Кровь цветов

Когда Ферейдун перестал меня целовать, он помедлил.

— Я знаю, чего ты хочешь, — сказал он. — Не могу ничего обещать.

Мое сердце упало.

— А в будущем?

— Будущее ведомо лишь Аллаху, — отвечал он. Он снова нажал на мои бедра, раздвигая их. — Давай выпьем нашу чашу вина сегодня, как призывают поэты, пока мы еще не стали глиняными сосудами, разбитыми о землю.

Быть ли мне таким сосудом? Спросить я не успела. На следующие несколько часов я забылась в сладкой тьме и тепле. Он был со мной особенно нежен, словно стараясь возместить то, что не предложил мне постоянного брака. Я любила его руки, обнимавшие меня, ибо в тот миг чувствовала себя защищенной. Но когда мы закончили, я с горечью поняла, что он ничего мне даже не пообещал.

Утром, проснувшись раньше его, я долго смотрела на его лицо. Оно стало более пухлым, чем когда мы встретились впервые, и его живот тоже. Крупные красные губы пахли вином, табаком и мной. Складки вокруг рта стали глубже. С чего ему жениться на мне? Если он сделает это, придется оплачивать наши расходы, мои и матушкины, до конца жизни. А сейчас он это делает лишь три месяца. Он всегда был рассудительным купцом, и сделка для него оказалась удачной.

После разговора с матушкой мне очень хотелось доказать ей, что я смогу продать мой ковер за хорошую цену. Я подгоняла Катайун и Малеке, чтобы они заканчивали работу, и втроем мы работали, словно упряжка ослов. Как только последний узел в верхнем левом углу был завязан, мы сгрудились вокруг и с благоговением уставились на ковер, восхваляя Аллаха за Его дары. Что за чувство это было — завязать последний из тысячи тысяч узлов! Как поразительно видеть каждое крошечное пятнышко цвета на своем особом месте, подобно мельчайшей мошке в творении Господнем!

На базаре я наняла опытного стригаля, чтобы он выровнял ворс моего ковра. Когда он закончил, поверхность была словно бархат, и узор был даже яснее, чем прежде. Он напомнил мне свежий весенний день, когда белоснежная голубка неожиданно вспархивает в небо, легкая, точно мысль. Хотя я видела на базаре сотни ковров, но думала, что мой может легко соперничать с лучшими домоткаными образцами.

Закончив бахрому, я заплатила помощницам остатками денег, которые матушка дала мне из сигэ, и мы попрощались. Я сказала им, что, как только продам ковер, найму их ткать следующий. Потом я добавила им немножко денег за хорошую работу.

— Благодаря тебе мои мальчики сегодня хорошо поедят, — сказала Малеке.

Я отнесла ковер к Гостахаму и попросила его сказать, что он думает о моей работе. Мы раскатали его в мастерской, чтобы он мог осмотреть все от края до края, и он коротко его похвалил, прежде чем указать на недостатки.

— Некоторые вещи трудно увидеть, пока ковер не закончен, — говорил он мне. — Красный более яркого оттенка может сделать перья даже светлее. В следующий раз я предложил бы края поменьше — по той же самой причине.

Он рассказал мне о каждом цвете, о каждом рисунке и о каждом сделанном мной выборе. Хотя и разочарованная его замечаниями, я понимала, что он прав. Он был настоящий мастер, и меня сдерживало то, сколько он всего знает об этом ремесле.

— Ты не должна падать духом, — сказал он. — То, что я сказал тебе, предназначено только для ушей создателя ковра. Покупатель никогда и не заметит того, о чем я говорил, потому что его глаза будут зачарованы красотой ковра. Не продавай его задешево, потому что сейчас ты начинаешь понимать себе цену.

Я поблагодарила его за то, что он поместил мою глину в чудесную форму.

— Если бы ты уже не была глиной, из которой стоило бы лепить, — улыбнулся он, — этого бы не было.

Воистину это была высокая похвала от такого мастера, как Гостахам, и она наполнила меня радостью. Потом он предложил мне помочь выставить и продать ковер, но я хотела сделать это сама. Когда я сказала ему об этом, лицо его приняло озадаченное выражение.

— Ты уверена? — спросил он.

Я была совершенно уверена. Таков был наилучший способ убедить матушку, что я смогу зарабатывать деньги своим ремеслом.

