Мертвый эфир

— Разве она сейчас работает не на «Скай»?

— Контракт заканчивается.

— Как бы то ни было… — Дебби махнула рукой.

— Как бы то ни было, — подхватил Фил, — пока они делают тренировочные прогоны, но с понедельника собираются уже выйти в эфир, а для этого им требуется что-нибудь ударное, спорное, такое, чтобы на первую полосу.

— А я думал, они меня тоже на тренировочный прогон зазывали, — отозвался я. (Но, едва закрыв рот, тут же осознал, что сморозил глупость; весьма возможно, Фил еще только прощупывал почву.)

— С этого разговор начинался, — ответил мой сообщник, — Но я их переубедил.

— Значит, Кена хотят уже на понедельник? — осведомилась Дебби.

— Если договоримся об условиях, — отозвался Фил.

Возможно, Дебби заметила на моем лице удивление.

— Но, Фил, ты же не агент Кена, черт тебя подери!

(И это было правдой, хотя порой Фил действительно оказывал мне подобные услуги. Мой настоящий агент Пол, сущий страдалец, всегда жаловался, что из-за моего неудобопонятно эксцентричного чистоплюйства в вопросах политики мне, по сути, нужен антиагент: человек, который стал бы отыскивать для меня фантастически высокооплачиваемую работу, которую я бы затем смог бодро и не моргнув глазом отвергнуть. Фактически, говорил он, если не считать краткого времени, когда дело доходило до обсуждения контракта с радиостанцией, мне хватило бы и автоответчика, который постоянно орал бы: «Нет!»)

— Я имел в виду, что мы будем настаивать на праве самостоятельно определять содержание передач и подбирать участников, — терпеливо пояснил Фил, — А то ведь как может быть: заходит Кен в студию, думая, что ему предстоит лишь поболтать о технике работы с микрофоном, а тут на него накидываются полдюжины оголтелых фанатиков-фундамента-листов самого разного толка, которых мы успели огорчить за прошедший год. Такое вполне может произойти, и мне нужно знать, что подобное не случится.

— А почему у Кена такой вид, будто… словом, такой вид?.. — И она указала на меня.

«Интересно, какой?» — подумалось мне. Я старался выглядеть по-деловому и невозмутимо.

Фил покосился на меня и продолжил:

— Вообще-то мы с Кеном это обсуждали. Уж больно часто телевизионщики подкатывались к нам и раньше. И это всегда оказывались либо какие-нибудь ублюдки-манипуляторы, либо совершенный хлам, либо, наоборот, звучало все заманчиво, но как только мы загорались, тут же все обламывалось: то они передумают, то вдруг выяснится, что кой о чем нам не сообщили. Вот мы и решили, что я стану работать с такими предложениями один, пока все не выяснится окончательно, и подключу Кена, только когда действительно будет о чем говорить, — Фил посмотрел на свои часы, — Если б не теперешняя встреча, мы бы с ним сейчас как раз беседовали на данную тему, — объявил он. (Хорошо еще не добавил «за пивом».) — Извини, Кен, что все вот так вываливаю.

В ответ я только махнул рукой.

— Итак… — произнесла Дебби таким тоном и с таким видом, будто в чем-то нас подозревает, — Что вы предлагаете?

— Дать им что-нибудь совершенно убойное, — ответил Фил.

Дебби по-прежнему одолевали сомнения, но она явно заинтересовалась.

— И чем вы собираетесь их убить?

— Они предложили, например, свести Кена с кем-нибудь из ультраправых христиан-арийцев, которые на полном серь-езе утверждают, будто фашисты не устраивали никакого холокоста и лагеря смерти были построены союзниками уже после войны.

Мы все трое переглянулись.

— Сначала я засомневался, — прибавил Фил. — Но потом подумал: а почему нет? Особенно с учетом того, что нас обвиняют — совершенно голословно — в предвзятости к исламу с иудаизмом, это может быть правильный ход. — Он отвернулся от Дебби и посмотрел на меня. — Но если тебя такая идея не греет, Кен, давай лучше сразу откажемся. Честно говоря, я сам не до конца уверен, стоит ли ввязываться.

