Только твоя

— Когда Гильельмо обнаружил, что след ведет к ней, я стал догадываться, что твои подозрения небезосновательны, — признался Гвидо.

— Когда ты об этом узнал?

— Вчера поздно вечером. Первым моим побуждением было сразу лететь к тебе, но потом я решил, что будет лучше, если я разоблачу Эугению публично в твоем присутствии. — Он помолчал. — Я понимал, что доказательств того, что она натворила десять лет назад, у нас нет, но был уверен, что смогу заставить ее признаться во всем. Ради тебя.

— Я так благодарна тебе, что ты доказал ее вину в деле с фотографиями.

— Она причинила нам столько горя! — воскликнул Гвидо. — Но ты должна знать: в моем сердце не было никого, кроме тебя... никого, кто был бы мне так близок.

Корделия крепко обняла его, и слезы выступили у нее на глазах. Она уткнулась лицом ему в грудь и с наслаждением вдохнула родной запах.

— А знаешь, что она мне однажды сказала? Что мой дед и твой отец решили поженить нас, когда мы были еще детьми.

— Какая чепуха! — воскликнул Гвидо.

— Знаю, — пристыженно вздохнула Корделия. — Как я могла в это поверить?

Он взял ее лицо в ладони.

— На самом деле я увидел твою фотографию в кабинете Джакомо за год до нашей встречи, — признался он. — Там ты сидишь в кресле с белым котом на коленях. У тебя была такая ослепительная улыбка, что я спросил у него, кто это.

Корделия с удивлением смотрела на него, с трудом припоминая эту фотографию.

— Он понял, что ты произвела на меня впечатление, и, вероятно, именно поэтому познакомил нас сразу же, как только ты приехала в Италию. Я бы не стал винить его в этом.

— Я тоже. — Корделии было очень приятно узнать, что Гвидо восхищался ею еще до их знакомства. — Как там твои родители?

— Они переживают, что настороженно относились к тебе и тем самым поощряли Эугению. Возможно, когда-то моя мать подумывала о том, чтобы женить меня на кузине, но я никогда не воспринимал Эугению как женщину.

— Она говорила мне другое.

Корделия вдруг поняла, что Эугения могла искренне заблуждаться, считая, что нравится Гвидо, и ей даже стало жаль эту женщину.

— Когда ты уехала, мой отец высказал предположение, что у нее не все в порядке с психикой. Он собирается поговорить со своим братом и посоветовать ему показать дочь специалисту. Возможно, Эугения подсознательно чувствовала, что виновата в гибели Умберто, и это вызвало у нее что-то вроде временного помешательства.

Корделию передернуло, и она решила сменить тему:

— Скажи, а ты действительно мог публично отказаться от меня прямо на свадьбе? Гвидо покраснел.

— Я хотел, чтобы ты так думала. Господи! Да с той минуты, как ты появилась в моем кабинете, для меня все началось сначала. Я решил выдвинуть тебе такие жесткие условия, только чтобы не потерять самообладания. Но стоило нам оказаться рядом в брачную ночь, как я... У меня было ощущение, что мы никогда и не расставались.

— Правда? — Такое признание обрадовало Корделию.

— Я понял, что не в состоянии держать свои чувства под контролем. Поэтому и улетел на следующий день. Я был в жутком состоянии.

— А что ты чувствовал? Он горько рассмеялся.

— Если бы я это знал, мне не пришлось бы улетать. Я отправился в Швейцарию и всю неделю заливал горе вином.

— Это ужасно, но я рада, что тебе было плохо, потому что тоже была несчастна. И к каким же выводам ты пришел?

— Что я предпочел бы оказаться рядом с тобой, а не в Швейцарии. Что я по-прежнему питаю к тебе чувства, от которых хотел избавиться, — признался Гвидо. — А потом мы встретились с тобой в Канаде, и я перестал грызть себя сомнениями. Я был по-настоящему счастлив и вообще забыл историю со сделкой. Но я не ведал твоих чувств... Кстати, ты до сих пор мне о них ничего не сказала, — добавил он, вглядываясь в ее лицо.

Глаза Корделии смеялись.

— На этот раз была твоя очередь. Я все сказала тебе десять лет назад! — Привстав на цыпочки, она обняла его за шею. — Я люблю тебя, Гвидо Доминциани...

