Страница 28 из 51
И ежедневно писал письма. Надежде Филаретовне, с которой сообщался без посредства почты — письма носили слуги, братьям, сестре, Юргенсону. Как-то написал Рубинштейну, писал Танееву.
Во Флоренции он жил и работал так, как всегда мечтал — свободно, покойно и с комфортом.
На Рождество он собрался в Париж. Фон Мекки уезжали в Вену. Почти перед самым отъездом она прислала ему билет на концерт гастролировавшей во Флоренции труппы Белотти Бон.
Он понял, что она и впрямь хотела его видеть, для того и предложила поселиться вблизи от нее, но так и не решилась… Приглашение на концерт стало своеобразной компенсацией несостоявшейся встречи и в то же время обещанием, что дальше этого она идти не станет.
Сидевший в первом ряду, он хорошо был виден из ее ложи. Она могла гордиться собой — ей удалось полностью насытиться созерцанием, но их взгляды ни разу не встретились…
Он тоже посматривал на нее украдкой и отчего-то грустил.
Грусть не раздражение, лечить ее коньяком очень приятно.
«Дни, проведенные здесь, останутся навсегда в моей памяти светлым воспоминанием. Я был здесь счастлив, покоен, на душе было светло и тепло, и близость от моего лучшего милого друга сообщала всему окружающему какую-то особую прелесть», — напишет Чайковский Надежде Филаретовне.
«Я была бы очень счастлива, если бы еще когда-нибудь повторилось такое счастье. Благодарю Вас, дорогой мой, за все, все хорошее, доброе, что Вы мне доставляли здесь, и всегда буду вспоминать с восторгом время, проведенное так близко от Вас и в постоянном общении с Вами. Мне грустно, больно до слез, что счастье это кончилось, но я стараюсь утешать себя мыслью, что, быть может, когда- нибудь оно повторится», — ответит она.
К письму баронесса фон Мекк приложит двести лир для окончательного расчета с хозяином виллы, синьором Бончиани, и две тысячи франков, на случай, если Чайковскому вздумается издать только что оконченную сюиту в Париже.
Итальянцы во все времена имели репутацию записных пройдох — Надежда Филаретовна не забудет приложить и все оплаченные ею счета, подписанные синьором Бончиани, чтобы тот не вздумал содрать лишнего с непрактичного и совестливого постояльца.
«Вы — источник и моего материального и моего нравственного благосостояния, и моей благодарности Вам нет пределов», — прочла она в следующем письме.
С этим письмом к ней вернулись две тысячи франков, предназначавшиеся для издания сюиты. Чайковский написал, что у него достаточно денег. «Очень боюсь, чтобы Вы не рассердились на меня, но даю Вам честное слово, что мне не на что тратить так много денег, а в случае нужды я все равно обращусь к никогда не оскудевающей руке Вашей».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ «ОРЛЕАНСКАЯ ДЕВА»
Доехали до Парижа превосходно — всю дорогу, кроме них с Алексеем, никого в купе не было.
Остановились на рю де ла Пэ в «Отель д`Толлан».
— Надолго ли мы здесь? — спросил Алексей, распаковывая багаж в номере.
— На неделю, не больше, — ответил Петр Ильич. — Ну его, этот Париж, хочется поскорее в Кларан.
Шумный город отталкивал его, а пустынная, почти безлюдная деревня, напротив, манила. Ах, Кларан! Ах, милая вилла Ришелье!
Чтобы развлечься, он отправился слушать «Фауста» Берлиоза…
Интересное письмо прислал брат Анатолий. Оказывается, к нему явился какой-то таинственный господин, сообщивший, что Антонина Ивановна обратилась к адвокату с требованием развода. Сам же визитер представился доверенным лицом Антонины Ивановны, присланным для обсуждения условий.
Старого карпа на голый крючок не поймать — Чайковский написал брату, что разговаривать с лицом, не облеченным доверенностью, не следует, что никаких денег за развод больше жене не даст, что если уж она сама надумала разводиться, то пускай дождется его возвращения в Россию. Планов же своих он менять не намерен и вернется тогда, когда пожелает, ни единым днем раньше.
