Игрок

Гурдже посмотрел на автономника. Во рту у него пересохло. Вдалеке раздался чей-то крик. Терминал на его плече подал сигнал. Он глубоко вздохнул, чтобы заговорить с ним, но услышал собственный голос:

— Да?

— Готовы продолжить, Жерно? — раздался из терминала голос Хамлиса.

И он опять услышал собственный голос:

— Иду.

Гурдже уставился на автономника; терминал выключился.

Маврин-Скел подплыл поближе.

— Я же вам говорил, Жерно Гурдже. Мне ничего не стоит провести эти машины — они просто-напросто арифмометры. А теперь быстро. Хотите вы знать или нет? «Полная сеть». Да или нет?

Гурдже оглянулся на дом Хаффлиса, потом повернулся и снова навис над перилами у края пропасти, обратясь лицом к автономнику.

— Хорошо, — прошептал он. — Только пять главных точек и четыре вертикальные вблизи верхушки центра. Больше ничего.

Маврин-Скел сказал ему.

Этого было почти достаточно. Девушка блестяще сопротивлялась до самого конца и лишила его возможности последнего хода.

«Полная сеть» распалась, и он выиграл с тридцатью одним очком, не добрав двух до рекорда Культуры.

Позднее тем утром один из домашних автономников Эстрея Хаффлиса, убирая в доме, с удивлением обнаружил под громадным каменным столом смятую и растоптанную керамическую пластину с погнутыми и покореженными оцифрованными дисками, вделанными в ее потрескавшуюся, покоробленную поверхность.

В доме имелись комплекты «одержания», но таких пластин в них не было.

Слабосильный, механистический, полностью предсказуемый мозг машины ненадолго задумался над этим, но в конце концов решил выбросить таинственные обломки вместе с остальным мусором.

Он проснулся поздно днем с воспоминанием о поражении. Лишь через некоторое время он вспомнил, что на самом деле выиграл. Никогда еще победа не была такой горькой.

Завтракал он на террасе в одиночестве, наблюдая за флотилией парусников, двигающихся по узкому фьорду, — яркие паруса на свежем ветру. Он держал чашку в правой руке, которая побаливала — он чуть было не расцарапал ее до крови, разломав пластинку из комплекта «одержания» под конец игры в стрикен.

Он надел длинное пальто, штаны и короткую юбку и отправился на длительную прогулку вдоль берега фьорда к морю и дюнам, нанесенным ветром, где располагалась деревня Хассизе — там он родился и там еще оставался кое-кто из его немалой семьи. Он шагал по прибрежной тропинке в сторону дома, минуя расщепленные, искалеченные ветрами деревья. Под ногами вздыхала трава, над головой кричали морские птицы. Ветер под рваными облаками был холодным и освежающим. Посреди моря, за деревней Хассизе, там, откуда приходила погода, виднелась высокая завеса дождя под темным фронтом грозовых туч. Он плотнее закутался в пальто и поспешил к дальним силуэтам низких, ветхих домиков. Нужно было добираться подземным автомобилем, подумал он. Вдали ветер вырывал горсти песка из берега и бросал их прочь от моря. Он моргнул, глаза его заслезились.

— Гурдже.

Голос прозвучал довольно громко, громче, чем звук дышащей под ногами травы и ветра, играющего в ветвях. Он прикрыл глаза козырьком ладони, повернулся.

— Гурдже, — снова раздался голос.

Он всмотрелся в тень разбитого, покосившегося дерева.

— Маврин-Скел? Это вы?

— Он самый, — ответил маленький автономник, подлетая к человеку на тропинке.

Гурдже посмотрел в сторону моря и снова пошел по тропинке к дому; автономник последовал за ним.

— Дело в том, — сказал Гурдже, поворачиваясь к машине и смотря на нее с расстояния в несколько шагов, — что я не могу останавливаться. Если я промокну, то…

— Нет, — сказал Маврин-Скел. — Постойте. Я должен с вами поговорить. Это важно.

— Тогда давайте говорить на ходу, — сказал он, испытывая внезапный приступ раздражения.

Он пошел дальше. Автономник облетел его и остановился перед ним на уровне лица, так что Гурдже волей-неволей пришлось остановиться.

— Речь пойдет об игре в стрикен прошлой ночью и этим утром.

