Страница 22 из 83
При виде места их стоянки, где образовывали круг четыре хижины, Томасу стало совсем плохо. Примитивная конструкция посередине — всего несколько пальмовых листьев, подпертых палками, — должна была служить кухней. Никакого туалета поблизости не наблюдалось. У него болел живот: он давно не испражнялся, и забитый кишечник давил на стенки прямой кишки. Он все это время ждал, когда они доберутся до лагеря, чтобы облегчиться, но теперь понял, что ожидания были напрасны — уборной для него послужит лес. Ему придется сидеть на корточках и подвергаться такому количеству опасностей, что одному только Богу известно.
Небольшое поселение, некогда служившее домом для сборщиков каучука, было сооружено кое-как.
Хижины — не более чем простые укрытия, вместо дверей зияли дыры, но подлесок был вырублен, чтобы джунгли не посягали на пальмовые листья и стволы, служившие строительным материалом. Две хижины перекосились — вот-вот упадут: дома-развалюхи, выставленные на потеху.
— Четыре хижины, — констатировал очевидное Эрни, ставя сумку на землю. Он заложил руки за голову и хорошенько потянулся. — Отлично. Каждому своя.
— А как же остальные? — возразил Томас.
Он заметил у Эрни под мышками темные пятна, ощутил резкий запах пота. И еще чего-то кислого.
С ужасом он понял, что пахнет спермой.
— Да. Конечно. Они могут занять одну, вы с Джоном — другую, а на нас с Джорджем будет по одной.
Джордж улыбнулся. Помада на его волосах растаяла и стала стекать на лоб. Он достал носовой платок и вытер лицо, затем прижал платок к носу и украдкой отодвинулся от Эрни. Джон пожал плечами.
— Делай как хочешь, Эрни, — согласился Томас.
По правде говоря, ему предпочтительнее жить вместе с кем-нибудь, особенно с таким человеком, как Джон, — который может объяснить все ночные звуки и точно знает, когда поблизости возникает опасность.
— Какой ты добрый, — сказал Эрни.
Он подхватил свою сумку и уверенно зашагал к одной из хижин — посмотреть, что внутри.
Используя пальмовый лист, Томас ухитрился довольно тщательно подмести в своей хижине, на дверь повесил занавеску. Они с Джоном привязали гамаки к бревнам на потолке. Антонио принес немного бальзама для смазывания веревок, чтобы муравьи не заползали к ним, пока они спят, он же убедил их натереть открытые участки кожи жидкостью, которая дурно пахла гниющими фруктами. Их предшественники оставили после себя кое-какую мебель, включая скамеечки для ног — чтобы сидеть, не касаясь ногами земли; ножки стульев и скамеек смочили той же жидкостью. Вообще стоять спокойно в этом месте было невозможно — приходилось все время переступать ногами, и Томасу казалось, что он сходит с ума из-за постоянного напряжения, но вскоре он к этому привык, а еще научился обходить песчаные холмики, которые означали муравьиные гнезда. К несчастью для Эрни, одно из таких гнезд обнаружилось как раз перед хижиной, которую он выбрал, и только его муравьи жалили регулярно.
Джордж восхищался этими существами и собрал большое количество экземпляров, живых — он кормил их крахмалом и любой пищей, оставшейся после еды, — и мертвых. Он изучал немалые челюсти муравьев: передней частью они цепляли свою жертву, а с другого конца вонзали в нее жало. В походной кухне мужчинам приходилось подвешивать провиант к потолку в связках, веревки пропитывали тем же горьким бальзамом, чтобы муравьи не завладели их продовольствием.
Но муравьи были не единственной проблемой. Каждую ночь Томасу приходилось сворачиваться калачиком под противомоскитной сеткой, потому что насекомые беспрепятственно проникали через хлипкие стены хижины и набрасывались на него. Эрни как-то ночью поймал у себя в хижине летучую мышь; он признался, что чуть было не позволил ей укусить себя — с тем, чтобы письменно зафиксировать, какой будет результат. С каждым тропическим дождем от земли поднималась сырость, и страницы книг Томаса стали пропитываться влагой и коробиться.