Алеша, узнав о новом всплеске активности Антонины Ивановны, горестно покачал головой и поддержал:
— Пока мы до Москвы доедем, она уже не один раз передумать успеет. Это же Антонина Ивановна!
— Знаешь, Леня (иногда он называл Алешу так), даже развод не избавит меня от этой женщины. Она так же будет докучать мне, Анатолию Ильичу, Петру Ивановичу, пороть всякую чушь, клянчить деньги, распространять обо мне гнусные слухи, только станет делать это на правах бывшей жены. Черт с ней, с дурой!
Подумал немного и добавил:
— Тем более что она показала себя далеко не с лучшей стороны и к ее бредням в обществе уже не прислушиваются. У меня есть всего одно желание, касающееся Антонины Ивановны, — я никогда не хочу видеть ее! Запомни, Леня, — никогда, ни под каким предлогом, не пускай эту гадину ко мне! Даже к смертному одру моему не пускай!
— Господи помилуй! — трижды перекрестился набожный Алексей. — Какие страшные слова вы говорите, Петр Ильич.
И для верности постучал по столу, отпугивая нечистую силу.
«Теперь следует ожидать письма от Юргенсона, — подумал Петр Ильич. — Она не может оставить его в покое, если уж начала докучать Анатолию».
Как в воду глядел — письмо от Петра Ивановича пришло на следующий день. Юргенсон писал, что ему пришло от Антонины Ивановны письмо, полное множества непостижимых оскорблений. Юргенсон тут же известил Антонину Ивановну, что впредь ее письма будут возвращаться к ней нераспечатанными.
На этом очередной анекдот из семейной жизни закончился. Антонина Ивановна то ли испугалась, то ли устала и умолкла на время…
Какая же прелесть эти кафе на открытом воздухе! В России такое вряд ли возможно — если не обольют сверху помоями, то непременно толкнут, обругают, осмеют?
После распиской «Андромахи», которую он только что смотрел в «Комеди Франсез», в отель возвращаться не хотелось. Он уселся за угловой столик, спросил абсента, который пил только во Франции, отдавая дань местным богемным традициям, и принялся следить за снующими толпами народа.
Воздух был свеж, голова ясна, душа спокойна.
От нечего делать он смотрел на приветливых девушек, торговавших вразнос цветами, и пытался представить хоть одну из них на месте Орлеанской девы Не получалось — образ, сформировавшийся в его душе, был незыблем.
Жанна виделась ему не религиозной фанатичкой, не одержимой безумием, а доброй, немного строгой к себе и окружающим, готовой на любые жертвы во имя достижения своей цели.
Он разыскал в Париже либретто вердиевской «Жанны д'Арк», запасся нужной литературой и уехал в Кларан, чтобы поработать там в тишине и покое недели три, а потом снова вернуться в Париж. К тому времени должна была приехать в Париж и баронесса фон Мекк.
До Кларана ехали тяжело — из-за снежных заносов пришлось более суток проторчать в Дижопе. В Кларан Петр Ильич приехал промерзшим, не выспавшимся, злым, словно тысяча чертей. Коньяк уже не согревал и не радовал его.
Он бранился, капризничал, повышал голос — Алеша покорно сносил все, не думая обижаться.
Он раскаивался, рыдал, просил прощения, совал Алеше деньги. Алеша прощал, утешал, рыдал вместе с ним, а от денег наотрез отказывался.
Когда все плохое забылось, он взялся за оперу. Петр Ильич чувствовал себя на вилле Ришелье, как дома, и после шумной парижской жизни был очень рад отдохнуть в этой благословенной тишине.
«Сегодня я уже начал и написал первый хор первого действия, — писал он баронессе фон Мекк перед наступлением нового, 1879, года. — Сочинение этой оперы будет мне очень затруднено тем, что я не имею готового либретто и даже еще не вполне выработал план сценариума. Покамест я составил подробную программу первого действия и понемножку пишу текст, конечно, заимствуя больше всего у Жуковского, но также и в других источниках, и в особенности у Barbier [8], трагедия которого на сюжет «Иоанны» имеет много достоинств. Но, так или иначе, а все-таки приходится самому кропать стихи, что мне дается с большим трудом…»
8
Барбье
(
Barbier
) Жюль Поль (1822, Париж — 1901, там же) французский драматург и либреттист.