Господа офицеры

– В следующий раз он заслуженно получит пулю! – нахмурил густые брови Киамиль-паша.

– Я все равно убегу, – твердо сказал Левченко. – Не удержите!

Неожиданно Вильгельм фон Гюзе рассмеялся:

– Не удержим, говорите? Ну-ну... – Он обернулся к конвойным: – Уведите пленных!

– Зачем вам понадобились эти русские? – недовольно спросил немца генерал Киамиль. – Словно вы просто посмотреть на них хотели...

– Так и есть, – кивнул фон Гюзе. – Посмотреть, сгодятся ли для моих замыслов. «Живой щит»... Вам, эфенди, не приходилось слышать такого выражения? Меж тем мы уже применяли этот прием. Далеко отсюда, в Мазурских болотах. Только не афишировали его применение. Зададимся вопросом: пойдут ли русские на бомбардировку нашей позиции, если будут точно знать, что рядом с ней мы содержим их пленных товарищей? Согласитесь, генерал, подобное маловероятно. Смею надеяться, что я неплохо разбираюсь в психологии русских. Они побоятся бомбить! Во многом русские еще варвары с варварскими же понятиями о чести. Они посчитают, что убивать своих же пленных соплеменников, – а бомбежка без этого не обойдется! – подло. И тогда мы в безопасности, мы можем обстреливать русские позиции из «Большой Берты» совершенно безнаказанно.

Махмуд Киамиль призадумался. Идея немца ему нравилась, она была вполне в янычарском стиле. Турецкий генерал был на самом деле вовсе не так глуп, как казался порой! Он тут же ухватил один любопытный аспект в предложении фон Гюзе. Естественно, где-нибудь в Восточной Пруссии немцы на такое бы не пошли: Европа! Общественное мнение, Женевская конвенция, крик в оппозиционной печати, которую кайзер Вильгельм почему-то никак до конца не раздавит... А тут все можно списать на азиатское коварство турок. Хитро придумано...

«Да пусть думают о нас все что угодно в своей гнилой Европе! Лишь бы прорвать русский фронт, и супергаубица может очень этому поспособствовать. Но уверенности в том, что немец прав, у меня нет, – подумал генерал Махмуд. – Велика важность – пленные! Меня бы такие соображения не остановили, что за сентиментальность? Я бы бомбил, несмотря ни на что, на то и война».

– А если русские все-таки будут бомбить по своим? Кого им особо жалеть, серьезных фигур среди пленных нет, – сказал он. – Нижние чины, унтера, прапорщики, поручики, штабс-капитан тоже невысокого полета птица. Вот если бы поместить в лагерь какого-нибудь...

– Пленного генерала? – закончил фразу фон Гюзе. – А Верховного Главнокомандующего Николая Николаевича не хотите? Или сразу его тезку, императора Всероссийского?

– Было бы неплохо, – усмехнулся в прокуренные усы Киамиль-паша.

3

Вечером в последнюю среду апреля в гостиной особняка, принадлежавшего графу Александру Николаевичу Нащокину, проходил традиционный прием гостей. «Нащокинские среды» славились в аристократических кругах Санкт-Петербурга, ныне переименованного в Петроград. Хозяин, веселый толстяк средних лет, граф и камергер, отличался хлебосольством и добродушием, его жена, очаровательная Мария Петровна, заслуженно слыла покровительницей искусств, сама прекрасно играла на рояле. Поэтому на приемах, проводившихся дважды в месяц, всегда можно было встретить интересных людей. Бывали у Нащокиных модные писатели, музыканты, художники. Обычно приглашался кто-то один из служителей муз, потому что публика эта ревнивая и неуживчивая, чуть окажутся двое рядом, так сразу начнут выяснять, кто из них талантливее. И в выражениях не стесняются!

Скучающие аристократы из высшего света и их жены, – а они составляли большинство приглашенных, – всегда относились к таким гостям графа с повышенным, порой даже болезненным интересом.

Вот, не далее как месяц тому назад читал на «среде» свои новые «эгопоэзы» поэт Лотарев, пишущий под псевдонимом Игорь Северянин. Все были очарованы!..

