Сбывшаяся надежда

Но вместо этого он через пару месяцев сообщил ей трагическое известие: ее отец погиб в автокатастрофе. Энжи впала в глубокое уныние. Со временем она смирилась с этой мыслью и еще больше привязалась к Лоренцо, приезжавшему к отцу Витторио теперь в два раза чаще, поскольку состояние здоровья последнего заметно ухудшилось. Она научилась жить ожиданием визитов Лоренцо, в каждый свой приезд обязательно навешавшего ее.

С родственниками отца у нее было мало общего, и поэтому Энжи была на вершине блаженства всякий раз, когда разговаривала с Лоренцо, не опасаясь, что ее кто-то остановит или одернет. В такие минуты она могла быть самой собой. Он присылал ей книги и газеты на английском, а она стала писать ему письма. Его краткие ответы она бережно хранила и перечитывала по нескольку раз. Любить Лоренцо и целиком полагаться на него стало для нее естественным.

Образы ее родственников стояли перед глазами Энжи как живые: дедушка Карло, тетушки Лючия и Бьянка… Она решительно отмахнулась от назойливых видений. Нет нужды больше вспоминать их. Дед, что не удивительно, не ответил ни на одно ее письмо. Он не мог понять ее и потому с презрением относился к женщине, добровольно оставившей мужа. Для него и его сестер белый свет сошелся клином на Лоренцо. Не зная истинного положения дел, они могли рассердиться и даже стыдиться ее.

Энжи вышла из комнаты и очутилась в просторном коридоре, на стенах которого висели полотна мастеров Возрождения и великолепные старинные гобелены. Увидев мраморную лестницу, спиралью уходящую наверх, она загорелась желанием узнать, что там находится. А почему, собственно говоря, и нет? Надо будет обязательно позвонить Джеку. Он, вероятно, удивлен, что за три дня от нее не было никаких известий.

Поднявшись по лестнице, она увидела перед собой массивную дубовую дверь и, открыв ее, оказалась на крыше. Или на крепостной стене? По обоим концам возвышались четырехугольные каменные башни. От восхищения у Энжи перехватило дыхание. Приблизившись к парапету, она перегнулась, посмотрела вниз и зажмурилась: там, внизу, каменная кладка стен переходила в скалу, откуда открывалась бездонная пропасть. Она огляделась по сторонам, и ее взору предстали величественные, поросшие лесами горы, вершины которых были покрыты снегом.

— Похоже, тебе сегодня намного лучше.

Энжи чуть не подпрыгнула на месте от неожиданности. Обернувшись, она увидела медленно приближающегося Лоренцо. На этот раз его облик вызвал в ней ностальгию: вытертые голубые джинсы, плотно облегавшие узкие бедра и длинные сильные ноги, белая рубашка, расстегнутая у шеи. Не в силах отвести от него взгляд, Энжи покраснела, в душе проклиная свое слабоволие. Он остановился в нескольких шагах от нее и почти неуловимым для глаз движением сел на парапет, как бы не замечая за своей спиной ни пропасти, ни скал. От такого легкомыслия ее прошиб холодный пот.

— Я увидел тебя с башни и удивился, так как думал, что ты все еще нежишься в постели.

— Я живуча как кошка, — сухо ответила она, думая о том, что вряд ли расстроится, если он упадет с такой высоты. Но все-таки лучше бы он слез оттуда.

— Ни много ни мало, а настоящая деловая женщина, — прокомментировал он, критически осматривая ее деловой костюм, никак не подходивший к жаркой погоде. — Подумать только, ты когда-то стирала и гладила мои рубашки.

Энжи смутилась, вспомнив, какой лаской и заботой она окружила его в те злосчастные полгода их супружеской жизни.

— Неужели? — саркастически отозвалась она.

— Меня всегда волновал вопрос, кипятила ты их или нет, — продолжал мурлыкать Лоренцо, игнорируя ее нежелание говорить на эту тему.

— Ты бы пожаловался, если бы что-то было не так.

— Ты готовила мне превосходные блюда.

— Мне нравилось готовить для тебя так же, как и драить полы в кухне! — съехидничала она.

