Кровь цветов

— Через несколько минут мы достигли дворца шаха. По сравнению с Пятничной мечетью он казался скромным. В нем было всего несколько этажей, он был защищен всего лишь парой толстых резных деревянных дверей, восемью медными пушками и отрядом стражников, вооруженных мечами. Матушка подошла к одному из них и спросила, где ей найти Гостахама, изготавливающего ковры.

— А какое у вас к нему дело? — нахмурившись, спросил стражник.

— Он сказал мне найти его, — ответила матушка.

Стражник презрительно улыбнулся, услышав, как она по-деревенски растягивает гласные.

— Он васпригласил?

— Он из семьи моего мужа.

Стражник посмотрел так, будто сомневался в ее словах.

— Гостахам сейчас в шахской мастерской по изготовлению ковров, за дворцом, — ответил он. — Я скажу ему, что вы пришли.

— Мы пыль под вашими ногами, — поблагодарила матушка, и мы вернулись на площадь.

Рядом был базар чеканщиков, и мы наблюдали, как кузнецы плющили фигурки птиц и животных, чтобы сделать из них чайники, чашки и ложки.

Вскоре стражник нашел нас и отвел к Гостахаму, который ждал у ворот дворца. Меня удивило, как они с моим отцом не похожи. Конечно, они были всего лишь сводные братья, но мой отец был высоким, всегда выбрит настолько чисто, насколько это возможно было сделать ножом. Гостахам же был низенький, круглый, как картофелина, с раскосыми глазами, носом, изогнутым, как ястребиный клюв, и большой седой бородой. Он тепло поприветствовал нас, сказал, что рад нашему приезду в Исфахан. Улыбнувшись, он взял меня за руки и сказал:

— Так… значит, ты и есть дочь Исмаила. У тебя его смуглая кожа, его прямые волосы. А эти прекрасные маленькие ручки я узнаю где угодно.

Он сделал вид, будто изучает мои руки, потом сравнил их со своими. Я рассмеялась: для мужчины они были очень маленькие, узкие, с длинными пальцами.

— Семейное сходство очевидно, — сказал он. — Ты ткешь ковры?

— Конечно, — сказала матушка. — Она делала лучшие ковры в нашей деревне.

И она рассказала Гостахаму историю, как мы продали мой бирюзовый ковер еще до того, как я закончила его.

— Да пребудут с тобой руки Али, — сказал пораженный Гостахам.

Он расспросил матушку о новостях в деревне. Пока мы шли по площади, она начала рассказывать ему об отце. Слова лились из нее, словно она хранила их в себе слишком долго, и столько чувства было в ее рассказе, что у Гостахама на глазах выступили слезы.

Мы покинули Лик Мира через узкие ворота, несколько минут шли через квартал Четырех Садов и вскоре достигли дома Гостахама. Квартал разделяли сады для отдыха, оголенные зимой. Кедр высился в начале улицы, где жил Гостахам. Снаружи все дома выглядели неприступными крепостями. Они были скрыты за толстыми стенами, которые защищали хозяев от любопытных глаз.

Гостахам провел нас через навесные деревянные ворота, и мы остановились на секунду, чтобы оглядеть его дом. Он был так велик, что мы не знали, куда пойти сначала. Гостахам миновал узкий коридор, поднялся по ступеням и провел нас в бируни,наружные комнаты, где принимали гостей-мужчин. В Большой комнате на окнах изображены два зеленых лебедя, пившие воду из фонтана. Потолок и стены украшали белые лепные цветы и виноградная лоза. Рубинового цвета ковры, сотканные самыми плотными узлами, которые я видела, дополняли мягкие подушки темно-красного цвета. Даже в этот холодный день комната словно излучала тепло.

Гостахам поднял окна, открывшиеся до земли, и мы вошли в большой внутренний двор. В тени двух тополей я увидела бассейн, наполненный водой. Это заставило меня вспомнить о единственном дереве в моей деревне — большом кипарисе. Иметь собственную тень для единственной семьи и собственные деревья показалось мне невообразимой роскошью.

Во дворике мы встретили Гордийе, жену Гостахама. То была полная женщина, с крупными широкими бедрами и тяжелой грудью. Она медленно приблизилась и поцеловала каждую из нас в обе щеки. Один из ее слуг только что вскипятил воду, и, наблюдая за тем, как она доливает воду в чайник, я удивлялась, что в таком богатом доме заваривают уже использованные листья. Чай был безвкусный, как вода, но мы поблагодарили Гордийе:

— Пусть ваши руки никогда не болят.

— Сколько тебе лет? — спросила она меня.

