Дева и Змей

– Нет, – Элис подумала, – нет, точно не знакомы. Мы с Куртом гуляли по городу, с ним многие здоровались, но пастора я не помню.

– Познакомься с ним обязательно. Если хочешь, пойдем, я представлю тебя прямо сейчас, здесь недалеко, – Барбара кивнула на окно, – вон, через площадь, Петропавловская церковь. Да, и, кстати, если уж существует волшебство… считается, что в этом храме можно спастись даже от Змея-под-Холмом. Что, напугала я тебя, – она внимательно поглядела на Элис, – ну, кто-то же должен быть старым и мудрым, правда? Девочка, я очень, очень хотела бы, чтоб все у вас получилось, как в доброй сказке.

– Невилл старый. И мудрый, – Элис допила чай. – Он правда очень мудрый, и очень старый. Старше, чем ты.

– Ну, спасибо.

– Намного старше, – тут же исправилась Элис, – а кто такая Марья Моревна?

– Марья Моревна? – Барбара задумалась. – Кто-то из русских сказок. Какая-то, наверное… принцесса. Хм. Я, видишь ли, преподаю не литературу, а немецкий язык, так что в сказках не сильна. Спроси у Курта – он в этом дока. Тоже фольклорист, вроде тебя.

– Барбара, ну хоть ты мне скажи, где он учится? На кого?

– Да на этнографа, – она рассмеялась, – изучает всякие ужасы, похоронные обряды и прочие жертвоприношения, и пугает знакомых приобщенностью к тайнам.

– Поня-ятно, – протянула Элис.

– Что тебе понятно?

– Понятно, почему он не удивляется.

– Элис, а можно узнать, почему ты называешь Змея эльфом?

– И ты туда же!.. – Элис хихикнула. – Невилл меня тоже об этом спрашивал.

…Он не сразу спросил. Элис и сама не замечала, что порой называет Крылатого “эльфийский принц”. За эти пять дней – или не пять? – за то время, пока были они вместе, она, наверное, не раз назвала его так. И в конце концов Невилл не выдержал. Аккуратно поинтересовался, что, с ее точки зрения, общего между ним и маленьким народцем, облюбовавшим для жительства чашечки цветов и неувядающие луга на границе между Тварным и Срединным мирами?

– Крылья! – заявила Элис. – И вообще, эльфы бывают разные.

“Разные” эльфы, как сообщил ей Эйтлиайн, живут в Срединном мире, они верные подданные Сияющей-в-Небесах, “стрелы в ее колчане”, а раньше, когда народы Полудня еще имели возможность приходить к смертным, эльфы занимались преимущественно тем, что убивали. Всех. Просто так, из одного высокого и чистого презрения. Подобных привычек не водилось даже за самыми мрачными племенами Полуночи.

– Ну да! – не поверила Элис, читавшая кое-что и об эльфах, и о троллях, хоть и находила она германскую мифологию невыносимо пафосной. – Прямо уж всех?

– До кого дотягивались, – уточнил Крылатый.

Пришлось объяснить, что года два назад довелось почитать необыкновенную книгу одного английского профессора, где описаны в том числе и эльфы, волшебные и прекрасные, непонятные смертным, но близко к сердцу принимающие их дела и заботы…

– Я понял, – прервал Крылатый, – я знаю, о чем ты. Не думал, правда, что уже и сюда добралось. Скажи, а “Звездные войны” у вас еще не снимают?

Элис вопроса не поняла, и тему на этом закрыли.

Давно и далеко…

Михаил уехал к мачехе, поселился в столице, и много всего произошло с того дня, как князь велел ему убираться. Наэйр привыкал к Силе, к почти безграничному могуществу, он привыкал – безрезультатно – любить и быть любимым. Привыкал к тому, что принцесса стала бояться его, и к тому, что ему нельзя больше видеться с младшими братьями.

Сын Утра почти не ошибся, когда сказал, что Представляющий Силу не останется со смертными. Однако Наэйр… Михаил, не уходил из Тварного мира. Он, разумеется, бывал в Лаэре, но всегда возвращался в то же мгновение. Чтобы никто не заметил его отсутствия.