Изюминкой этого вечера была молодая, но уже необыкновенно популярная актриса, «королева» недавно народившегося русского синематографа, Вера Холодная. Эта женщина стремительно прославилась благодаря своему таланту, живописно яркой внешности и образу жизни. О ней много и главным образом восторженно говорили.

Мужская половина гостей смотрела на актрису с восхищенным любопытством: мало того, что Вера отличалась редкостной красотой, она к тому же представляла новый и непривычный еще в России тип – «роковая женщина, снедаемая страстями». Кстати сказать, в своих ролях Вера Холодная тоже держалась этого амплуа, она творила, как жила. Было в ней что-то неотразимо привлекательное, в самом прямом значении этого слова. Именно такие привлекают мужчин, к ним тянет, как магнитом, и, как правило, они сами прекрасно об этом знают, что только прибавляет силы их сокрушительному обаянию. Это своего рода божий дар: либо он есть, либо его нету!

Комплименты так и сыпались на молодую актрису, но Вера, против обыкновения, почти не реагировала на них. Сегодня она выглядела вялой, подавленной и печальной.

Может быть, творческие неудачи? Тем, кто дерзнет вступить на новую неизведанную дорогу, легко не живется! Авангарду всегда плохо приходится, это и к искусству относится в полной мере. А Вера Холодная недаром слыла новатором в своей профессии, к которой относилась очень серьезно и ответственно.

Или сердечные неурядицы? Молва приписывала «королеве» изрядную влюбчивость...

Рядом с Верой, практически не отходя от нее, держался темноволосый молодой мужчина с подбритыми в ниточку усиками. Он кружился вокруг актрисы, точно Луна вокруг Земли, время от времени заговаривал с ней, и тогда досада на лице Веры проступала еще отчетливее.

Никто из гостей Нащокина не знал этого типа. Его лицо с выступающей нижней челюстью выглядело несвежим, помятым, однако читалось на нем чуть презрительное выражение полной и непоколебимой уверенности в своих достоинствах и в своем превосходстве над окружающими.

Гостиная, в которой проходил прием, была обставлена богато и со вкусом. На фигурном паркете располагались ломберные столики и кресла в стиле ампир – прямые линии ножек и спинок, проложенные узкими лентами полированной бронзы, врезанной в мореный дуб. В углу гостиной стоял громадный концертный рояль красного дерева, гордость хозяйки, графини Марии Петровны.

Гости прохаживались по залу, некоторые сидели в креслах, вели оживленные беседы или просто болтали о последних петербургских новостях. Как ни странно, но тема великой войны, которую в составе Антанты вела Россия, в разговорах не затрагивалась, точно по молчаливому уговору.

– ...у графа Васильчикова. Они что, друзья?

– Бога побойтесь! У Васильчикова – и друзья?!

– ...милая моя! Пусть ваша тетушка обратится к обер-прокурору кассационного департамента Сената. Это мой дальний родственник, деликатный такой, добродушный старичок. Но превосходный юрист с громадным опытом. Я телефонирую ему. Надеюсь, он поможет вашей тетушке. Ведь Аделаида Венедиктовна статс-дама, я не ошибаюсь?

– ...как же, третьего дня встретил я графа Андрея в Благородном собрании. Ну, что сказать? Выглядит он неважно, лицо серое, под глазами мешки. Запойное пьянство никого еще до добра не доводило. Э-э, батенька, мало ли что сухой закон военного времени!.. Чтобы граф Андрей да выпивки не нашел?! Он за рюмку горькой до Москвы пешком дойдет.

– ...Савушкин купил за сто шестьдесят целковых годовалого жеребца, ахалтекинца. А жеребец возьми да околей! Кто ж его знает от чего, ветеринар только руками разводил. Эх, и ругался же корнет, слушать страшно было!

Два почтенных сановника, сидящие vis-a-vis за ломберным столиком, обсуждали свои планы на приближающееся лето.

– О! Я познакомился с неким помещиком, Ганецкий его фамилия. Отставной майор. И нанял я на лето в его усадьбе под Гатчиной верхний этаж большого каменного дома. Что за прелесть, Алексей Николаевич, если б вы знали! Комнаты громадные, парк дивный, с такими аллеями, каких я никогда не видывал, река, пруд, церковка старинная на пригорке... Алексей Николаевич, голубчик, да неужели вы все лето будете жить в городе? Ай-ай-ай, это даже жутко!