Гостахам все еще выглядел сбитым с толку тем, что я хотела продолжать дело без его помощи, но благословил меня и пожелал получить самую высокую из возможных цен.

Счастье, вызванное завершением работы над ковром, улетучилось быстро, Потому что настроение в доме становилось все мрачнее и мрачнее. Несколько друзей Нахид прислали Гостахаму письма с отменой заказов на ковры под предлогами, которые были явно лживыми. С исчезновением этих заказов Гостахам и Гордийе начали бояться. У них еще оставался доход от работы на шахскую мастерскую и их собственный прекрасный дом, так что голодать они не будут, но теперь их волновала утрата роскоши и прежнего положения. В доме начались раздоры. Гордийе требовала от Гостахама находить больше заказов, а он жаловался, что всех их несчастий не случилось бы, не будь она такой жадной. Когда он тянулся к ней, она отстранялась, и ее вопли радости больше не раздавались в доме. Даже слуги выглядели мрачными. Я слышала, как Шамси тихо напевала, выкручивая стираное белье: «Ай, ветер, унеси беду; ай, дождь, смой неудачу…»

Однажды вечером после дневной трапезы Гостахам и Гордийе позвали матушку и меня в Большую комнату. Мы вошли и выразили им свое почтение, но они ответили очень сухо. Словно самый воздух прокис, покуда мы снимали обувь и занимали места на подушках.

Гостахам начал говорить, как он обычно делал, прежде чем вмешается Гордийе.

— Вчера я послал слугу в дом Ферейдуна, — сказал он. — Его даже не впустили к хозяину.

— Как невежливо, — заметила матушка.

— Это не просто невежливо, — сказала Гордийе. — Это небывалый случай. — Она обернулась ко мне. — Мы хотели узнать, не поссорились ли вы с Ферейдуном. Его могла рассердить даже мелочь. — Она поощрительно улыбнулась мне.

— Последний раз, когда мы виделись, он казался очень довольным, — ответила я. — Это имеет ко мне отношение?

— Нам еще не заплатили за ковер с драгоценными подвесками, — напомнил Гостахам. — Похоже, что Ферейдун не очень-то хочет расставаться со своими деньгами.

— Может, он занят делами… — сказала матушка.

— Сомневаюсь, — сказал Гостахам. — Вероятнее всего, он рассержен.

— Могли родители Нахид изъявить ему свое неудовольствие? — спросила я, чтобы перенаправить вину по должному адресу.

— Они так никогда не сделают, — возразил Гостахам. — Он взрослый человек и может жениться, как ему угодно. Таков закон. Что случилось, когда вы виделись последний раз? — спросила Гордийе, жаждущая рассказа.

— Единственная новая вещь, которую я могу вспомнить, — отвечала я, выдумывая на ходу, — он сказал мне, что я радую его больше любой другой женщины.

— Только вообразите! — ахнула Гордийе, словно такое ей не могло и в голову прийти.

— И что ему не терпится увидеть меня снова, — добавила я.

— Хорошо, — сказала Гордийе, но так, словно не поверила мне. — А что Нахид — могла она налить мужу в уши яду о тебе?

— Не знаю, — ответила я. — Она меня больше не приглашает.

Гордийе повернулась к мужу:

— Лучшее, на что мы можем надеяться — это возобновление Ферейдуном сигэ. Напомни мне, когда заканчивается контракт?

— Завтра, — сказала я.

— Думаешь, он его возобновит?

— На этот раз у меня нет никаких сомнений, — ответила я, чувствуя, как его письмо давит мне на бедро.

— Тогда намного легче, — сказал Гостахам, вытягивая ноги. — Если Ферейдун будет на нашей стороне, уверен, он заплатит за ковер.

Гордийе просветлела:

— Нам всем будет куда радостнее, когда у нас в руках будет письмо о возобновлении, правда?

— Всем, кроме меня, — сказала я громче, чем намеревалась.

Гордийе откинулась на свою подушку.

— Что ты такое говоришь?

— Я намерена ему отказать.

— Невозможно! — Гордийе почти умоляюще обернулась к матушке. — Что твоя дочь говорит в этой комнате, не имеет значения, — сказала она. — Я понимаю, что последнее время судьба ей преподносит неожиданности. Наверное, ей нужно прислушаться к твоим мудрым словам. Матушкина спина осталась прямой.