Богатые возможности для сбора материалов некоторым образом компенсировали те неудобства, которые терпел Томас. Исследователи продолжали заниматься своими повседневными делами, но обязательно брали с собой проводников и старались держаться друг друга; из-за отсутствия поблизости большого города они чувствовали себя в меньшей безопасности, чем раньше. Вокруг поселения петляли тропки, которые некогда использовались сборщиками каучука. Каждое дерево гевея отстояло на большом расстоянии от предыдущего, и, если распутать клубок тропинок, соединявший две или три сотни деревьев, получился бы путь длиною в семь или восемь миль. На гладких серых стволах остались заметные следы от лезвий мачете — поразительное вторжение человека в нетронутый до этого тропический лес. Глубокие надрезы были выполнены с определенным расчетом — одинаковыми, тщательно вымеренными полосами. На ветках болтались ржавые консервные банки, которые использовались для сбора капающего млечного сока, — Антонио объяснил, что серингуэйрос, рабочие, надрезавшие каучуковые деревья, потом коптили этот сок, добиваясь затвердения, чтобы его можно было отправить в любую точку мира для удовлетворения огромного спроса на каучук.
Однажды утром, когда Томас вместе с Джоном и Жоао прогуливались по песчаной тропе вдоль реки, индеец остановился и указал пальцем на землю.
— Rastro de jaguar, — произнес он.
Томас понял, о чем идет речь: следы ягуара. Он упал на землю рядом со следами и приблизил к ним лицо, насколько это было возможно.
— Неужели свежие? — спросил он.
Джон опустился вниз и внимательно изучил отпечатки — большие вмятины на песке, сыром после дождя, прошедшего накануне вечером. Если бы песок был сухим, как во все дни со времени их приезда, следы вряд ли были бы видны.
— Очевидно, они здесь с ночи, иначе их смыло бы дождем.
Томас посмотрел вокруг, вглядываясь сквозь сумрак в чащу леса. Повсюду двигались какие-то тени и неясные силуэты — над деревьями и внизу под ними, — но ничто не напоминало ягуара.
— Может, он наблюдает за нами, — шепотом сказал Томас с надеждой в голосе. — Он нападет?
Джон тихо засмеялся.
— Да он тебя боится больше, чем ты его.
Они продолжили свой путь, но Томас не мог удержаться, чтобы не оглядываться все время через плечо, — в тот день он не поймал ни одной бабочки.
Поздним вечером, лежа в гамаке, он услышал жуткий крик совсем недалеко от их лагеря.
— Вот и твой ягуар, Томас, — сказал Джон, повернувшись на бок в своем скрипучем гамаке.
Это случилось как раз перед тем, как Томас собирался уснуть. Он лежал в гамаке, прислушиваясь к звукам, которые издавал ягуар, рисовал в своем воображении, как зверь мягко ступает тяжелыми лапами по лесу, как колышется его тело. След ягуара был размером с человеческую руку, и он представил себе, что держит на ладони мягкую лапу. Нужно не забыть рассказать об этом Софи, когда он в следующий раз соберется ей написать: черные ягуары — большая редкость.
Хоть он часто вспоминал жену, обнаружилось, что его все больше и больше занимают мысли о бабочках — в особенности об одной. Он вдруг осознал, что не написал Софи перед тем, как покинуть Сантарем, и теперь нет смысла писать, пока они не вернутся в город. В последнем письме от агента говорилось, что первая партия груза с материалами принесла приличную сумму денег, и он отправил ему все необходимые данные своего банковского счета — позаботился о том, чтобы Софи в его отсутствие ни в чем не нуждалась. Ну вот, опять. Это чувство вины за то, что оставил жену одну. Скорее, не за то, что оставил ее, а за то, что временами он даже не вспоминает о ней, а их совместная жизнь в Ричмонде кажется такой далекой. Такой несущественной.
Но от нее письма приходили вполне бодрые — с рассказами о том, как она обедает с подругами, играет и гуляет в парке; они способствовали облегчению этого чувства вины. Он даже завидовал ей немного — ведь она столько времени проводит в его любимом Ричмонд-парке. Он действительно соскучился по парку, пускай после возвращения он будет казаться ему совершенно пустым и скучным — в плане жизни насекомых.