Все сначала

Вин хотелось уползти в какой-нибудь темный, безопасный угол, свернуться калачиком и дать волю слезам. Но в их доме безопасных углов не водилось: она даже в спальне не могла закрыться без того, чтобы Чарли не допытывался, что она там делает. Джеймс, конечно же, догадался, что ей невтерпеж пореветь.

О, он имел над ней перевес. Как же долго он все это затевал… как умело манипулировал Чарли, и вот ребенок скрытничает, обманывает, лжет. Скрытность сына ранила больнее всего, и оставалось только терпеливо сносить эту боль. То благоговение, с каким Чарли относился к отцу, пошатнуло ее уверенность в том, что между ней и сыном существует взаимопонимание. Чарли же знал прекрасно, что она будет против того, чтобы Джеймс жил с ними.

Вин не умела долго сердиться на сына, и мало-помалу ее негодование перекидывалось на незваного гостя. Чарли, как ни крути, еще мальчишка, хотя и достаточно большой для того, чтобы осознать порочность своего поступка, но каков Джеймс: пойти на сговор с сыном против нее, поощрять его ложь, совершенно позабыв о своей родительской ответственности…

Как же может Чарли вырасти честным и порядочным человеком, если отец учит его обманывать?

На нее снова накатило отчаяние. Как старалась она воспитать в Чарли уважение к тем ценностям, в которые верила сама! И как это было трудно: характер у Чарли упрямый, даже строптивый. Ему не всегда по нраву этические нормы, сковывающие его склонность к своеволию. В последнее время ее особенно удручало то, что он все чаще следовал примеру своих кумиров и совсем не считался с ее мнением. Как-то она поделилась своими тревогами с Хедер, но та, как всегда, принялась убеждать ее, что причин для расстройства нет.

– И Дэнни такой же, – утешительно говорила она. – Вечно твердит свое: «Тот-то делает так-то, этот поступает так-то…» Мне кажется, все подростки одинаковы.

– А ты не думаешь, что Чарли выискивает себе кумиров, потому как растет без отца? – спросила Вин и призналась: – В последнее время все, что я ни скажу, – все ему не так, Хедер. А вот к мнениям мужчин, хотя бы преподавателей, он прислушивается. И не только ко мне – он ко всем женщинам стал относиться с пренебрежением, даже презрением. Наверное, тут все-таки и моя Вина. Мальчик, не приученный уважать собственную мать, не станет уважать и других женщин.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, только ты тут совершенно ни при чем, – ответила Хедер. – Дэнни сейчас точно такой же. Недавно он заявил Дженни, что не намерен больше помогать ей мыть посуду, дескать, это работа бабская. Не знаю, откуда они этого нахватались, скорее всего, все-таки возрастное. Надеюсь, это лишь фразерство и они переменятся. А если нет, – мрачно продолжала она, – придется за них взяться покрепче.

Вин невольно рассмеялась, ей очень хотелось поверить в то, что Чарли просто взрослеет и в нем проявляется мужское начало.

– Всем с детьми нелегко, – уходя, заметила Хедер. – Потакаешь им, потакаешь, а они глядь – и выросли. Мальчишкам обычно больше спускаешь, чем девочкам, а потом оказывается, что ты для них представитель низших форм жизни. Но поверь мне, Вин, это вовсе не оттого, что ты чего-то не предусмотрела или чего-то недодала. Конечно, в этом возрасте мужское влияние важно. Я своему Рику сказала, что его помощь по дому послужила бы хорошим воспитательным примером.

Из этого разговора Вин вынесла одно: мужское влияние важно. Следует ли считать себя виновной в том, что Чарли растет без отца? И только ли ее нужно обвинять в том, что все так вышло? Она старалась, чтобы Чарли ни в чем не чувствовал себя обделенным, и Хедер ей помогала в этом: если ее семья выезжала за город, она всегда брала Чарли с собой. Ведь единственный ребенок в семье всегда чувствует себя одиноко. Вин жалела, что ее братья, обзаведясь семьями, разъехались по всему миру. Будь они поближе, Чарли было бы куда веселее.

Ради Чарли Вин готова была поступиться многим. Хедер этого не одобряла.