— Еще как греет, — успокоил я его. — Долбаный отрицатель холокоста, говоришь? Кто-то из ультраправых христиан сам напрашивается? Так устроим ему взбучку! Какой уважающий себя воинствующий либерал откажется вонзить зубы в такое дерьмо?

Глаза Дебби сузились до крохотных щелочек.

— Ну что же, идея вроде как и вправду стоящая, — проговорила она, — только почему мне кажется, что мы опять вернулись к этому детскому саду, с которого начали: мол, единственный выход — это еще раз оскорбить христиан?

— Да чего там, — усмехнулся Фил, — этот злобный урод не больший христианин, чем сам Сатана. Он свихнулся на антисемитизме. Язык у него, может, и ничего подвешен, а на деле сущий псих. Кен же предстанет как защитник…

— Вы уверены, что он действительно сумасшедший? — спросила Дебби.

— Судите сами: он, к примеру, разделяет все более популярное в определенных арабских кругах мнение, будто события одиннадцатого сентября — это результат международного заговора сионистов, призванного дискредитировать ислам и развязать Шарону руки для борьбы с палестинцами. Но и по этой части все в полном порядке: арабов он ненавидит тоже. У парня целостная система взглядов, основывающаяся на тотальном превосходстве его расы, его религии и его половой ориентации; для него положительными являются лишь четыре определения: «нордический», «арийский», «христианин» и «натурал», все прочее — лишь отгенки зла.

По Филову тону — спокойному, рассудительному — я понял: он считает, что овладел ситуацией.

— И кто же он? Как его зовут?

— Фамилия Лоусон, а имя… Брайерли или что-то в этом роде…

Я слушал вполуха. И менно в ту минуту, когда Фил начал о нем рассказывать, мне в голову пришла потрясающая мысль. Меня осенило, как поступить. Теперь я точно знал, что сделаю с этим фашиствующим говнюком, если окажусь с ним в телеэфире.

Идея была что надо! Опасная идея, совершенно безумная; может, это означало, что и сам я немного спятил, но ничего: огонь иногда тоже тушат встречным огнем. Во рту пересохло, в повлажневших ладонях стало покалывать. Вот это круто, подумал я. Какая жутко красивая, светлая идея. Неужто я и вправду на такое осмелюсь?

— О’кей, но мне нужно проконсультироваться, — объявила наконец Дебби.

Очнувшись, я вернулся в реальный мир. Дебби решила отфутболить проблему наверх. Разумная женщина.

— Думаю, это мудро, — вставил Фил. Он взглянул на меня, и я кивнул. — Только надо бы узнать о принятом решении не позже пятницы, а еще лучше завтра.

— Решение будет, — пообещала Дебби.

Она оттолкнулась от письменного стола, и ее начальническое кресло — большое, черное, кожаное — катнулось назад. Похоже, мы были прощены.

— Дебби! — сказал я, вставая.

— Что еще?

— Пожалуйста, попробуй максимально четко втолковать всем, с кем станешь говорить, что мне действительно хочется это сделать. Я на это запал. По-моему, это важно.

Фил посмотрел на меня, нахмурившись, затем улыбнулся Дебби.

— Я вам дам знать, — подвела итог Дебби. — А пока мы все будем крайне признательны, если вы воздержитесь от оскорбления каких бы то ни было этнических или религиозных групп. Сможете сделать для нас такую малость?

— Во всяком случае, можем попробовать, — весело отозвался Фил.

— Вот дерьмо!

— Да нет, все в порядке, — успокоил меня Фил уже в коридоре, по которому мы возвращались к себе; он был широкий, на стенах висели вставленные в рамки таблички, «золотые» диски, дипломы победителей и благодарственные письма, ни одно из которых не касалось меня. — Это не баг, это фича.

— Надеюсь, ты не на месте все сочинил?

— Конечно нет, балда, — Словечко «балда», еще в начале семидесятых выпавшее, на мой взгляд, у большинства людей из списка сколько-нибудь убедительных ругательств, у Фила являлось самым крепким выражением, — Дай-ка я брякну ребятам из «Горячих новостей» до того, как завалимся в паб. — Когда’ мы вошли в лифт, он посмотрел на меня и нахмурился, — Даже не подозревал, Кен, что ты так загоришься.

Я не собирался рассказывать ему о своей идее. Чем позже он о ней узнает, тем ему же будет лучше.