Жизнь в чужом городе, в чужом государстве, среди людей, даже в Белого бога верящих по-иному, чем на родине, казалась странной даже ему, привыкшему к резкой переменчивости Лаэра, где все предметы и явления тяготели к неопределенности. С фейри было легче, чем с людьми. Дивные народы, меняя реальность вокруг, сами оставались неизменными. Искрились чувствами и эмоциями, казались непостоянными, эксцентричными, порой безумными, но так же точно драгоценные камни разбрызгивают искры в солнечном луче, а есть ли что-нибудь тверже и неизменней самоцветного кристалла? Люди же менялись изнутри и снаружи, но не потому, что хотели этого, люди просто не знали, каковы же они, и не знали, какими следует быть. А те, кто знал – не находили для этого сил.

Михаил не пришелся ко двору на родине мачехи, и задевай его хоть сколько-нибудь отношение смертных, обязательно уехал бы из страны. Предварительно, разумеется, зарубив на дуэлях с десяток самых неприятных личностей. Но зная себе цену, на болтовню он не обращал внимания, чем очень скоро заработал репутацию отъявленного труса. Что ж, он не сердился на людей: Бохи – трусость, была опасной леди. Действуя рука об руку с совестью, Бохи терзала и мучила души, а не тела. И, будучи подданной Наэйра, в некоторой степени имела отношение к княжичу Михаилу.

Если бы не рыцарь Стефан, брат Катерины, от которого нельзя было отмахнуться с той же легкостью, что от других задир, не так бы и плохо жил фейри в человеческих землях. Любовь удерживала его здесь, любовь сторицей оплачивала все неприятности, и ради Катерины он готов был даже драться на дуэлях, даже убивать. Ей достаточно было попросить. Однако невеста его обладала чистой душой и голубиной нежностью нрава, она питала отвращение к убийству, к любому кровопролитию. Она ссорилась с рыцарем Стефаном, со своим родным братом, она запрещала ему задевать своего жениха. Она знала больше Стефана, она слушала рассказы тех, кто воевал вместе с княжичем, слушала рассказы принцессы, не ленилась расспрашивать самого Михаила, Катерина знала, чем грозит брату серьезная ссора с ее княжичем. Знала, чем закончится дуэль, если она все-таки состоится.

Стефан смеялся в ответ.

Михаил же не держал зла на рыцаря, вообще не умел злиться на смертных. Как злиться на людей? Их можно любить или не замечать, или, как в случае с братом Катерины, отвечать на слова словами, вгоняя задиру в краску ярости и досады. Слова острее мечей, они куда больнее ранят, и такие раны не заживают, порой, до конца жизни. А то, что отношения с будущим шурином не сложились с самого начала, это, конечно, жаль. Но после свадьбы Михаил не собирался оставаться в Тварном мире, ему нравилось здесь все меньше, а Катерина – душа его, его голубка, единственная на всю жизнь любовь – заслуживала бессмертия в вечно цветущих садах Лаэра.

Гиал приходил иногда взглянуть на возлюбленную черного принца. Слушал ее песни. Одобрительно говорил, что среди людей немного сыщется такой искренней невинности, чистоты не только тела, но и души. Гиал не прятался, но Катерина все равно не видела его.

– Потому что я – сказочный зверь, а люди разучились видеть сказку. Разве что дети еще умеют это, но она уже не ребенок. И это к лучшему.

Михаил так не думал. Мысль о том, что его любимая не может увидеть волшебного белого зверя, скользящего между цветущих розовых кустов в саду, цокающего легкими копытцами по серым мостовым, сияющего собственным мягким светом в решетке солнечных луче —, эта мысль огорчала, как, наверное, огорчают смертных немощность или болезни близких. Но тем больше старался он порадовать свою невесту чем-нибудь другим, не сказочным. Стоило половину жизни провести в Тварном мире, чтобы только к пятнадцати годам узнать, в чем же польза богатства.

Проявляя заботу, скорее именно о людях, нежели об остальных смертных, Наэйр многое изменил в сложном хозяйстве, доставшемся в наследство от деда. Вызволив из земель Баэса погибших гвардейцев, принц назначил своим первым советником и командиром гвардии Галлара – бедствия и болезни, вместо Брэйг и Фуэйха – лжи и ненависти, исполнявших эти обязанности при жизни Владыки. Последние, надо заметить, восприняли понижение с явной признательностью. Чего нельзя было сказать о Галларе, слегка удрученном свалившейся ответственностью.