— Кажется я уже вас поблагодарил, — сказал Гурдже машине и бросил взгляд вперед — за автономника.

Фронт шквала уже дошел до дальнего конца хассизской гавани. Черные тучи были почти над головой, погружая окрестности в темноту.

— И кажется, вы говорили, что не откажете мне в помощи.

— Неужели? — сказал Гурдже скорее с язвительной ухмылкой, чем с улыбкой. — И что же это я могу сделать для вас?

— Помогите мне, — тихо сказал Маврин-Скел; голос его почти терялся в шуме ветра, — помогите мне вернуться в Контакт.

— Не говорите глупостей. — Гурдже, протянув руку, отодвинул машину в сторону и шагнул дальше.

В следующее мгновение он свалился в траву рядом с тропинкой, словно его толкнуло в плечо что-то невидимое. Он в удивлении уставился на малую машину, парящую над ним, а руки его ощупывали влажную землю, и трава по обе стороны от него издавала шипящий звук.

— Ах ты, маленький… — сказал Гурдже, пытаясь подняться, но тут же был снова отброшен назад.

Он сидел на земле в недоумении, не веря происходящему. Никогда еще машина не применяла против него силу. Это было неслыханно. Он снова попытался подняться; в груди рождался крик, полный гнева и раздражения.

Он обмяк. Крик замер во рту.

Он почувствовал, как его отбросило на траву.

Он лежал, глядя на черные тучи. Он мог двигать только глазами — ничем больше.

Он вспомнил перестрелку с ракетами: когда число попаданий в него выросло сверх всякой меры, скафандр не давал ему пошевелиться. Теперь было еще хуже.

Это был паралич. Он не мог ничего.

Он боялся, что остановится дыхание, остановится сердце, язык западет в дыхательное горло, откажет сфинктер.

В поле зрения вплыл Маврин-Скел.

— Послушайте меня, Жерно Гурдже. — Несколько холодных капель дождя упало на траву и на лицо человека. — Послушайте меня… Вы мне поможете, хотите вы или нет. Весь наш разговор, каждое ваше слово, каждый ваш жест этим утром записан. Если вы мне не поможете, эта запись будет обнародована. Все будут знать, что вы выиграли у Ольц Хап с помощью мошенничества. — Машина помолчала. — Вы меня понимаете, Жерно Гурдже? Вам все ясно? Вы понимаете, что я сказал? Есть название, старое название тому, что я делаю, если вы еще не догадались. Это называется шантаж.

Машина сошла с ума. Любой человек мог создать все, что угодно — звук, живые картинки, запах, прикосновение… были машины, специально для этого предназначенные. Их можно было заказать в магазине и писать какие угодно картины — неподвижные или подвижные, а если хватало времени и терпения, вы могли придать им правдоподобие, словно это было снято обычной камерой. Вы попросту могли создать любой киноэпизод по вашему желанию.

Некоторые пользовались подобными машинами ради удовольствия или ради мести, фабрикуя истории, в которых с их врагами или друзьями случались жуткие или смешные происшествия. Там, где подлинность того или иного события не могла быть доказана, шантаж становился бессмысленным и невозможным; в обществе наподобие Культуры, где было разрешено почти все, а власть отдельного человека и деньги практически перестали существовать, шантаж был вдвойне неуместен.

Машина и в самом деле сошла с ума. Уж не собирается ли она убить его? Гурдже покрутил эту мысль у себя в голове, заставляя себя поверить в то, что такое возможно.

— Я знаю, что происходит у вас в голове, Гурдже, — продолжал автономник. — Вы думаете, что у меня нет доказательств, я, мол, мог все это сфабриковать и мне никто не поверит. Ошибаетесь. У меня была связь в реальном времени с моим приятелем, одним из Разумов ОО, сочувствующих мне: он всегда знал, что из меня вышел бы превосходный оперативник, и добивался моей реабилитации. То, что происходило между нами сегодня утром, записано в мельчайших подробностях Разумом, имеющим безупречную нравственную репутацию, и на уровне безукоризненной достоверности, обеспечиваемой существующими средствами связи… То, что у меня есть против вас, не может быть сфальсифицировано, Гурдже. Если не верите, спросите у вашего друга Амалк-нея. Он подтвердит вам все, что говорю я. Он, может, глуп и невежествен, но, по крайней мере, должен знать, где искать истину.