Клеймо

Свои советы и наставления он выкладывал, нисколько не стесняясь, не допуская даже мысли, что может меня обидеть или оскорбить. Он разговаривал со мной откровенно. А с какой стати ему было церемониться? Таиться от какого-то жалкого воришки, который отсидел шесть месяцев в тюрьме?.

И только тогда я начал вдруг понимать, что для Аристиди-эфенди, который, наверное, рассчитывал встретить честного человека, было приятным сюрпризом увидеть перед собой начинающего жулика.

Возмутиться и оборвать его я не посмел - храбрости у меня не хватало. И от предложения торговца тоже не смог отказаться.

- Хорошо, я зайду к вам завтра, - промямлил я, прежде чем покинуть контору.

Этот, казалось бы, незначительный эпизод так подействовал на меня, что я долго не мог успокоиться. И хотя это была всего лишь моя первая попытка устроиться на работу, после этого случая я вовсе потерял надежду найти честный заработок. Меня окружают воры, мошенники и разбойники, - так думал я. Всё внутри у меня клокотало. Неужели и я, рано или поздно, должен стать таким же?

Глава тридцать четвёртая

Однажды утром, когда я читал у себя в комнате газету, моё внимание привлёк какой-то необычный шум на улице. В соседних домах открывались одно за другим окна, раздавались возбуждённые голоса. Не удержавшись, я выглянул в окно. На углу, у бакалейной лавки, собралась толпа.

Полицейский безуспешно пытался её разогнать. На тротуаре, перед магазином, ночной сторож, жестикулируя, что-то рассказывал окружившим его женщинам.

Высунувшись из окна, я спросил у хозяйки дома, - она мыла парадную лестницу, - что там случилось.

Она посмотрела на меня и ответила:

- В лавке у бакалейщика, говорят, вор побывал. Я почувствовал, как моё сердце вдруг учащённо забилось.

- А вора поймали, мадам? - спросил я.

- Поймаешь его! - ответила она, сделав рукой, неопределённый жест.

Я закрыл окно, взял в руки газету, но читать уже не мог. Ко мне вернулся страх. Червь мнительности уже точил мою душу.

Этой ночью я вернулся поздно. Хозяйка дома об этом знает. А может быть, заметил и кто-нибудь из соседей. Полиция, безусловно, начнёт искать вора в нашем квартале. Проведёт расследование и, узнав, что я вор, вышедший недавно из тюрьмы, конечно, заподозрит меня. Разве не так? Я безуспешно пытался унять мучившее меня беспокойство, - всё было напрасно. Я не находил себе места. Наконец, не выдержав, выбежал из комнаты, хотя и собирался весь день провести дома.

Я пошёл к Джелялю. У него в этот день не было никаких дел. Я долго сидел напротив него, не решаясь заговорить. Мне хотелось рассказать ему обо всех своих тревогах, но было почему-то совестно, - я так и не собрался с духом.

Стояла великолепная погода. Джеляль предложил после работы прогуляться до памятника Свободы. Но я, сославшись на усталость, предпочёл вернуться домой, пока ещё не стемнело. По дороге мне всё казалось, что прохожие смотрят на меня с подозрением.

Моя хозяйка сидела перед дверьми и вязала чулок. Я остановился около неё, сказал несколько ничего не значащих слов о погоде, потом, будто ненароком, спросил:

- Да, мадам, скажите, а что, поймали вора? Пожилая женщина покачала головой, давая понять, что нет, и продолжала считать петли. Наконец, сосчитав, она удостоила меня взглядом и сказала:

- Вас из участка разыскивали. Недавно полицейский приходил, спрашивал.

Сомневаться больше не приходилось: всё было именно так, как я и предполагал.

- Хорошо, мадам. Сейчас пойду, - покорно ответил я. Шагая по пустынной тёмной улице к полицейскому участку, я чувствовал себя жалким и беспомощным. И хотя я не знал за собой никакой вины, мне было ужасно стыдно даже перед самим собой.

Надежды у меня больше не было. Теперь я навсегда обречён чувствовать своё ничтожество. Всю жизнь мне придётся таскаться по полицейским участкам и судам, кочевать из одной тюрьмы в другую. И каждый меня может подозревать, оскорблять, презирать.