А что еще она умела в те годы? Запас научных знаний у нее был невелик и ограничивался лишь школой, чего нельзя было сказать о хозяйственных навыках. Ее растили и воспитывали как будущую супругу и мать, в лучших традициях патриархата, когда роль женщины определялась бесконечными домашними обязанностями и беспрекословным подчинением мужу и его желаниям. Вся ее предыдущая жизнь с матерью тогда казалась ей далекой и нереальной, принадлежащей другому миру.

Но Энжи покривила душой: начищая до блеска полы, она пела вслух. Работу по дому она любила и знала до мельчайших деталей. Выйдя замуж за Лоренцо, вежливо и заботливо обращавшегося с ней, она наивно торжествовала победу над системой. На самом же деле она лишь органично вошла в нее. Она была готова на любые жертвы, лишь бы находиться с ним рядом, и выселить ее с Сицилии можно было только силой.

— Если помнишь, я настаивал на твоем дальнейшем образовании, — сухо заметил он.

— Помолчи, не надо ворошить прошлого. От этого мне становится дурно! — сердито воскликнула она, сверкнув глазами.

Да, он предлагал ей продолжить обучение в институте в Падуе. Но ее дед воспротивился, едва она упомянула об этом. Зачем это мужу надо посылать свою жену учиться дальше? Ему должно быть достаточно того, что она умеет читать и писать. По правде говоря, Энжи тоже не хотелось уезжать в другой город, тем более так далеко от Лоренцо, где все будут смеяться над ее посредственным итальянским. Она наивно спросила мужа, не поедет ли он в Падую вместе с ней, но тот ответил, что сможет лишь изредка навещать ее, поскольку иначе не позволяет работа. Сейчас ей казалось, что именно это его предложение и было первым шагом на пути освобождения от их смехотворного брака и обретения им свободы. Уговаривая ее продолжать учиться, да еще так далеко от Мольфетте, он готовил почву для безболезненного расставания, следуя принципу, что время и расстояние — лучшие лекари.

Надо сказать, Лоренцо неплохо сыграл свою роль, утверждая, что будет скучать по ней. На все его уговоры о необходимости продолжения образования, и в первую очередь ради нее самой, ее чувства собственного достоинства, Энжи упрямо твердила, что он стыдится своей жены, и устраивала истерики, объявляла голодовки. Сейчас ей было стыдно за себя, и она с горечью признала, что сама создала невыносимые условия для супружеской жизни.

— Нам надо о многом поговорить, — сдержанно сказал Лоренцо.

В воздухе повисло напряжение. Впервые в жизни Энжи видела своего мужа таким сосредоточенным и суровым. Весь его задор и дурашливость куда-то исчезли. Подобная перемена одновременно и напугала ее, и настроила на воинственный лад.

— Вообще-то нам не о чем говорить, не считая истории с мошенничеством, — агрессивно откликнулась она. — Но, если ты хочешь обсудить…

— Только заикнись о пресловутых виллах, и я взорвусь. Они для меня ничего не значат, — перебил он. — Это был лишь предлог заманить тебя на Сицилию, и не больше.

— В таком случае я не понимаю, что тебе надо от меня, и не намерена гадать, — глядя в глаза, поблескивавшие опасным золотистым блеском, произнесла Энжи, чувствуя, как холодок пробежал по спине.

— А тебе и не надо. Ты и так догадаешься: тебе подрезали крылья и больше не будет свободных полетов, — четко выговаривая слова, произнес Лоренцо. — Мы с тобой все еще муж и жена.

— Почему ты так упрямо придерживаешься этой версии? — возмущенно вскричала она. — Это же неправда!

— Пять лет назад ты сделала всего лишь устное заявление своему адвокату, который вскоре после этого уволился. Вчера я разговаривал с его сыном, и он проверил для меня всю документацию по данному вопросу. Есть копия письма, посланного тебе старым мистером Кимберли, в котором тот советует обратиться к более опытному в таких делах юристу. Никаких других шагов предпринято не было, — сухо изрек он.

Энжи почувствовала неладное, видя растущее раздражение Лоренцо: он явно не верит ей и ждет объяснений.

— Если произошло глупое недоразумение, я обещаю тебе, что, как только вернусь домой, сама лично все проверю…

— Не отрицая факта заключения брака! — ехидно перебил Лоренцо.