— Пятнадцать.

— А! Тогда тебе нужно встретиться с Нахид. Ей тоже пятнадцать, и она дочка женщины, которая живет по соседству.

Она повернулась к моей матери.

— Нахид из очень хорошей семьи. Я все надеюсь, что они закажут у нас ковер, но пока они этого не сделали.

Меня удивило, что эта женщина хочет продать как можно больше ковров, хотя у нее и так было все, что только можно желать. Но прежде чем я успела спросить что-нибудь, Гордийе сказала, что мы, наверное, устали, и проводила нас в маленькую комнатку, втиснутую между кладовой и отхожим местом. Здесь не было ничего, кроме подстилок, одеял и подушек.

— Прошу прощения за то, что комната такая неуютная, — сказала Гордийе, — но все остальные к вашему приезду были заняты.

Моя матушка попыталась скрыть свое разочарование. Стены в комнате были грязными, а на полу виднелись полосы пыли. Дом Гостахама был дворцом по сравнению с нашим, но комната, которую мы отныне должны делить, казалась гораздо бедней.

— Ничего, — учтиво ответила матушка, — мы и так не заслуживаем вашей доброты.

Гордийе оставила нас отдохнуть. Я развернула свою подстилку, стряхнула пыль и тут же раскашлялась. Я услышала, как один из слуг вошел в комнату по соседству с нашей, а другой открыл дверь в отхожее место. Разнесся густой запах, резче верблюжьего.

— Мы теперь слуги? — с тревогой спросила я матушку.

Она лежала на своей подстилке, и глаза ее были широко открыты.

— Пока нет, — ответила она.

Но я заметила, что ей не дает покоя тот же вопрос.

Отдохнув, мы присоединились к Гостахаму и Гордийе за ужином. Какой пир предстал нашим глазам! Я никогда не видела такой еды даже на свадьбах, однако для Гостахама и Гордийе это было обычной трапезой. Здесь был охлажденный суп из простокваши с укропом, мятой, зеленым изюмом, орехами и лепестками роз; тушеная курица с подслащенным барбарисом; нежные баклажаны, приготовленные с чесноком и пахтой; рис, приправленный шафраном, с хрустящей коричневой корочкой; пряный овечий сыр; горячий хлеб, а также тарелка редиски, свежей мяты и горьких трав для пищеварения. В этот вечер я съела слишком много, будто пытаясь восполнить то время, когда мы недоедали.

Когда все наелись, моя матушка начала говорить:

— Драгоценные хозяева, высокая честь нам, что вы приняли нас и накормили так, будто мы расстались только вчера. А мы ведь не виделись больше двадцати пяти лет, почтенный Гостахам. За это время ты поднялся выше, чем самая высокая из звезд. Как же ты пришел к этому: к прекрасному дому, к успеху, которого желает любой человек?

Гостахам улыбнулся и сложил руки на своем большом животе.

— Более того, когда я сам просыпаюсь утром, оглядываюсь вокруг, то не верю своим глазам. А когда вижу Гордийе рядом со мной, понимаю, что мечты мои стали явью. И я благодарю Аллаха за дарованное мне.

— Пусть оно и дальше прирастает, — отозвалась матушка.

— Но так было не всегда. Задолго до твоего рождения, — сказал он мне, — мой отец понял, что если он вернется в родную деревню, то останется беден. Наследство он получил бы маленькое, вот и решил переехать в Шираз попытать счастья. Мы были так бедны, что мне пришлось помогать ему ткать ковры. В двенадцать лет я обнаружил, что умею вязать узлы быстрей многих других.

— Как и моя дочь, — гордо сказала матушка.

— Наш дом был так мал, что в нем не было места для ткацкого станка. В хорошую погоду я работал на заднем дворе, должно быть, как и ты. Однажды я начал ткать ковер так быстро, что люди собрались поглядеть. Тогда мне очень повезло — один из них был хозяином самой крупной мастерской Шираза. Он никогда не искал учеников специально — зачем, если можно просто учить сыновей своих рабочих. Но, увидев, как быстро я могу ткать, он предложил мне работу. Следующие пять лет были самыми тяжелыми. Хозяин мастерской требовал от каждого по способностям, не обращая внимания на возраст. Из-за того что мог работать быстро, я должен был выткать ковров больше, чем любой другой подмастерье. Однажды хозяин заметил, что я отошел от станка. В тот день он приказал своим подручным бить меня по спине и ступням, пока я не начну кричать. Только глупец будет калечить руки ткача, но какое хозяину было дело до того, смогу ли я ходить…