильную камеру, что-то в мойку...

— Хотела еще тебе креветок купить — там были такие большие, мороженые... Хватилась, а у меня денег уже почти нет... Я так расстроилась, так расстроилась, — все болтала и болтала без умолку Ольга.

Но вдруг осеклась, наткнувшись на молчаливо стоящего посреди кухни Мишеля, но более наткнувшись на его вопрошающий взгляд.

— Ах, прости, заболталась совсем, забыла!.. — всплеснула она руками. — Ах, какая же я глупая! Я сейчас, я быстро!..

И бросив на плиту сковородку, стала разбивать на нее яйца.

Да не это, совсем не это Мишелю нужно было! Не яичница — а минута торжества! Мишель с досады чуть эту сковородку ей об голову не расколошматил! Но не стал, сдержался, будучи стопроцентным джентльменом.

Но Ольга и так, без сковородки, почувствовала, что делает что-то не то.

— Что? Что-то случилось? — испуганно спросила она, так и не успев разбить последнее яйцо. — Говори!.. Нет, молчи, я сама скажу!.. У тебя грипп? Теперь в Москве ходит страшная инфекция...

— Сегодня должна была состояться экспертиза, — еле сдерживаясь, напомнил Мишель.

— Значит, не грипп?.. Уф!.. Как ты меня напугал! Я думала, ты заболел!.. Ты такой странный, молчаливый, весь — красный, напряженный!.. Я думала — точно больной, уже хотела теперь в аптеку бежать...

— Она — была? — перебил ее Мишель.

— Кто? — удивилась Ольга.

— Экспертиза?!

— Ах это?.. Ну, да — конечно. Я же тебе звонила. Все в порядке...

— Что в порядке?

— Как — что? Колье на месте!

Ну какая же она у него дурочка!.. Понятно, что на месте! Вопрос не в том, на месте или нет, — совсем в другом!