Год назад, когда Вин понадобилось новое зимнее пальто, Хедер заметила, что, не одевай она так дорого Чарли, вполне могла бы позволить себе что-нибудь приличное. Вин возразила, что одежду Чарли она покупает на деньги, посылаемые его отцом. Действительно, она ни пенни не тратила на себя из этих денег. Все, что оставалось, откладывала в банк на имя Чарли.

– Поужинаешь с нами? – вежливо спросила она Джеймса и тут же упрекнула себя за поспешность. Надо вести себя похолоднее, показать, что он не вписывается в их с Чарли спокойную жизнь, не давать ему шансов почувствовать себя своим в их доме.

Он наверняка что-то задумал. Богатому человеку вроде Джеймса вряд ли по вкусу скромная домашняя обстановка. Небось привык жить в роскошных отелях с услужливой прислугой, исполняющей любые его прихоти. Здесь он этого не дождется.

Так зачем же зазывать его на их неприхотливый семейный ужин?

Пытаясь вновь обрести уходящую из-под ног почву, она быстро добавила:

– Думаю, питаться ты предпочтешь на стороне. Наш стол роскошным не назовешь, и сегодня на ужин все холодное. Я не успела запастись продуктами.

– Правда? Тогда, может быть, мы с Чарли поужинаем в ресторане?

– Нет!

Румянец выступил на ее скулах. Вин вовсе не хотела, чтобы он увез от нее Чарли.

– В этом нет необходимости, – спокойно возразила она.

Он не отрывал от нее взгляда, она, блюдя достоинство, смотрела мимо. Значение его испытующего взгляда Вин уяснила для себя сразу: выискивает, куда бы уколоть побольнее и как, обессиленную, загнать ее в тупик, из которого уже не будет выхода.

Она ответила ему проницательным взглядом, давая понять, что замыслы его разгаданы.

Да, ошарашивать он умеет, думала Вин, направляясь в кухню, но война только начинается, и скоро он поймет, что так просто она сына не уступит.

Не уступит? Но как помешать ему перетянуть Чарли на свою сторону?

Рука, коснувшаяся ручки холодильника, дрожала, из глаз вот-вот брызнут слезы. Сдерживая их, она усиленно заморгала, хотя единственное, чего ей хотелось, – выплакаться. Она не плакала с тех пор… с тех пор, как Чарли упал с велосипеда, ему тогда было пять лет и от испуга он стал заикаться. Она потеряла голову от страха и чувствовала себя совершенно беспомощной. Ее родители уехали в Эдинбург, братья с семьями уже жили за океаном, Хедер с детьми уехала отдыхать. Рядом не оказалось никого, ей пришлось справляться с бедой в одиночку.

Чарли, конечно, поправился, заикание прошло. Потом с ним бывало всякое – ломал руку, вывихивал запястье, страдал от всевозможных ушибов, но именно тогда ее охватила паника, тогда она испытала жалость к себе и пришла в ужас от уязвимости и беззащитности.

Вот тогда и придумала она для себя странное утешение: да, рядом с ней нет защитника, зато рядом с ней нет и обидчика. А Джеймс умел причинять боль – да так сильно, что иногда, в темные часы отчаяния, ей казалось, что никогда она не оправится от удара, нанесенного его жестокостью.

Вероятно, женщинам ее типа везет на мужчин, умеющих причинять боль. Потому она не спешила сближаться с Томом. Надо было к нему получше присмотреться.

Конечно, это лишь одна из причин, главной помехой была вражда между Томом и Чарли, и еще – недостаток интимной близости. Рука, потянувшая ручку холодильника, опять дрогнула.

И еще… да, было еще кое-что, делавшее ее столь сдержанной по отношению к Тому. Если уж по-честному, то меньше всего ей хотелось опять испытать те бесконтрольные эмоции, те вспышки страсти, которые она пережила с Джеймсом.

– Может, я чем-то помогу?

От этой учтивой фразы она содрогнулась всем телом, будто ее ударили током. Она не заметила, как Джеймс вошел на кухню, теперь он стоял позади нее. Казалось, от его тела исходило тепло, излучались какие-то волны, обдающие ее кожу жаром: она необъяснимо остро чувствовала его физическое присутствие.

– Нет, спасибо, справлюсь сама, – поспешно ответила она. Кухня была небольшая, и ей не хотелось, чтобы они суетились здесь вдвоем. Опять перехватило дыхание, во всем теле ощущалась ломота, как при гриппе.