Потемневшие от волнения глаза цвета жидкого золота смотрели на нее сверху вниз.

— Безумно, целиком и навсегда?

— Какая у тебя память! — Корделия была потрясена, что он запомнил слова, сказанные ею десять лет назад.

— Вот как сильно я тебя люблю, — сказал Гвидо и склонился к ее губам.

Сердце Корделии пело, колени дрожали, и она медленно отступала назад, зная, что там стоит кровать. Гвидо опустился рядом с ней, улыбнувшись.

— Нам еще о многом надо поговорить...

Но она уже расстегивала последние пуговицы на его рубашке.

— Говори, я слушаю.

Он схватил ее за руку и заглянул в глаза. Вид у него снова был серьезный.

— Эти последние несколько дней были просто адом, и я испугался, что навсегда потерял тебя. Когда ты сказала, что хочешь меня, я почувствовал такое облегчение, что утратил дар речи.

— Иногда поступки важнее, чем слова. — Корделия откинулась на подушки. — В разговорах по телефону ты не силен, зато весьма талантлив в другом.

Гвидо снял пиджак, вздохнул и поцеловал ее медленно, нежно и чувственно.

— Мы будем жить вместе. — Он положил ладонь на ее пока еще плоский живот. — Ты, я и наш ребенок.

Они снова обменялись поцелуем, и Гвидо признался, что чувствует себя странно, занимаясь с женой любовью в чужом доме.

Это очень развеселило Корделию, а когда смех ее стих, они посвятили оставшиеся до рассвета часы тому, к чему оба так стремились.

Эпилог

Через год супруги праздновали первую годовщину семейной жизни.

Корделия стояла перед зеркалом, разглядывая подарок мужа — роскошное бриллиантовое колье.

— Потрясающе... — промурлыкал Гвидо, подходя, и поцеловал ее в обнаженное плечо.

Чувственная дрожь пробежала по ее телу, а он склонился над колыбелькой.

— Наша дочурка... Она просто чудо! Знаешь, о чем я подумал, когда ты выгнала меня из дома в прошлом году?

— “Оказывается, у нее есть характер”, — предположила Корделия и повернулась к нему. Ей по-прежнему доставляло несказанное удовольствие смотреть на мужа.

— Нет, не угадала. Я подумал, что, если у нас родится сын, ты получишь право на развод, и стал молиться, чтобы у нас рождались только девочки!

Корделия оторопела от такого признания. Ей нравилось, что Гвидо до сих пор не мог простить себе, что заключил с ней брачный договор, который больше напоминал сделку.

Он взял ее руку и стал нежно целовать длинные пальцы.

— Я люблю тебя, моя голубка.

— Безумно, всецело и навсегда, — добавила она, уже чувствуя, как в ней поднимается теплая волна, грозившая, как ей хорошо было известно, ввергнуть их в пучину страсти, и с трудом заставила себя оторваться от него.

— Ужин, — напомнила она, покраснев.

— Это был всего лишь один поцелуй, — лукаво усмехнулся Гвидо.

— Ты же знаешь, что мы редко ограничиваемся одним поцелуем, — сказала Корделия.

Они пошли на террасу и уселись за стол. В последних лучах заходящего солнца перед ними открылся вид, который покорил Корделию с первого взгляда.

Она с любовью взглянула на мужа, который дал ей столько счастья, и с аппетитом принялась за еду.

Если они ели быстрее, чем полагается, и вели себя несколько нетерпеливо между блюдами, а потом исчезли, не дождавшись кофе, то прислугу это не удивило. Такое случалось уже много раз.

Прошел ровно год, как Корделия вышла замуж за Гвидо, не ожидая от этого союза ничего, кроме страданий, но теперь она обрела добрую поддержку двух семей, мужа, которого с каждым днем любила все сильнее, и чудесную дочурку. От отца Бьянка Доминциани унаследовала темные вьющиеся волосы, а от матери — глаза цвета морской волны.

С момента ее рождения оба семейства стали встречаться гораздо чаще. Джакомо Кастильоне, который в свое время мало уделял внимания подрастающим детям, занятый созданием своей империи, теперь впал в другую крайность. Он обожал свою правнучку и проводил с ней все свободное время. Мать Корделии, Мирелла, чье здоровье значительно улучшилось, тоже была очень заботливой бабушкой, но у нее появился новый стимул к жизни.