В тот вечер, по дороге в полицейский участок, я сделал удивительное открытие: всего лишь десять месяцев назад я был совсем другим человеком.

Когда меня вели из участка в суд, а потом из суда в тюрьму, я не чувствовал никакого стыда. Теперь мне было просто непонятно, как смог я перенести весь этот позор. Перед этими заведениями я испытывал всё возрастающий страх, который, видимо, прочно укоренился в моей душе.

***

Когда я вошёл в участок, полицейский комиссар разбирался с каким-то пьяницей, избившим жену.

- Прошу вас, эфенди, присаживайтесь, вам придётся немного подождать, - сказал он мне, показывая на стул.

Разбирательство продолжалось минут двадцать. Полицейский по-отечески журил пьяницу и его жену, стыдил их, а иной раз пускал в ход и угрозы, наконец, отправил их с миром домой.

Очень довольный собой - служебный долг был выполнен с честью, - он приветливо улыбнулся и, повернувшись ко мне, сказал:

- Какие только скандалы не приходится улаживать. Взрослые люди, а хуже детей.

Услышав, что я пришёл в участок по их вызову, комиссар сделал сосредоточенное лицо, силясь вспомнить, что это было за дело. Потом достал из ящика стола папку и стал перелистывать бумаги.

- Как ваше имя, вы сказали?

- Иффет.

- Иффет? Это же женское имя. Впрочем, да, у нас есть жандармский капитан, его тоже зовут Иффет-эфенди.

Весёлая непринужденность комиссара и его шутливые замечания немного успокоили меня. Наконец он нашёл нужную бумагу и вынул её из папки.

- Вами интересовались в призывном отделе.

Потом он ещё раз окинул меня взглядом и добавил:

- Тут написано: "Доставить с полицией". Надеюсь, вы и сами найдёте дорогу, Иффет-эфенди?

Мне стала вдруг смешна моя трусость: у страха всегда глаза велики!

Глава тридцать пятая

Уже лето подходило к концу, а я всё ещё не мог найти работы. Часами я валялся на постели в своей комнате или в одиночестве бродил по городу, выбирая самые безлюдные места. Жил я в нищете, беднее меня уж, кажется, нельзя было быть. Если бы не мелкие подачки, которые время от времени я получал от тётушки из Карамюрселя или от Музаффера, я, наверное, помер бы с голоду. Конечно, о своём положении я никому не рассказывал. Даже Джеляль не догадывался, что у меня порой за весь день маковой росинки во рту не побывало.

Когда-то отец подарил мне золотые часики, - я очень ими дорожил. Но настал день, и я вынужден был продать их, чтобы заплатить за квартиру. Конечно, я не знал, как это всё делается. Спросить у Джеляля не мог, он воспротивился бы и снова попытался бы всучить мне деньги. Может, даже подумал бы, что я нарочно завёл разговор о часах, чтобы выманить у него деньги.

Я решил сам отправиться на Бедестан [24]: посмотрю там, как другие продают, и последую их примеру.

На базаре было очень людно. Торговцы и перекупщики с лотками, на которых были разложены кулоны, кольца, браслеты, серебряные цепочки для часов, толклись возле лавок, во всё горло зазывая покупателей. Среди желающих продать свои вещи оказались люди, ещё более жалкие и беспомощные, чем я. Какая-то женщина ходила взад и вперёд с двумя медными подносами и кофтой, не решаясь их кому-либо предложить.

Я долго бродил в толпе, присматриваясь к окружающим, но обратиться к кому-нибудь никак не решался.

Наконец выбор мой пал на одного перекупщика, благообразного старца с окладистой седой бородой, в белой шелковой чалме. Я подошёл к нему и, покраснев до корней волос, будто совершил какой-то позорный поступок, стал рассказывать ему о своем затруднительном положении. Он мельком взглянул на часы, лежавшие на моей ладони, и недовольно проворчал:

- Я сейчас занят, сынок. Попозже, - и двинулся дальше.

У базарного выхода, вокруг разостланного на земле ковра толпились люди. Я тоже остановился и стал наблюдать, как продают с аукциона. Вдруг кто-то легонько коснулся моего плеча, - я обернулся. Рядом стоял человек, которого я где-то раньше видел, но вспомнить обстоятельства нашей встречи не мог.